Согласны ли вы с точкой зрения писарева

Можно ли согласиться с мыслью критика Писарева о том, что Павел Кирсанов — герой печоринского типа?

Произведение А.С. Пушкина «Евгений Онегин» было закон­чено в 1830 г. Время окончания романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» — 1841 г.

Таким образом, главные герои произведений Пушкина и Лермонтова разделены во времени всего десятью годами: Онегин из эпохи двадцатых годов, Печорин является «героем… времени» годов тридцатых.

В своей статье «Базаров» литературный критик Д.И. Писарев отмечает в них черты «лишних людей», которые «не вписались» в привычные формы жизни, не нашли своего призвания, не определили для себя главный, подлинный интерес, который мог бы составить смысл их существования.

«Во всякое время, — пишет критик, — жили на свете люди, недовольные жизнью вообще или некоторыми формами жизни в особенности».

К разряду таких людей принадлежат Онегин и Печорин.

«…бездеятельность и пошлость жизни душат Онегина». Он не может довольствоваться тем, «чем так довольна, так счастлива самолюбивая посредственность». (В. Белинский. «Сочинения Александра Пушкина».)

Именно, как считает критик Белинский, «свет пустой» — это та среда, которая загубила лучшие качества души Онегина.

Григорий Печорин в романе М.Ю. Лермонтова «Герой на­шего времени» — натура противоречивая. «Силы необъятные» никак не проявились в жизни этого человека, одарённого от природы. Поэтому герой несчастлив, поэтому «бешено гоняется он за жизнью, ища её повсюду». Печорин стремится воплотить в дела своё «назначение высокое», он ищет подлинные ценности в жизни. Однако оказывается, что силы его тратятся впустую, а события и люди, встреченные на пути, для него слишком про­сты и незамысловаты.

Да и что может составить счастье Печорина?

Он мечтает о том, чтобы его «все любили», но преданной, самоотверженной, любящей души, как ему кажется, нет рядом. Григория Александровича любят Мери, Вера, Бэла, дружбой с ним дорожит Максим Максимыч, но он быстро их «разгады­вает» и теряет к ним интерес. Сам же он «увлёкся приманками страстей пустых и неблагодарных».

Натура Печорина очень глубока. Придёт время, и Печорин, пережив страсти и сомнения, станет иным — человеком, силь­ным духом, умным и жизнестойким. Это мнение критика Бе­линского.

Павла Петровича в романе И.С. Тургенева «Отцы и дети» нельзя назвать героем печоринского типа, хотя в чём-то эти два человека схожи. Его воспитание, светскость, аристокра­тизм, богатство рождают в нём чувство превосходства над другими людьми. Он, по сути ровесник Печорина, тоже ис­пытывает на себе влияние своего сложного времени, эпохи «безвременья». Но метания Печорина ему несвойственны. Он считает, что неотразим. Как светский лев, человек редкой судьбы, он уверен, что его удачливость, успехи в карьере даны ему по праву.

Несчастная любовь сломала его, отняла у него лучшие годы жизни.

При этом Павел Петрович всегда был человеком самовлю­блённым, и для него важнее было казаться, нежели быть.

Печорин же при его пылком нраве и желании «дурить» (вы­ражение Писарева) — человек гораздо более искренний и от­крытый для людей, чем Кирсанов.

Печорина критика оценивает как «лишнего человека», пере­живающего конфликт со своим временем, средой.

А Павел Петрович прежде всего человек своего сословия, и никакие веяния со стороны, даже вторжение в его жизнь Ба­зарова, не потревожили его сословную невозмутимость.

Герой романа Федора Михайловича Достоевского «Преступление и наказание» Родион Раскольников довольно сложная личность. Его душа воплощает в себе как положительные, так и отрицательные черты. Трудно согласиться с тем, что причиной его преступления стала бедность. Раскольников по своей теории разделял окружающих на два типа на «низших людей», которые являются послушными, простыми, безинициативными, их функция продолжения рода и «собственно людей».

Именно вторым дано совершать открытия, великие дела, и пойти на преступление, при этом не ощущать на себе ни какой вины. Родион относил себя к этому типу людей.

Следователь Порфирий Петрович говорил » совершил два, два преступления, по теории». Сам герой позже понял, что не относится к хозяевам жизни, и рассказывая Сони о своём преступлении сказал, «если б я из бедности совершил бы преступление, то был бы сейчас счастлив». Опираясь на вышесказанные тезисы не могу полностью согласиться с точкой зрения Д.И.Писарева о том, что причина преступления Раскольникова таится в кармане. Бедность это исправная точка, то что дало толчок, но ни как не являлось основой действий героя.

Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.

Согласны ли вы с точкой зрения писарева

Согласны ли вы с мнением Д.И. Писарева, утверждающего, что Павел Петрович — герой печоринского типа?(по роману И.С. Тургенева «Отцы и дети»)

В 1862 году публицист и литературный критик Дмитрий Иванович Писарев написал статью «Базаров», в которой высказал своё мнение относительно главных героев романа И. С. Тургенева «Отцы и дети». О Павле Петровиче Кирсанове критик написал следующее: «Дядя Аркадия, Павел Петрович, может быть назван Печориным маленьких размеров. «. Я с мнением критика не согласна. Свою точку зрения я бы хотела подкрепить некоторыми существенными различиями в образах и характерах этих двух небезызвестных героев русской классической литературы.

Павел Петрович Кирсанов был аристократом по натуре, он был галантен и проявлял свою интеллигентность при каждом удобном случае. «. И те и другие его уважали за его отличные, аристократические манеры, за слухи о его победах. «. О Печорине, главном герое романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени», можно сказать совсем иное. Светское общество и аристократы раздражают его, он не хочет быть причастен к обществу этих людей . Княгиня Лиговская говорит о нём: «. Вы дичитесь всех так, что ни на что не похоже. «. Павел Петрович посвящает много времени самообразованию. Он читает книги, газеты, знает английский язык. Печорин же совершает минимальные шаги на пути к обогащению своего читательского багажа. Он говорит, что науки ему надоели. Говоря о женщинах, нельзя не отметить трагичную историю Павла Петровича. Он посвятил всего себя некой Княгине Р., которая разбила впоследствии его веру в любовь. Это заставило Кирсанова закрыться в себе. Печорин относится к противопо

Вы видите только 30% текста.
Оплатите один раз, чтобы читать целиком более 5000 сочинений сразу по всем предметам

Доступ будет предоставлен бессрочно, навсегда.

Критика Д.И. Писарева: статья «Базаров» (И. С. Тургенев «Отцы и дети»)

Статья Д.И. Писарева «Базаров» была написана в 1862 году – всего лишь по прошествии трех лет с момента описываемых в романе событий. С первых же строк критик выражает восхищение даром Тургенева, отмечая присущую ему безукоризненность «художественной отделки», мягкую и наглядную прорисовку картин и героев, близость явлений современной действительности, делающие его одним из лучших людей своего поколения. По мнению Писарева, роман шевелит ум благодаря своей поразительной искренности, прочувствованности, непосредственности чувств.

Центральная фигура романа – Базаров – средоточие свойств нынешних молодых людей. Жизненные тяготы закалили его, сделав натурой сильной и цельной, подлинным эмпириком, доверяющим лишь личному опыту и ощущениям. Безусловно, он расчетлив, но столь же и искренен. Любые деяния таких натур – дурные и славные – проистекают лишь из этой искренности. Одновременно молодой врач сатанински самолюбив, что означает не самолюбование, а «полноту собой», т.е. небрежение мелочной суетой, мнением других и прочими «регуляторами». «Базаровщина», т.е. отрицание всего и вся, жизнь собственными желаниями и потребностями, – это истинная холера времени, которой надобно, однако, переболеть. Наш герой поражен этим недугом неспроста – в умственном отношении он существенно опережает прочих, а значит, так или иначе оказывает на них влияние. Кто-то восхищается Базаровым, кто-то его ненавидит, но не заметить его невозможно.

Цинизм, присущий Евгению, двойственен: это и внешняя развязность, и внутренняя грубость, проистекающие как из окружающей среды, так и из природных свойств натуры. Выросший в простой среде, переживший голод и нужду, он естественным образом сбросил с себя шелуху «вздора» – мечтательности, сантиментов, слезливости, пышнофразия. Тургенев, по мнению Писарева, вовсе не благоволит Базарову. Человек утонченный и изысканный, тот оскорбляется любыми проблесками цинизма… однако делает истинного циника главным героем произведения.

На ум приходит необходимость сравнения Базарова с его литературными предшественниками: Онегиным, Печориным, Рудиным и прочими. По сложившейся традиции, такие личности всегда были недовольны существующим порядком, выбивались из общей массы – а потому и столь привлекательны (сколь же драматичны). Критик отмечает, что в России любой думающий человек «немного Онегин, немного Печорин». Рудины и Бельтовы, в отличие от героев Пушкина и Лермонтова, жаждут приносить пользу, но не находят применения знаниям, силе, уму, лучшим устремлениям. Все они изжили себя, не переставая жить. В этот момент и явился Базаров – еще не новая, но уже и не старорежимная натура. Таким образом, заключает критик, у «Печориных есть воля без знания, у Рудиных – знанье без воли, у Базаровых есть и знанье и воля».

Прочие характеры «Отцов и детей» обрисованы весьма ярко и метко: Аркадий – слабый, мечтательный, нуждающийся в опеке, поверхностно увлекающийся; его отец – мягкий и чувствительный; дядя – «светский лев», «мини-Печорин», а возможно, и «мини-Базаров» (с поправкой на свое поколение). Он умен и обладает волей, ценит свой комфорт и «принсипы», а потому Базаров ему особенно антипатичен. Не испытывает симпатии к нему сам автор – впрочем, как и ко всем остальным своим персонажам – его не «удовлетворяют ни отцы, ни дети». Он лишь отмечает их смешные черты и промахи, не идеализируя героев. В этом, по мнению Писарева, состоит глубина опыта писателя. Самому ему Базаровым не быть, но он понял этот тип, прочувствовал его, не отказывает ему в «обаятельной силе» и принес ему дань уважения.

Личность Базарова замкнута в себе. Не встретив равной личности, он и не испытывает в том потребности, даже с родителями ему скучно и тяжело. Что уж говорить о всевозможной «сволочи» вроде Ситникова и Кукшиной. Тем не менее Одинцовой удается произвести на молодого человека впечатление: она равна ему, красива внешне и развита умственно. Увлекшись оболочкой и получая удовольствие от общения, он уже не может от него отказаться. Сцена объяснения положила конец так и не начавшимся отношениям, однако Базарову, как ни странно это при его характере, горько.

Аркадий, между тем, попадает в любовные сети и, несмотря на скоропалительность брака, счастлив. Базарову же суждено остаться скитальцем – бесприютным и необласканным. Причина тому – лишь в его характере: он не склонен к ограничениям, не желает подчиняться, не дает гарантий, жаждет добровольного и исключительного расположения. Между тем полюбить он может лишь умную женщину, а та на подобные отношения не согласится. Взаимные чувства, таким образом, для Евгения Васильича попросту невозможны.

Далее Писаревым рассматриваются аспекты отношений Базарова с прочими героями, в первую очередь – народом. Сердце мужиков «лежит» к нему, но воспринимается герой все же как чужак, «шут», не ведающий истинных их бед и чаяний.

Завершается роман смертью Базарова – столь же неожиданной, сколь и закономерной. Увы, судить о том, какое будущее ожидало бы героя, можно было бы лишь по достижении его поколением зрелого возраста, до которого Евгению дожить не суждено. Тем не менее из таких личностей вырастают великие деятели (при определенных условиях) – энергичные, волевые, люди жизни и дела. Увы, Тургенев не имеет возможности показать, как живет Базаров. Зато показывает, как тот умирает – и этого достаточно.

Критик считает, что умереть так, как Базаров, – уже подвиг, и это правда. Описание кончины героя становится лучшим эпизодом романа и едва ли не лучшим моментом всего творчества гениального автора. Умирая, Базаров не грустит, но презирает себя, бессильного перед случайностью, оставаясь нигилистом до последнего вздоха и – одновременно – храня светлое чувство к Одинцовой.

В заключение Д.И. Писарев отмечает, что Тургенев, приступая к созданию образа Базарова, хотел, влекомый недобрым чувством, «разбить его в прах», сам же отдал ему должное уважение, сказав, что «дети» идут по ложному пути, одновременно возлагая на новое поколение надежды и веря в него. Автор любит своих героев, увлекается ими и дарует Базарову возможность испытать чувство любви – страстной и молодой, начинает симпатизировать своему творению, для которого оказываются невозможными ни счастье, ни деятельность.

Жить Базарову незачем – что ж, посмотрим на его смерть, являющую собой всю суть, весь смысл романа. Что же хотел сказать Тургенев этой безвременной, но ожидаемой смертью? Да, нынешнее поколение заблуждается, увлекается, но в нем есть сила и ум, которые выведут их на верный путь. И лишь за эту мысль автору можно быть признательными как «великому художнику и честному гражданину России».

Писарев признает: Базаровым плохо на свете, нет для них деятельности, любви, а потому жизнь скучна и бессмысленна. Что делать – довольствоваться ли таким существованием или умирать «красиво» – решать вам.

Согласны ли вы с мнением писарева что. 

Мне как-то раз случилось прожить две недели в казачьей станице на левом фланге; тут же стоял батальон пехоты; офицеры собирались друг у друга поочередно, по вечерам играли в карты.

Однажды, наскучив бостоном и бросив карты под стол, мы засиделись у майора С*** очень долго; разговор против обыкновения был занимателен. Рассуждали о том, что мусульманское поверье, будто судьба человека написана на небесах, находит и между нами, христианами, многих поклонников; каждый рассказывал разные необыкновенные случаи pro или contra (За или против. (Латин.)).

— Всё это, господа, ничего не доказывает, — сказал старый майор: — ведь никто из вас не был свидетелем тех странных случаев, которыми вы подтверждаете свои мнения.

— Конечно никто! — сказали многие: — но мы слышали от верных людей.

— Всё это вздор! — сказал кто-то: — где эти верные люди, видевшие список, на котором означен час нашей смерти. И если точно есть предопределение, то зачем же нам дана воля, рассудок? почему мы должны давать отчет в наших поступках.

В это время один офицер, сидевший в углу комнаты, встал и, медленно подойдя к столу, окинул всех спокойным и торжественным взглядом. Он был родом серб, как видно было из его имени.

Наружность поручика Вулича отвечала вполне его характеру. Высокий рост и смуглый цвет лица, черные волосы, черные проницательные глаза, большой, но правильный нос, принадлежность его нации, печальная и холодная улыбка, вечно блуждавшая на губах его, — всё это будто согласовалось для того, чтоб придать ему вид существа особенного, неспособного делиться мыслями и страстями с теми, которых судьба дала ему в товарищи.

Он был храбр, говорил мало, но резко; никому не поверял своих душевных и семейных тайн, вина почти вовсе не пил, за молодыми казачками, которых прелесть трудно постигнуть, не видав их, он никогда не волочился. Говорили, однако, что жена полковника была неравнодушна к его выразительным глазам; но он не шутя сердился, когда об этом намекали.

Была только одна страсть, которой он не таил: страсть к игре. За зеленым столом он забывал всё, и обыкновенно проигрывал; но постоянные неудачи только раздражали его упрямство. Рассказывали, что раз, во время экспедиции, ночью, он на подушке метал банк; ему ужасно везло. Вдруг раздались выстрелы, ударили тревогу. Все вскочили и бросились к оружию. «Поставь ва-банк!» — кричал Вулич, не подымаясь, одному из самых горячих понтёров. — «Идет семерка», — отвечал тот, убегая. Несмотря на всеобщую суматоху Вулич докинул талью. Карта была дана.

Когда он явился в цепь, там была уж сильная перестрелка. Вулич не заботился ни о пулях, ни о шашках чеченских: он отыскивал своего счастливого понтёра.

— Семерка дана! — закричал он, увидав его, наконец, в цепи застрельщиков, которые начинали вытеснять из лесу неприятеля, и, подойдя ближе, он вынул свой кошелек и бумажник и отдал их счастливцу, несмотря на возражения о неуместности платежа. Исполнив этот неприятный долг, он бросился вперед, увлек за собою солдат и до самого конца дела прехладнокровно перестреливался с чеченцами.

Когда поручик Вулич подошел к столу, то все замолчали, ожидая от него какой-нибудь оригинальной выходки.

— Господа, — сказал он (голос его был спокоен, хотя тоном ниже обыкновенного): — господа, к чему пустые споры? Вы хотите доказательств: я вам предлагаю испробовать на себе, может ли человек своевольно располагать своею жизнию, или каждому из нас заране назначена роковая минута. Кому угодно?

— Не мне, не мне! — раздалось со всех сторон: — вот чудак! придет же в голову.

— Предлагаю пари, — сказал я шутя.

— Утверждаю, что нет предопределения, — сказал я, высыпая на стол десятка два червонцев, всё, что было у меня в кармане.

— Хорошо, — сказал майор: — только не понимаю, право, в чем дело. и как вы решите спор.

Вулич молча вышел в спальню майора. Мы за ним последовали. Он подошел к стене, на которой висело оружие, и наудачу снял с гвоздя один из разнокалиберных пистолетов; мы еще его не понимали; но когда он взвел курок и насыпал на полку пороху, то многие, невольно вскрикнув, схватили его за руки.

— Что ты хочешь делать? Послушай, это сумасшествие! — закричали ему.

— Господа, — сказал он медленно, освобождая свои руки: — кому угодно заплатить за меня 20 червонцев?

Все замолчали и отошли.

Вулич вышел в другую комнату и сел у стола. Все последовали за ним: он знаком пригласил нас сесть кругом. Молча повиновались ему: в эту минуту он приобрел над нами какую-то таинственную власть. Я пристально посмотрел ему в глаза; но он спокойным и неподвижным взором встретил мой испытующий взгляд, и бледные губы его улыбнулись. Но несмотря на его хладнокровие, мне казалось, я читал печать смерти на бледном лице его: я замечал, и многие старые воины подтверждали мое замечание, что часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться.

— Вы нынче умрете, — сказал я ему. Он быстро ко мне обернулся, но отвечал медленно и спокойно:

— Может быть да — может быть и нет.

Потом, обратясь к майору, спросил, заряжен ли пистолет. Майор в замешательстве не помнил хорошенько.

— Да полно, Вулич! — закричал кто-то: — уж верно заряжен, коли в головах висел. что за охота шутить.

— Глупая шутка, — подхватил другой.

— Держу 50 рублей против пяти, что пистолет не заряжен! — закричал третий.

Составились новые пари.

Мне надоела эта длинная церемония.

— Послушайте, — сказал я: — или застрелитесь, или повесьте пистолет на прежнее место, и пойдемте спать.

— Разумеется, — воскликнули многие, — пойдемте спать.

— Господа, я вас прошу не трогаться с места, — сказал Вулич, приставя дуло пистолета ко лбу. Все будто окаменели.

— Господин Печорин, — прибавил он: — возьмите карту и бросьте вверх.

Я взял со стола, как теперь помню, червонного туза и бросил кверху: дыхание у всех остановилось, все глаза, выражая страх и какое-то неопределенное любопытство, бегали от пистолета к роковому тузу, который, трепеща на воздухе, опускался медленно; в ту минуту, как он коснулся стола, Вулич спустил курок. осечка!

— Слава богу, — вскрикнули многие: — не заряжен.

— Посмотрим, однако ж, — сказал Вулич. Он взвел опять курок, прицелился в фуражку, висевшую над окном, — выстрел раздался, дым наполнил комнату! Когда он рассеялся, сняли фуражку; она была пробита в самой середине, и пуля глубоко засела в стене.

Минуты три никто не мог слова вымолвить. Вулич преспокойно пересыпал в свой кошелек мои червонцы.

Пошли толки о том, отчего пистолет в первый раз не выстрелил; иные утверждали, что, вероятно, полка была засорена, другие говорили шепотом, что прежде порох был сырой и что после Вулич присыпал свежего; но я утверждал, что последнее предположение несправедливо, потому что я во всё время не спускал глаз с пистолета.

— Вы счастливы в игре, — сказал я Вуличу.

— В первый раз от роду, — отвечал он, самодовольно улыбаясь: — это лучше банка и штосса.

— Зато немножко опаснее.

— А что, вы начали верить предопределению?

— Верю. только не понимаю теперь, отчего мне казалось, будто вы непременно должны нынче умереть.

Этот же человек, который так недавно метил себе преспокойно в лоб, теперь вдруг вспыхнул и смутился.

— Однако ж довольно, — сказал он вставая: — пари наше кончилось, и теперь ваши замечания, мне кажется, неуместны. — Он взял шапку и ушел. Это мне показалось странным, — и не даром.

Скоро все разошлись по домам, различно толкуя о причудах Вулича и, вероятно, в один голос называя меня эгоистом, потому что я держал пари против человека, который хотел застрелиться; как будто он без меня не мог найти удобного случая.

Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц, полный и красный, как зарево пожара, начинал показываться из-за зубчатого горизонта домов; звезды спокойно сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права. И что ж? эти лампады, зажженные, по их мнению, только для того, чтоб освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонек, зажженный на краю леса беспечным странником. Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо с своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, по неизменным. А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы неспособны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного нашего счастия, потому что знаем его невозможность, и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или с судьбою.

И много других подобных дум проходило в уме моем; я их не удерживал, потому что не люблю останавливаться на какой-нибудь отвлеченной мысли. И к чему это ведет. В первой молодости моей я был мечтателем: я любил ласкать попеременно то мрачные, то радужные образы, которые рисовало мне беспокойное и жадное воображение. Но что от этого мне осталось? — одна усталость, как после ночной битвы с привидением, и смутное воспоминание, исполненное сожалений. В этой напрасной борьбе я истощил и жар души и постоянство воли, необходимое для действительной жизни; я вступил в эту жизнь, пережив ее уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге.

Происшествие этого вечера произвело на меня довольно глубокое впечатление и раздражило мои нервы; не знаю наверное, верю ли я теперь предопределению или нет, но в этот вечер я ему твердо верил: доказательство было разительно, и я, несмотря на то, что посмеялся над нашими предками и их услужливой астрологией, попал невольно в их колею; но я остановил себя вовремя на этом опасном пути и, имея правило ничего не отвергать решительно и ничему не вверяться слепо, отбросил метафизику в сторону и стал смотреть под ноги. Такая предосторожность была очень кстати: я чуть-чуть не упал, наткнувшись на что-то толстое и мягкое, но, по-видимому, неживое. Наклоняюсь — месяц уж светил прямо на дорогу — и что же? предо мною лежала свинья, разрубленная пополам шашкой. Едва я успел ее рассмотреть, как услыхал шум шагов: два казака бежали из переулка; один подошел ко мне и спросил, не видал ли я пьяного казака, который гнался за свиньей. Я объявил им, что не встречал казака, и указал на несчастную жертву его неистовой храбрости.

— Экой разбойник! — сказал второй казак: — как напьется чихиря, так и пошел крошить всё, что ни попало. Пойдем за ним, Еремеич, надо его связать, а то.

Они удалились, а я продолжал свой путь с большей осторожностью и, наконец, счастливо добрался до своей квартеры.

Я жил у одного старого урядника, которого любил за добрый его нрав, а особенно за хорошенькую дочку, Настю.

Она по обыкновению дожидалась меня у калитки, завернувшись в шубку; луна освещала ее милые губки, посиневшие от ночного холода. Узнав меня, она улыбнулась — но мне было не до нее. «Прощай, Настя», — сказал я, проходя мимо. Она хотела что-то отвечать, но только вздохнула.

Я затворил за собою дверь моей комнаты, засветил свечу и бросился на постель; только сон на этот раз заставил себя ждать более обыкновенного. Уж восток начинал бледнеть, когда я заснул, но видно было написано на небесах, что в эту ночь я не высплюсь. В 4 часа утра два кулака застучали ко мне в окно. Я вскочил: что такое. «Вставай, одевайся!» — кричало мне несколько голосов. Я наскоро оделся и вышел. «Знаешь, что случилось?» — сказали мне в один голос три офицера, пришедшие за мною; они были бледны как смерть.

— Да, убит, — продолжали они: — пойдем скорее.

Мы пошли. Они рассказали мне всё, что случилось, с примесью разных замечаний насчет странного предопределения, которое спасло его от неминуемой смерти за полчаса до смерти. Вулич шел один по темной улице; на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью, и, может быть, прошел бы мимо, не заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: «кого ты, братец, ищешь?» —Тебя! — отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца. Два казака, встретившие меня и следившие за убийцей, подоспели, подняли раненого, но он был уже при последнем издыхании и сказал только два слова: «он прав!» Я один понимал темное значение этих слов: они относились ко мне; я предсказал невольно бедному его судьбу; мой инстинкт не обманул меня, я точно прочел на его изменившемся лице печать близкой кончины.

Убийца заперся в пустой хате на конце станицы. Мы шли туда. Множество женщин бежало с плачем в ту же сторону. По временам опоздавший казак выскакивал на улицу, второпях пристегивая кинжал, и бегом опережал нас. Суматоха была страшная.

Вот, наконец, мы пришли: смотрим, вокруг хаты, которой двери и ставни заперты изнутри, стоит толпа. Офицеры и казаки толкуют горячо между собою; женщины воют, приговаривая и причитывая. Среди их бросилось мне в глаза значительное лицо старухи, выражавшее безумное отчаяние; она сидела на толстом бревне, облокотясь на свои колени и поддерживая голову руками: то была мать убийцы. Ее губы по временам шевелились: молитву они шептали или проклятие?

Между тем надо было на что-нибудь решиться и схватить преступника. Никто, однако, не отваживался броситься первый. Я подошел к окну и посмотрел в щель ставня: бледный, он лежал на полу, держа в правой руке пистолет; окровавленная шашка лежала возле него. Выразительные глаза его страшно вращались кругом; порою он вздрагивал и хватал себя за голову, как будто неясно припоминая вчерашнее. Я не прочел большой решимости в этом беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверь и броситься туда казакам, потому что лучше это сделать теперь, нежели после, когда он совсем опомнится.

В это время старый есаул подошел к двери и назвал его по имени; тот откликнулся.

— Согрешил, брат Ефимыч, — сказал есаул: — так уж нечего делать, покорись.

— Не покорюсь, — отвечал казак.

— Побойся бога, ведь ты не чеченец окаянный, а честный христианин; — ну уж коли грех твой тебя попутал, нечего делать: своей судьбы не минуешь.

— Не покорюсь! — закричал казак грозно, и слышно было, как щелкнул взведенный курок.

— Эй, тетка, — сказал есаул старухе: — поговори сыну: авось тебя послушает. Ведь это только бога гневить. Да посмотри, вот и господа уж два часа дожидаются.

Старуха посмотрела на него пристально и покачала головой.

— Василий Петрович, — сказал есаул, подойдя к майору: — он не сдастся: я его знаю. А если дверь разломать, то много наших перебьет. Не прикажете ли лучше его пристрелить? в ставне щель широкая.

В эту минуту у меня в голове промелькнула странная мысль: подобно Вуличу я вздумал испытать судьбу.

— Погодите, — сказал я майору: — я его возьму живого.

Велев есаулу завести с ним разговор и поставив у дверей трех казаков, готовых ее выбить и броситься мне на помощь при данном знаке, я обошел хату и приблизился к роковому окну. Сердце мое сильно билось.

— Ах ты окаянный! — кричал есаул: — что ты над нами смеешься, что ли? али думаешь, что мы с тобой не совладаем? — Он стал стучать в дверь изо всей силы: я, приложив глаз к щели, следил за движениями казака, не ожидавшего с этой стороны нападения, — и вдруг оторвал ставень и бросился в окно головой вниз. Выстрел раздался у меня над самым ухом, пуля сорвала эполет. Но дым, наполнивший комнату, помешал моему противнику найти шашку, лежавшую возле него. Я схватил его за руки; казаки ворвались, и не прошло трех минут, как преступник был уж связан и отведен под конвоем. Народ разошелся. Офицеры меня поздравляли — и точно, было с чем!

После всего этого, как бы, кажется, не сделаться фаталистом? но кто знает наверное, убежден ли он в чем или нет. и как часто мы принимаем за убеждение обман чувств или промах рассудка.

Я люблю сомневаться во всем: это расположение ума не мешает решительности характера — напротив; что до меня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что? меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится — а смерти не минуешь!

Возвратясь в крепость, я рассказал Максиму Максимычу всё, что случилось со мною и чему был я свидетель, и пожелал узнать его мнение насчет предопределения; он сначала не понимал этого слова, но я объяснил его как мог, и тогда он сказал, значительно покачав головою:

— Да-с! конечно-с! — это штука довольно мудреная! Впрочем эти азиатские курки часто осекаются, если дурно смазаны или недовольно крепко прижмешь пальцем; признаюсь, не люблю я также винтовок черкесских; они как-то нашему брату неприличны, — приклад маленький, того и гляди нос обожжет. Зато уж шашки у них — просто мое почтение.

Потом он примолвил, несколько подумав:

— Да, жаль беднягу. Черт же его дернул ночью с пьяным разговаривать. Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано.

Больше я от него ничего не мог добиться: он вообще не любит метафизических прений.

Полный вариант 20 минут (≈10 страниц А4), краткое содержание 3 минуты.

Главные герои

Григорий Александрович Печорин (прапорщик)

Максим Максимыч (штабс-капитан)

Фаталист — это глава из «Героя нашего времени», краткое содержание вы можете найти ниже или в соответствующем разделе .

Однажды батальон Печорина расположился в одной казачьей станице. Вечерами офицеры развлекались, играя в карты. Как-то раз во время такой игры они стали говорить о судьбе. Предписана она человеку или нет. И являлись ли предопределенными жизнь и смерть? Беседа превратилась в спор. Спорщики поделились на два лагеря: за и против.

Вулич, который был страстным игроком и фаталистом, сделал предложение выполнить проверку возможностей человека распоряжаться своей жизнью. Печорин предложил пари. Вулич дал согласие: если ему предназначено погибнуть сегодня, то он погибнет. А если нет, то будет жить дальше.

Вулич схватил пистолет наугад. Все вокруг замерли. Могло произойти непоправимое. Печорину привиделось, что он увидел смертельную печать во взоре Вулича. Он сообщил тому об этом, сказав, что он умрет сегодня. Вулич сделал выстрел в висок. Случилась осечка. Окружающие с облегчением вздохнули. Все обрадовались тому, что пистолет оказался незаряженным, и все остались живы. Однако Вулич выстрелил в сторону. Пулей пробило фуражку, которая висела на стене. Пистолет оказался заряжен. Это ошеломило офицеров. Скоро все разошлись. Печорин не мог понять, по какой причине он все еще чувствовал, что Вулич нынче должен погибнуть.

Зачастую на лице человека, которому суждено покинуть этот мир в течение нескольких часов, имеется необычный след неизбежности судьбы. Это можно увидеть невооруженным глазом.

Утром Печорин был разбужен новостью о том, что был обнаружен офицер, которого зарубили шашкой. Этим офицером оказался Вулич. Его убил шашкой пьяный казак, когда Вулич направлялся домой. Получилось, что прапорщик предугадал судьбу несчастного офицера.

Убийцу отыскали очень скоро. Он закрылся в доме и не хотел сдаваться. Угрожал стрельбой. Никто не мог решиться выбить дверь и поймать его пулю. Тут Печорину пришла в голову идея. Он решил испытать судьбу, как Вулич. Он попал в дом через окно. Казак выстрелом попал лишь в эполет прапорщика. Станичники прибежали на помощь и увели убийцу. Печорин удостоился похвалы, как настоящий герой.

После данного эпизода прапорщик долго решал, стать ли ему фаталистом.

После возвращения в крепость прапорщик поведал о случившемся штабс-капитану. И поинтересовался, верил ли тот в предопределение. Максим Максимыч покачал головой и ответил, что оружие зачастую давало осечку. А Вулича, естественно, жалко. Однако, видно ему так на роду было написано. На этом разговор завершился.

• Исполнитель: Вадим Цимбалов
• Тип: mp3, текст
• Продолжительность: 00:22:33
• Скачать и слушать online

Your browser does not support HTML5 audio + video.

Мне как-то раз случилось прожить две недели в казачьей станице на левом

фланге; тут же стоял батальон пехоты; офицеры собирались друг у друга

поочередно, по вечерам играли в карты.

Однажды, наскучив бостоном и бросив карты под стол, мы засиделись у

майора С*** очень долго; разговор, против обыкновения, был занимателен.

Рассуждали о том, что мусульманское поверье, будто судьба человека написана

на небесах, находит и между нами, христианами, многих поклонников; каждый

рассказывал разные необыкновенные случаи pro или contra.

Все это, господа, ничего не доказывает, — сказал старый майор, — ведь

никто из вас не был свидетелем тех странных случаев, которыми подтверждаете

Конечно, никто, сказали многие, — но мы слышали от верных людей.

Все это вздор! — сказал кто-то, — где эти верные люди, видевшие

список, на котором назначен час нашей смерти. И если точно есть

предопределение, то зачем нам дана воля, рассудок? почему мы должны давать

отчет в наших поступках?

В это время один офицер, сидевший в углу комнаты, встал, и медленно

подойдя к столу, окинул всех спокойным взглядом. Он был родом серб, как

видно было из его имени.

Наружность поручика Вулича отвечала вполне его характеру. Высокий рост

и смуглый цвет лица, черные волосы, черные проницательные глаза, большой, но

правильный нос, принадлежность его нации, печальная и холодная улыбка, вечно

блуждавшая на губах его, — все это будто согласовалось для того, чтоб

придать ему вид существа особенного, не способного делиться мыслями и

страстями с теми, которых судьба дала ему в товарищи.

Он был храбр, говорил мало, но резко; никому не поверял своих душевных

и семейных тайн; вина почти вовсе не пил, за молодыми казачками, — которых

прелесть трудно достигнуть, не видав их, он никогда не волочился. Говорили,

однако, что жена полковника была неравнодушна к его выразительным глазам; но

он не шутя сердился, когда об этом намекали.

Была только одна страсть, которой он не таил: страсть к игре. За

зеленым столом он забывал все, и обыкновенно проигрывал; но постоянные

неудачи только раздражали его упрямство. Рассказывали, что раз, во время

экспедиции, ночью, он на подушке метал банк, ему ужасно везло. Вдруг

раздались выстрелы, ударили тревогу, все вскочили и бросились к оружию.

«Поставь ва-банк!» — кричал Вулич, не подымаясь, одному из самых горячих

понтеров. «Идет семерка», — отвечал тот, убегая. Несмотря на всеобщую

суматоху, Вулич докинул талью, карта была дана.

Когда он явился в цепь, там была уж сильная перестрелка. Вулич не

заботился ни о пулях, ни о шашках чеченских: он отыскивал своего счастливого

Семерка дана! — закричал он, увидав его наконец в цепи застрельщиков,

которые начинали вытеснять из лесу неприятеля, и, подойдя ближе, он вынул

свой кошелек и бумажник и отдал их счастливцу, несмотря на возражения о

неуместности платежа. Исполнив этот неприятный долг, он бросился вперед,

увлек за собою солдат и до самого конца дела прехладнокровно перестреливался

Когда поручик Вулич подошел к столу, то все замолчали, ожидая от него

какой-нибудь оригинальной выходки.

обыкновенного), — господа! к чему пустые споры? Вы хотите доказательств: я

вам предлагаю испробовать на себе, может ли человек своевольно располагать

своею жизнью, или каждому из нас заранее назначена роковая минута. Кому

Не мне, не мне! — раздалось со всех сторон, — вот чудак! придет же в

Предлагаю пари! — сказал я шутя.

Утверждаю, что нет предопределения, — сказал я, высыпая на стол

десятка два червонцев — все, что было у меня в кармане.

пятнадцать червонцев, остальные пять вы мне должны, и сделайте мне дружбу

прибавить их к этим.

Хорошо, — сказал майор, — только не понимаю, право, в чем дело и как

Вулич вышел молча в спальню майора; мы за ним последовали. Он подошел к

стене, на которой висело оружие, и наудачу снял с гвоздя один из

разнокалиберных пистолетов; мы еще его не понимали; но когда он взвел курок

и насыпал на полку пороху, то многие, невольно вскрикнув, схватили его за

Что ты хочешь делать? Послушай, это сумасшествие! — закричали ему.

Господа! — сказал он медленно, освобождая свои руки, — кому угодно

заплатить за меня двадцать червонцев?

Все замолчали и отошли.

Вулич вышел в другую комнату и сел у стола; все последовали за ним: он

знаком пригласил нас сесть кругом. Молча повиновались ему: в эту минуту он

приобрел над нами какую-то таинственную власть. Я пристально посмотрел ему в

глаза; но он спокойным и неподвижным взором встретил мой испытующий взгляд,

и бледные губы его улыбнулись; но, несмотря на его хладнокровие, мне

казалось, я читал печать смерти на бледном лице его. Я замечал, и многие

старые воины подтверждали мое замечание, что часто на лице человека, который

должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток

неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться.

Вы нынче умрете! — сказал я ему.

Он быстро ко мне обернулся, но отвечал медленно и спокойно:

Может быть, да, может быть, нет. Потом, обратясь к майору, спросил:

заряжен ли пистолет? Майор в замешательстве не помнил хорошенько.

Да полно, Вулич! — закричал кто-то, — уж, верно, заряжен, коли в

головах висел, что за охота шутить.

Глупая шутка! — подхватил другой.

Держу пятьдесят рублей против пяти, что пистолет не заряжен! —

Составились новые пари.

Мне надоела эта длинная церемония.

Послушайте, — сказал я, — или застрелитесь, или повесьте пистолет на

прежнее место, и пойдемте спать.

Разумеется, — воскликнули многие, — пойдемте спать.

Господа, я вас прошу не трогаться с места! — сказал Вулич, приставя

дуло пистолета ко лбу. Все будто окаменели.

Господин Печорин, прибавил он, — возьмите карту и бросьте вверх.

Я взял со стола, как теперь помню, червонного туза и бросил кверху:

дыхание у всех остановилось; все глаза, выражая страх и какое-то

неопределенное любопытство, бегали от пистолета к роковому тузу, который,

трепеща на воздухе, опускался медленно; в ту минуту, как он коснулся стола,

Вулич спустил курок. осечка!

Слава Богу! — вскрикнули многие, — не заряжен.

Посмотрим, однако ж, — сказал Вулич. Он взвел опять курок, прицелился

в фуражку, висевшую над окном; выстрел раздался — дым наполнил комнату.

Когда он рассеялся, сняли фуражку: она была пробита в самой середине и пуля

глубоко засела в стене.

Минуты три никто не мог слова вымолвить. Вулич пересыпал в свой кошелек

Пошли толки о том, отчего пистолет в первый раз не выстрелил; иные

утверждали, что, вероятно, полка была засорена, другие говорили шепотом, что

прежде порох был сырой и что после Вулич присыпал свежего; но я утверждал,

что последнее предположение несправедливо, потому что я во все время не

спускал глаз с пистолета.

Вы счастливы в игре, — сказал я Вуличу.

В первый раз от роду, — отвечал он, самодовольно улыбаясь, — это

лучше банка и штосса.

Зато немножко опаснее.

А что? вы начали верить предопределению?

Верю; только не понимаю теперь, отчего мне казалось, будто вы

непременно должны нынче умереть.

Этот же человек, который так недавно метил себе преспокойно в лоб,

теперь вдруг вспыхнул и смутился.

Однако же довольно! — сказал он, вставая, пари наше кончилось, и

теперь ваши замечания, мне кажется, неуместны. — Он взял шапку и ушел. Это

мне показалось странным — и недаром.

Скоро все разошлись по домам, различно толкуя о причудах Вулича и,

против человека, который хотел застрелиться; как будто он без меня не мог

найти удобного случая.

Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц, полный и

красный, как зарево пожара, начинал показываться из-за зубчатого горизонта

домов; звезды спокойно сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно,

когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила

небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за

какие-нибудь вымышленные права. И что ж? эти лампады, зажженные, по их

мнению, только для того, чтобы освещать их битвы и торжества, горят с

прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как

огонек, зажженный на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу воли

придавала им уверенность, что целое небо со своими бесчисленными жителями на

них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным. А мы, их жалкие

потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и

страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном

конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни

даже для собственного счастия, потому знаем его невозможность и равнодушно

переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного

заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того

неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во

всякой борьбе с людьми или судьбою.

И много других подобных дум проходило в уме моем; я их не удерживал,

потому что не люблю останавливаться на какой-нибудь отвлеченной мысли. И к

чему это ведет. В первой молодости моей я был мечтателем, я любил ласкать

попеременно то мрачные, то радужные образы, которые рисовало мне беспокойное

и жадное воображение. Но что от этого мне осталось? одна усталость, как

после ночной битвы с привидением, и смутное воспоминание, исполненное

сожалений. В этой напрасной борьбе я истощил и жар души, и постоянство воли,

необходимое для действительной жизни; я вступил в эту жизнь, пережив ее уже

мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание

давно ему известной книге.

Происшествие этого вечера произвело на меня довольно глубокое

впечатление и раздражило мои нервы; не знаю наверное, верю ли я теперь

предопределению или нет, но в этот вечер я ему твердо верил: доказательство

было разительно, и я, несмотря на то, что посмеялся над нашими предками и их

услужливой астрологией, попал невольно в их колею но я остановил себя

вовремя на этом опасном пути и, имея правило ничего не отвергать решительно

и ничему не вверяться слепо, отбросил метафизику в сторону и стал смотреть

под ноги. Такая предосторожность была очень кстати: я чуть-чуть не упал,

наткнувшись на что-то толстое и мягкое, но, по-видимому, неживое. Наклоняюсь

Месяц уж светил прямо на дорогу — и что же? предо мною лежала свинья,

разрубленная пополам шашкой. Едва я успел ее осмотреть, как услышал шум

шагов: два казака бежали из переулка, один подошел ко мне и спросил, не

видал ли я пьяного казака, который гнался за свиньей. Я объявил им, что не

встречал казака, и указал на несчастную жертву его неистовой храбрости.

Экой разбойник! — сказал второй казак, — как напьется чихиря, так и

пошел крошить все, что ни попало. Пойдем за ним, Еремеич, надо его связать,

Они удалились, а я продолжал свой путь с большей осторожностью и

наконец счастливо добрался до своей квартиры.

Я жил у одного старого урядника, которого любил за добрый его нрав, а

особенно за хорошенькую дочку Настю.

Она, по обыкновению, дожидалась меня у калитки, завернувшись в шубку;

луна освещала ее милые губки, посиневшие от ночного холода. Узнав меня, она

улыбнулась, но мне было не до нее. «Прощай, Настя», — сказал я, проходя

мимо. Она хотела что-то отвечать, но только вздохнула.

Я затворил за собою дверь моей комнаты, засветил свечку и бросился на

постель; только сон на этот раз заставил себя ждать более обыкновенного. Уж

восток начинал бледнеть, когда я заснул, но — видно, было написано на

небесах, что в эту ночь я не высплюсь. В четыре часа утра два кулака

застучали ко мне в окно. Я вскочил: что такое. «Вставай, одевайся!» —

были бледны как смерть.

Да, убит — продолжали они, — пойдем скорее.

Мы пошли. Они рассказали мне все, что случилось, с примесью разных

замечаний насчет странного предопределения, которое спасло его от неминуемой

смерти за полчаса до смерти. Вулич шел один по темной улице: на него

наскочил пьяный казак, изрубивший свинью и, может быть, прошел бы мимо, не

заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: «Кого ты, братец,

ищешь» — «Тебя!» — отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча

почти до сердца. Два казака, встретившие меня и следившие за убийцей,

подоспели, подняли раненого, но он был уже при последнем издыхании и сказал

только два слова: «Он прав!» Я один понимал темное значение этих слов: они

относились ко мне; я предсказал невольно бедному его судьбу; мой инстинкт не

обманул меня: я точно прочел на его изменившемся лице печать близкой

Убийца заперся в пустой хате, на конце станицы. Мы шли туда. Множество

женщин бежало с плачем в ту же сторону; по временам опоздавший казак

выскакивал на улицу, второпях пристегивая кинжал, и бегом опережал нас.

Суматоха была страшная.

Вот наконец мы пришли; смотрим: вокруг хаты, которой двери и ставни

заперты изнутри, стоит толпа. Офицеры и казаки толкуют горячо между собою:

женщины воют, приговаривая и причитывая. Среди их бросилось мне в глаза

значительное лицо старухи, выражавшее безумное отчаяние. Она сидела на

толстом бревне, облокотясь на свои колени и поддерживая голову руками: то

была мать убийцы. Ее губы по временам шевелились: молитву они шептали или

Между тем надо было на что-нибудь решиться и схватить преступника.

Никто, однако, не отважился броситься первым. Я подошел к окну и посмотрел в

щель ставня: бледный, он лежал на полу, держа в правой руке пистолет;

окровавленная шашка лежала возле него. Выразительные глаза его страшно

вращались кругом; порою он вздрагивал и хватал себя за голову, как будто

неясно припоминая вчерашнее. Я не прочел большой решимости в этом

беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверь

и броситься туда казакам, потому что лучше это сделать теперь, нежели после,

когда он совсем опомнится.

В это время старый есаул подошел к двери и назвал его по имени; тот

Согрешил, брат Ефимыч, — сказал есаул, — так уж нечего делать,

Не покорюсь! — отвечал казак.

Побойся Бога. Ведь ты не чеченец окаянный, а честный христианин; ну,

уж коли грех твой тебя попутал, нечего делать: своей судьбы не минуешь!

Не покорюсь! — закричал казак грозно, и слышно было, как щелкнул

Эй, тетка! — сказал есаул старухе, — поговори сыну, авось тебя

послушает. Ведь это только бога гневить. Да посмотри, вот и господа уж два

Старуха посмотрела на него пристально и покачала головой.

Василий Петрович, — сказал есаул, подойдя к майору, — он не сдастся —

я его знаю. А если дверь разломать, то много наших перебьет. Не прикажете ли

лучше его пристрелить? в ставне щель широкая.

В эту минуту у меня в голове промелькнула странная мысль: подобно

Вуличу, я вздумал испытать судьбу.

Погодите, — сказал я майору, я его возьму живого.

Велев есаулу завести с ним разговор и поставив у дверей трех казаков,

готовых ее выбить, и броситься мне на помощь при данном знаке, я обошел хату

и приблизился к роковому окну. Сердце мое сильно билось.

Ах ты окаянный! — кричал есаул. — что ты, над нами смеешься, что ли?

али думаешь, что мы с тобой не совладаем? — Он стал стучать в дверь изо всей

силы, я, приложив глаз к щели, следил за движениями казака, не ожидавшего с

этой стороны нападения, — и вдруг оторвал ставень и бросился в окно головой

вниз. Выстрел раздался у меня над самым ухом, пуля сорвала эполет. Но дым,

наполнивший комнату, помешал моему противнику найти шашку, лежавшую возле

него. Я схватил его за руки; казаки ворвались, и не прошло трех минут, как

преступник был уж связан и отведен под конвоем. Народ разошелся. Офицеры

меня поздравляли — точно, было с чем!

После всего этого как бы, кажется, не сделаться фаталистом? Но кто

знает наверное, убежден ли он в чем или нет. и как часто мы принимаем за

убеждение обман чувств или промах рассудка.

Я люблю сомневаться во всем: это расположение ума не мешает

решительности характера — напротив, что до меня касается, то я всегда смелее

иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не

случится — а смерти не минуешь!

Возвратясь в крепость, я рассказал Максиму Максимычу все, что случилось

со мною и чему был я свидетель, и пожелал узнать его мнение насчет

предопределения. Он сначала не понимал этого слова, но я объяснил его как

мог, и тогда он сказал, значительно покачав головою:

Да-с! конечно-с! Это штука довольно мудреная. Впрочем, эти

азиатские курки часто осекаются, если дурно смазаны или не довольно крепко

прижмешь пальцем; признаюсь, не люблю я также винтовок черкесских; они

как-то нашему брату неприличны: приклад маленький, того и гляди, нос

обожжет. Зато уж шашки у них — просто мое почтение!

Потом он примолвил, несколько подумав:

Да, жаль беднягу. Черт же его дернул ночью с пьяным

разговаривать. Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано.

Больше я от него ничего не мог добиться: он вообще не любит

Над своим романом Лермонтов работал на протяжении 1838 года. Увидел свет роман только через два года. В «Герое нашего времени» поэт продолжает развитие той же идеи, которая составила основу стихотворений «Дума», а именно: отчего люди с огромным жизненным потенциалом и энергией не находят им достойного применения? Описанием жизни Печорина , главного героя романа, Лермонтов пытается осветить этот вопрос.

«Фаталист» – пятая часть романа «Герой нашего времени », в то же время, как и остальные четыре части, она вполне как самостоятельное произведение. Образ главного героя – объединяющее звено этих частей. Все действующие лица объединены вокруг него.

Если в первых двух частях – «Бэла», «Максим Максимыч» – о герое повествуют Максим Максимыч и сам автор, то последующие три части, в том числе и «Фаталист», являются дневником Печорина. Будучи таковыми, они помогают понять причины поступков героя. Если в четырех частях автор показывает социальную среду как ваятеля характера и нравственного облика Печорина, то в «Фаталисте» Лермонтова занимает то, может ли критически мыслящий человек, хорошо понимающий изъяны своего общества, восстать против них. С точки зрения фаталистов, это и бесполезно, ведь невозможно избежать того, чему суждено быть, ведь миром правит рок, или фатум.

Первоначально герой тоже так думал, особенно после гибели Вулича. Он безрассудно стремится испытать судьбу, считая, то, что написано на роду, того не миновать. Но каждый раз, выходя победителем из опаснейших ситуаций благодаря своему уму, трезвому расчету и бесстрашию, он начинал сомневаться, в фатуме ли дело? А, может, и нет его вообще? Так как природе Печорина свойственен скептицизм, толкающий его сомневаться во всем, он не может прийти к окончательному выводу на этот счет. Но уверен он лишь в одном: существует предначертание или нет, человек во всех ситуациях должен проявлять силу воли и решительность.

Автор при любом удобном случае акцентирует внимание на том, как Печорин все время брезгует светским обществом и чуждается его, ему там скучно. Он натура деятельная, а в обществе, к которому он принадлежит, вся деятельность направлена на мелкие интрижки и пустословие, внешнюю напыщенность. В этом обществе нет ни настоящей бескорыстной любви, ни дружбы, ни нормальных взаимоотношений между людьми. Но готов ли он восстать против такого общества? По-видимому, нет, а то не стал бы он убегать от него. Его борьба мелочна, так как проявляется при встрече с отдельными представителями света, а от того и не имеет будущего. Позже это понимает и сам герой, признающий, что в этой борьбе он истощил все свои душевные силы, необходимые для действительной жизни. Под действительной жизнью он подразумевает жизнь, проведенную в благородном служении обществу.

Печорин является представителем молодого поколения 30-х годов XIX века. Через него Лермонтов осуждает это поколение за неспособность их служить высоким целям.

Рассказчик-офицер, странствующий по Кавказу, встречает попутчика — старого штабс-капитана Максима Максимыча, бывшего коменданта крепости на южных рубежах России. Тот рассказывает ему историю о молодом офицере Григории Печорине, прибывшем служить под его командование. Печорин был сослан на Кавказ после какой-то неприятной истории.

Офицер был «славный малый», «но из тех людей, с которыми должны случаться разные необыкновенные вещи». Он и Максим Максимыч быстро стали приятелями. Однажды местный горский князь пригласил их на свадьбу дочери. Там Печорин встретил Бэлу, младшую дочь князя. Красавица горянка, она так разительно отличалась от всех светских красавиц, которые были в жизни Печорина, что он решил выкрасть её из отцовского дома.

На эту мысль Печорина подтолкнул рассказ Максима Максимыча о случайно услышанном разговоре брата Бэлы и Казбича — одного из гостей князя, которому тоже очень нравилась девушка. Мальчик очень просил Казбича продать ему своего коня, лучшего во всей Кабарде, за любые деньги, был согласен на всё и даже предложил украсть для него свою сестру. Но тот отказался, и это было на руку Печорину.

Видите, как иногда маловажный случай имеет жестокие последствия.

Пообещав мальчику помочь увести коня у Казбича в награду за Бэлу, Печорин получил желаемое, хотя и без одобрения Максима Максимыча. Брат девушки привёз её в крепость, забрал коня, пока Печорин отвлекал Казбича, и исчез навсегда, боясь мести лихого горца. Казбич тяжело переживал обман и потерю коня, рано или поздно его месть должна была коснуться участников событий.

Бэла жила в русской крепости, тоскуя по дому и не отвечая на ухаживания Печорина. Ему не удалось растопить лёд в её сердце ни словами любви, ни подарками. Но со временем её сердце оттаяло, и она полюбила его. Печорин же к этому времени начал охладевать к Бэле и тяготиться ею.

Любовь, как огонь, — без пищи гаснет.

Скука, вечная спутница Печорина, снова начала одолевать его. Все чаще он надолго уезжал на охоту, оставляя девушку одну в крепости.

Вскоре объявился Казбич и похитил Бэлу. Услышав её крик, Печорин и Максим Максимыч бросились в погоню. Казбич, понимая, что ему не уйти, бросил девушку, смертельно ранив её. Бэла умерла через два дня на руках у Печорина. Утрату он пережил глубоко в себе и о Бэле больше никогда не говорил. Вскоре после похорон его перевели в другую часть. С Максимом Маскимычем они встретятся только через пять лет.

Максим Максимыч

Продолжая своё путешествие, офицер-рассказчик снова встречает Максима Максимыча в придорожной гостинице. В это же время, здесь же, по пути в Персию, останавливается Печорин. Старый комендант очень рад предстоящей встрече и в нетерпении просит лакея доложить Печорину, что ждёт его у себя. Максиму Максимычу приходится ждать его очень долго — весь вечер и ночь. Он не понимает, почему Григорий, его старый друг, не спешит увидеться с ним.

Когда, наконец, Печорин появляется, то, вопреки ожиданиям старика, лишь холодно и вскользь приветствует сослуживца и сразу же собирается уезжать. Максим Максимыч просит его остаться подольше, но тот, ссылаясь на спешку, отказывается. Старик с огорчением говорит: «Не так я думал с вами встретиться», и слышит в ответ: «Полно, всякому своя дорога». Максим Максимыч спрашивает у Печорина, что делать с его журналом, который старик хранил всё это время, надеясь вернуть при случае, и слышит в ответ: «Что хотите».

Давно уж не слышно было ни звона колокольчика, ни стука колёс по кремнистой дороге, а бедный старик стоял на том же месте в глубокой задумчивости.

Максим Максимыч, глубоко огорчённый, отдаёт журнал Печорина рассказчику. Ему он уже без надобности.

Путевые заметки офицера вместе с дневником Григория Печорина становятся романом, который он решает опубликовать, узнав, что героя уже нет в живых. Григорий умер по пути домой из Персии. Этот журнал — наблюдение ума над терзаниями души, написанный без тщеславия и честно. Главный вопрос, который занимает Печорина, — в какой мере человек может распоряжаться своей судьбой?

Находясь в поездке по казённой надобности, Печорин остановился в Тамани. Ему пришлось поселиться в доме на берегу, в котором «сильно нечисто». В мрачном доме жили глухая старуха и слепой мальчик.

Ночью Печорин заметил, что слепой отправился к берегу моря и, ведомый любопытством, решил проследить за ним.

На берегу он увидел незнакомую девушку — вместе с мальчиком она ждала кого-то с моря. Спустя некоторое время к берегу причалила лодка, и мужчина в ней спустил на берег груз, а мальчик и девушка ему помогли. Наутро, снова увидев девушку, Печорин познакомился с ней и спросил о ночном происшествии. Но странная девушка, смеясь и говоря загадками, так и не ответила ему. Тогда Печорин пригрозил рассказать властям о своей догадке про контрабандную переправку товара, о чём впоследствии пожалел: эти слова едва не стоили ему жизни.

Ближе к ночи девушка позвала Печорина на свидание у моря. Это вызвало у него опасение, но он пошёл, и вместе они отплыли на лодке в море.

И щека её прижалась к моей, и я почувствовал на лице моём её пламенное дыхание.

Неожиданно девушка бросилась на Печорина и попыталась столкнуть его в воду, но ему удалось удержаться в лодке, сбросить эту ундину в море и вернуться на берег.

Позже Печорин вернулся на то место, где видел контрабандистов, и встретил их там вновь. На этот раз мужчина уплыл отсюда вместе с девушкой навсегда, а слепого мальчика оставили на произвол судьбы. На следующее утро Печорин уехал из Тамани. Он жалел, что невольно нарушил покой честных контрабандистов.

Княжна Мери

После ранения Печорин прибыл долечиваться на воды, в Пятигорск. Тут он встретил своего старого приятеля — юнкера Грушницкого, который тоже лечился после ранения, и с которым они были «наружно в самых дружеских отношениях». Однако, Печорин чувствовал: «мы когда-нибудь столкнёмся на узкой дороге и одному из нас несдобровать».

Из всей почтенной публики, проходящей лечение на водах, выделялись Лиговские — княгиня и её прелестная дочь Мери. Грушницкий, целью которого было «сделаться героем романа», моментально очаровался княжной и начал искать повод для знакомства с Мери и официального визита в их дом. Княжна не спешила заводить с ним знакомство, хотя он был очень романтичен в своей старой солдатской шинели. Ей казалось, что этот офицер был разжалован за дуэль.

Печорин же, напротив, подчёркнуто избегал возможности знакомства и не спешил нанести визит в дом княгини, чем вызвал немалое удивление, недоумение и интерес Лиговских. Об этом он узнал от своего нового знакомого — местного доктора Вернера, с которым они сдружились. Печорин, спасаясь от скуки провинциального городка, решил покорить сердце девушки, прекрасно понимая, что этим вызовет ревность Грушницкого, который уже страстно влюблён в Мери. Эта идея его позабавила и добавила интригу в происходящее.

Вряд ли найдётся молодой человек, который, встретив хорошенькую женщину, приковавшую его праздное внимание и вдруг явно при нём отличившую другого, ей равно незнакомого, ‹…› не был этим поражён неприятно.

От Вернера он узнал, что у княгини гостит очень больная родственница. По описанию доктора Печорин узнал Веру, свою давнюю возлюбленную. Они встретились, и в его душе всколыхнулись забытые чувства. Чтобы они могли чаще видеться, не вызывая слухов и разговоров в городе, Вера предложила Печорину чаще бывать в доме княгини и начать ухаживать за Мери для отвода глаз. Он согласился — хоть какое-то развлечение.

На балу Печорин спас Мери от приставаний пьяного офицера, и княгиня из благодарности пригласила его нанести визит в их дом. Но и во время приёма в доме княгини Печорин проявил равнодушие к Мери, чем разозлил её. Она не понимала его холодности, и это лишь добавило накала страстей в игре Печорина. У него был свой план обольщения неопытной барышни.

Все мысли княжны Мери теперь занимал Печорин, а ухаживания Грушницкого ей уже порядком надоели. Даже когда Грушницкий появился в новом офицерском мундире, это не произвело на неё должного впечатления — она становилась всё холоднее с ним. Грушницкий видел причину этой холодности в её увлечении Печориным, он ревновал и подчёркнуто сторонился бывшего приятеля.

Обиженный тем, что Печорин насмехается над его чувствами к Мери, Грушницкий с друзьями решает проучить бывшего приятеля, чтобы сбить с него его спесь: при случае вызвать на дуэль, а пистолет его оставить незаряженным. Печорин случайно услышал этот разговор. Ему стало обидно, что друг, пусть и бывший, решил выставить его на посмешище. В голове Печорина сложился иной план.

Мери всё больше влюблялась в Печорина, а Вера начала ревновать и потребовала с Печорина обещание, что он не женится на княжне.

Во время одной из прогулок Мери призналась Печорину в любви, но он не ответил ей. «Хотите ли этого?» — продолжала она, но Печорин безразлично промолвил: «Зачем?». После этого Мери спешно вернулась к себе. Печорин наслаждался своим достижением — он влюбил в себя девушку, не зная зачем.

О самолюбие! Ты рычаг, которым Архимед хотел приподнять земной шар!

Тем временем город уже полнился слухами, что Печорин собирается жениться на Мери. Печорин догадывался, кто является их источником. Вернер предостерегал его, а княгиня ждала, что он в скором времени предложит Мери руку и сердце. Но Печорин опроверг эти слухи, ведь свободу он ценил больше всего.

Вера и Печорин продолжали видеться. В один из вечеров, когда весь город собрался на представлении приезжего фокусника, Вера пригласила Печорина к себе на тайное свидание. Спускаясь глубокой ночью с её балкона, он оказался напротив окон княжны Мери, которая жила этажом ниже — она тоже осталась дома и не пошла на представление. Печорин заглянул в окно, увидел девушку, спрыгнул на траву и наткнулся на людей, в одном из которых узнал Грушницкого. Они притворились, что приняли его за вора, и завязали потасовку. Печорин убежал. На следующий день Грушницкий во всеуслышание объявил, что знает, кто был в эту ночь на свидании в спальне у Мери. Имя её любовника — Печорин.

Оскорблённый Печорин вызвал Грушницкого на дуэль. Придя домой, он рассказал Вернеру о предстоящей дуэли и о том, что Грушницкий задумал сделать с пистолетами. Вернер согласился быть его секундантом.

В назначенное время участники дуэли собрались в условленном месте. Грушницкий, следуя плану розыгрыша, предложил стреляться с шести шагов. Печорин же захотел переместиться на скалу, и стреляться на самом краю обрыва, чтобы даже лёгкая рана была смертельной. Труп в этом случае спишут на черкесов.

По жребию — вот она, Судьба — стрелять первым выпало Грушницкому. Перед ним встал сложный выбор — признаться в низком поступке, недостойном офицера, или стать убийцей. Но отступать офицеру не к лицу — он выстрелил и ранил Печорина в ногу.

Настала очередь Печорина. Он посоветовал Грушницкому помолиться и прислушаться — не говорит ли с ним его совесть? Но на лице Грушницкого не было даже «лёгкого следа раскаяния». Он настаивал на продолжении дуэли. Тогда Печорин сообщил своему секунданту, что его пистолет забыли зарядить. Второй секундант возмутился возможностью этого и отказался менять пистолеты. Но Грушницкий признал правоту Печорина и, испытывая в душе бурю чувств, потребовал продолжения дуэли — «нам на земле вдвоём нет места. ». Печорин был вынужден стрелять.

Убийство Грушницкого приписали, как и задумывалось, черкесам. Вера, узнав о дуэли, в сильном волнении призналась мужу, что любит Печорина, и муж в негодовании увёз её из города. Печорин, получив её прощальную записку, бросился за ней, но не догнал. Только сейчас он понял, что Вера — единственная женщина, которая ему дорога, она одна любит и принимает его безоговорочно.

Я понял, что гнаться за погибшим счастием бесполезно и безрассудно.

Начальство Печорина всё же заподозрило, что тот участвовал в дуэли, и тихо перевело его служить в крепость на Кавказе. Перед отбытием он нанёс визит в дом княгини Лиговской. Она поблагодарила Печорина за то, что он спас доброе имя её дочери и поинтересовалась, почему он не делает предложение Мери, ведь она богата, хороша собой, и очень его любит. Но Печорин попросил уединённого разговора с княжной, во время которого сообщил, что не любит её и смеялся над ней всё это время. В ответ он услышал: «Я вас ненавижу». Через час Печорин уехал.

Как-то раз батальон Печорина стоял в одной из казачьих станиц. По вечерам офицеры развлекали себя игрой в карты. Во время одной из них зашёл разговор о судьбе — написана она на небесах или нет, предопределена ли жизнь и смерть человеческая? Разговор перешёл в спор, офицеры разделились на тех, кто за, и тех, кто против.

Один из офицеров, Вулич, страстный игрок и фаталист, предложил проверить, «может ли человек своевольно распоряжаться своей жизнью, или каждому из нас назначена роковая минута». Печорин объявил пари, и Вулич согласился — если суждено ему умереть сегодня, он умрёт, если нет, останется жив.

Вулич взял наугад пистолет, все присутствующие замерли — сейчас может случиться непоправимое. Печорину показалось, что он видит печать смерти в глазах Вулича. Он сказал ему об этом: «Вы нынче умрёте». Вулич выстрелил себе в висок — осечка! Все облегчённо вздохнули, обрадовавшись, что пистолет не заряжен и никто не погиб. Но Вулич сделал выстрел в сторону — пуля пробила фуражку на стене, пистолет был заряжен. Ошеломлённые офицеры вскоре разошлись, а Печорин так и не понял, почему ему всё ещё кажется, что Вулич сегодня должен умереть.

Часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться.

Под утро Печорина разбудили известием, что нашли зарубленного шашкой офицера. Это был Вулич. Его смерть в обличии пьяного казака с шашкой нашла его по дороге домой. Так Печорин невольно предсказал судьбу несчастному офицеру.

Казака-убийцу быстро нашли, он заперся в хате и сдаваться не собирался, угрожая стрельбой. Никто не решался взломать дверь и нарваться на его пулю. Тут у Печорина мелькнула странная мысль: подобно Вуличу он вздумал испытать судьбу. Через окно он проник в дом, казак выстрелил, но задел лишь эполет Печорина. Подоспевшие на помощь станичники скрутили и увели казака. Печорина чествовали как настоящего героя.

После этого случая Печорин долго не мог решить, быть ли ему фаталистом, ведь не всё так просто, как может казаться.

Кто знает наверное, убеждён ли он в чём, или нет. И как часто мы принимаем за убеждение обман чувств или промах рассудка.

Возвратившись в крепость, Печорин рассказал о произошедшем Максиму Максимычу и спросил, верит ли он в предопределение. Штабс-капитан, значительно покачав головой, предположил, что оружие часто даёт осечку, а бедного офицера, конечно, жаль, но, видать, так на роду написано. На том и закончен был этот разговор.