Потому что с точки зрения вечности

Автор: А. М. Мелихов

Александр Мелихов
С точки зрения вечности

Что, собственно, означает это выражение ― «с точки зрения вечности»? На медной латыни оно звучит еще более грозно: sub specie aeternitatis. Почему грозно? Да потому, что река времен в своем теченьи уносит все дела людей и топит в пропасти забвения народы царства и царей: все, что нас радует и печалит, все, о чем мы мечтаем и чего страшимся, ― все это когда-нибудь «вечности жерлом пожрется». Последовательный взгляд с точки зрения вечности ― это взгляд безразличия или отчаяния, погружаться в вечность слишком глубоко не только опасно, но и неплодотворно.

На мой же взгляд, смотреть на вещи с точки зрения вечности означает оценивать их с точки зрения их долговечности, задумываться об отдаленных последствиях своих решений и постоянно предпочитать «долготу» ― «широте». Иными словами, задумываясь о любой социальной проблеме, ставить перед собой не тот вопрос, который сегодня наиболее общепринят: «Насколько широкого круга людей это касается?» ― но вопрос, сегодня слишком уж непопулярный: «Как долго эта проблема будет оставаться актуальной? Многих ли она будет волновать через одно ― два ― три ― десять поколений?»

Лермонтов, пророчествуя о горькой участи своего поколения, отнюдь не предрекал ему малого количества аршин жилплощади, фунтов баранины и койкомест на потребительскую душу, ― он устрашал своих сверстников грядущим бесследным исчезновением: толпой угрюмою и скоро позабытой над миром мы пройдем без шума и следа, не бросивши векам ни мысли плодовитой, ни гением начатого труда. Пушкин тоже страшился бесследно исчезнуть: без неприметного следа мне было б грустно мир оставить… Гоголя с юности ужасала перспектива затеряться в пыли, ничем не означив своего имени. Даже «мужиковствующий» Толстой признавался, что, берясь за новую вещь, он испытывает такое ощущение, будто на него смотрят сорок веков…

Подобные чувства сегодня расхожий гуманизм заклеймил бы как аристократические и, следовательно, противоположные демократическим, ибо демократично только то, что служит повседневным нуждам так называемого простого, массового человека; беспокоиться же о том, что оставит след в вечности, то есть в умах потомков, есть не что иное, как барская блажь. На это я могу возразить только одно: подобная трактовка гуманизма и демократии основана на глубочайшем презрении к этому самому простому человеку и, в сущности, даже на отказе считать простых людей людьми. Я же настаиваю на том, что «простых людей», не нуждающихся в том, чтобы чувствовать себя причастными чему-то бессмертному ― по крайней мере, долговечному, не заканчивающемуся с их жизнью ― просто не существует.

Я настаиваю на том, что взгляд прагматика на человеческую природу гораздо более наивен, чем взгляд романтика: человек ― не какой-то особенный аристократ духа, а всякий человек, покуда он остается человеком ― живет и может жить только грезами, иллюзиями. Разумеется, я говорю не о галлюцинациях душевнобольного, не имеющих ничего общего с реальностью, ― я говорю о том, что решительно всякий реальный объект, который мы любим или ненавидим, мы непременно идеализируем либо демонизируем ― или уж, как минимум, погружаем в воображаемый контекст, внутри которого предмет нашей симпатии или антипатии приобретает смысл, коего он сам по себе не имеет. Слабость прагматического взгляда на человека –вовсе не в том, что он низок или оскорбителен, ― слабость его в том, что он чрезвычайно далек от истины. Прагматический взгляд на человеческую природу исходит из той, часто неосознанной, посылки, что для человека физические ощущения неизмеримо важнее, чем душевные, психологические переживания. Тогда как дело обстоит скорее обратным образом.

Кто спорит, достаточно интенсивная, достаточно продолжительная пытка болью, голодом, страхом почти каждого заставляет рано или поздно забыть обо всех высоких фантазиях и мечтать только об одном ― чтобы пытка прекратилась. Однако это вовсе не означает, что пытка вскрывает истинную сущность человека, обнаруживает его истинные потребности ― нет, пытка вовсе не обнажает, но убивает человеческую суть. Да, страдания рано ли поздно превращают человека в сугубого прагматика, но ― он при этом перестает быть человеком, утрачивает именно то главное, что отличает человека от животного, ― способность жить воображением, относиться к плодам собственной, а тем более коллективной фантазии намного более серьезно, чем к реальным предметам.

А потому и государство должно едва ли не в первую очередь обслуживать именно фантазии человека, его психологические потребности. Одной же из самых важных наших потребностей является потребность иметь ― всегда воображаемую ― картину мира, в которой мы представляемся себе красивыми, значительными и даже бессмертными. По крайней мере, причастными к чему-то долговечному, переходящему из поколения в поколение.

Пожалуй, наиболее долговечное в нас и есть наиболее человеческое. А потому смотреть на вещи с точки зрения вечности очень часто означает интересоваться наиболее человеческим в людях. Хотя и не всегда.

“Вот, послушай, братан, это с нового альбома”, — нетрезвый Роман включает нетрезвому мне песню, известную сейчас как “Еще один день”. Мы на вписке, где-то внизу Киев в снегу. “Ты слышишь это?!” — чуть ли не орет он мне в ухо. Да, я слышу, Ром.

“Мы однажды проснёмся нигде, в мире вечного сна” — поется в ней. Спустя полгода, когда релиз наконец выйдет, это услышат и остальные. Дописывая “Tragic City”, к Олегу ЛСП пытались достучаться и подсунуть свой продукт другие битмейкеры, но неизменно получали отказ. “Сдались мне ваши биты! — отвечал он на очередное предложение. — Вы делаете биты, а Ромка делает музыку”, — и это было нифига не комплиментом, а констатацией. Англичанин выработал узнаваемый для дуэта аудиопочерк, уйдя от подросткового дабстепа ранних релизов к дребезжащему тревожному басу и одиноким соло саксофона.

Помню, как мы познакомились и как прообщались полтора часа на прогибающейся под ногами жестяной крыше, откуда открывался ничего такой вид на замок Ричарда. У Ромы всегда была куча историй — диких, угарнейших, почти невероятных — просто потому, что так он и жил.

Вот он, делая паузы, чтобы я досмеялся, вспоминает, как в концертном угаре прямо во время выступления выбежал из клуба (через главный вход!), подрался с кем-то на курилке — и потом вернулся на сцену допевать.

Вот рассказывает о процессе экстренного досведения “Magic City” — а я хватаюсь за голову.

А вот вспоминает мою любимую историю о том, как принял жуткий грохот в соседней комнате за полицейскую облаву — и, сиганув через окно, скрылся в переулках ночного Могилева в одних трусах.

Он называл себя “непобедимым” и говорил, что его никогда никто не нокаутировал — а вот он, само собой, вырубал даже каких-то там камээсников и чемпионов.

Ты был изумительным козлом, горящим ублюдком, обворожительным бонвиваном, адептом пост-гопничества, отвратительным товарищем, отличным товарищем. Ты был, ты был, ты был. А потом, 30 июля, умер.

Я начинаю ныть — и знаю, что Рома бы надо мной сейчас хохотал. Как и над всеми вами, забивающими ленты социальных сетей клишированными фразами скорби. Рома себя не жалел. И слишком хорошо знал смерть — не только потому что когда-то работал санитаром, как он ее называл, труповозки. Он говорил о ней без тени страха. “В нашу группу Олег принес танцы, а я — смерть” — однажды сказал он мне и после этой фразы гостиничный номер утонул в тишине. Так говорят, мне казалось, только в кино.

На саундчеке перед концертом он иногда декламировал стихи Никонова. Я узнал об этом, посмотрев видео с бэкстейджа недавнего фестиваля Atlas Weekend. Я плохо знаком с творчеством лидера ПТВП, но эти четыре строчки почему-то сразу выписал во время просмотра и заучил:

Не хватает его крика в ухо: “Ты слышишь это?! Слышишь, как круто?”

Спиноза любил латинское выражение «sub specie aeternitatis», что означает «с точки зрения вечности». Он говорил, что ежедневные проблемы кажутся не такими страшными, если взглянуть на них с точки зрения вечности.

— Шопенгауэр как лекарство (Ирвин Ялом), 19 цитат

ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ

ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ

Лови момент. Carpe diem — Латинское выражение, означающее «наслаждайся моментом» или «будь счастлив в эту секунду».

Быть на своём месте — не значит быть успешным с коммерческой точки зрения. Но это гарантирует вам духовное удовлетворение.

Мудрость — это умение выслушивать противоположную точку зрения, а не доказывать с красным лицом свою правоту, унижая собеседника.

У каждого свои болевые точки, и что сводит с ума одного, вызывает у другого лишь зевоту.

Потребительская этика не только оскверняет окружающую среду, создавая нежелательные изменения в биосфере, но также развращает ум и тело, определяя наслаждение с точки зрения владения и поглощения.

Жизнь — это короткое замыкание вечности.

Лежу на диване и ничего не хочу — становлюсь успешным с точки зрения буддизма.

Некоторые мгновения имеют привкус вечности.

С точки зрения пчелы, она просто живёт своей жизнью. И только пасечник знает, что на самом деле она собирает для него мёд. Но пчела никогда не поймёт это, потому что пасечник выходит за пределы её масштабов мышления.

Если человек уверенно продвигается в направлении своей мечты, он неизбежно прийдет к успеху, неожиданному с точки зрения повседневности. Даже если вы строите воздушные замки, ваш труд не пропадет впустую. Главное, что у вас должны быть мечты. А теперь подведите под них фундамент.

Потому что с точки зрения вечности

С точки зрения вечности — Книжн. О несущественности, мизерности чего л. при более масштабном подходе. /em> Выражение Б. Спинозы, впервые употребленное им в «Этике» (1677 г.). БМС 1998, 572 … Большой словарь русских поговорок

Доказательства бытия Божия с православной точки зрения — Попытки доказать существование Бога, которые хотя бы частично основаны на эмпирических наблюдениях и логике, принято называть доказательствами бытия Божия. Эти рациональные доводы, в целом, противопоставляются религиозному иррационализму,… … Википедия

Несмелов, Виктор Иванович — Виктор Иванович Несмелов Дата рождения: 1 (13) января 1863(1863 01 13) Место рождения: Курдюма, Саратовская губерния Дата смерти: 1937 год(1937) … Википедия

ВЕЧНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ — один из основополагающих и в то же время наименее проясненных концептов философии жизни Ницше, используемый им для обозначения высшей формы утверждения жизни, того, как, по словам Хайдеггера, должно существовать бытие сущего, способ бытия этого… … История Философии: Энциклопедия

ВЕЧНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ — один из основополагающих и в то же время наименее проясненных концептов философии жизни Ницше, используемый им для обозначения высшей формы утверждения жизни, того, как, по словам Хайдеггера, должно существовать бытие сущего, способ бытия этого… … История Философии: Энциклопедия

ЧУДО — (лат. miraculum) необычное событие, которое трудно объяснить, противоречащее естественному ходу вещей и приписываемое верующими людьми вмешательству сверхъестественных сил (Бога). Согласно взглядам католич. церкви, чудо не нарушает целостности… … Философская энциклопедия

Спиноза Бенедикт — Жизнь и сочинения Спинозы Бенедикт Спиноза (Барух д Эспиноза) родился в Амстердаме в 1632 г. (в том же году родился и Локк) в состоятельной семье испанских евреев (вынужденных скрываться от преследований инквизиции и принять христианство,… … Западная философия от истоков до наших дней

ВЕЧНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ ТОГО ЖЕ САМОГО, ИЛИ ВСЕХ ВЕЩЕЙ — (ewige Wiederkunft des Gleichen, oder aller Dinge) основополагающая мысль Ницше, которая словно круг, очерчивает и определяет существо его философии жизни. В «Ессе Homo» Ницше пишет: «Теперь я расскажу историю Зарату стры. Основная концепция… … Новейший философский словарь

ВИТГЕНШТЕЙН — (Wittgenstein) Людвиг (1889 1951) австро англ. философ, Проф. философии в Кембриджском ун те в 1939 1947. Филос. взгляды В. сформировались как под воздействием определенных явлений в австр. культуре нач. 20 в., так и в результате творческого… … Философская энциклопедия

ТОЧКА — Болевая точка. Книжн. 1. Насущный вопрос, актуальная проблема. Ф 2, 207. 2. О какой л. назревшей, но не решённой проблеме. НСЗ 80; Мокиенко 2003, 123. Горячая точка. 1. Публ. О месте, где происходят какие л. чрезвычайные события,… … Большой словарь русских поговорок

Популярные группы

Смысл жизни с точки зрения вечности

Мир и все его дары – тленен, бренен, проходящ. Необходимо помнить о душе и устремлять её к Богу.

Дмитрий Энтео, православный активист:

«У язычников в древнем Риме были особые мистерии, посвящённые времени, назывались сатурналии. В них они пытались уничтожить власть времени хотя бы символически, хотя бы образно через экстатику темных наслаждений, так называемую мистику ночи. Пытались, как бы вернуть на землю золотой век Сатурна, на смену которому пришел железный век борьбы и страданий. В течении этого праздника отменялись все общественные и нравственные нормы. Господа служили своим слугам, среди рабов выбирали одного и делали его царем, воздавали ему царские почести. Рим погружался в безудержное веселье, маскарады, игры, оргии, и таким образом люди пытались убежать от неминуемого осознания смерти, от неминуемого осознания вечности. В сатурналиях толпа видела возможность удовлетворения своих самых низменных страстей, а мудрецы видели в этом философию обречённости и смерти. После недели праздника раба, которого избрали царем, убивали, и все возвращалось на круги своя.

И сегодня некие силы хотят превратить жизнь человечества в одну нескончаемую сатурналию, законом которой является вседозволенность, чтобы люди забыли о будущем и жили только в настоящем, как будто растянутым на века. В итоге раб пьет мутную чашу наслаждений, представляя себя царем, время и смерть превращают его в пыль земли. Праздник кончается, гаснут огни, закрывается занавес, и на сцене остается окровавленный и убитый раб.

И также сегодня нас пытаются обмануть, заменив нам вечность на сегодняшнее мгновение, хотят, чтобы люди жили сегодняшним днем, не думая о том, что будто завтра. У Спинозы был термин суб спэциэ этэрнитатис – значит «с точки зрения вечности». Именно божественное откровение дает возможность человеку смотреть на явления с точки зрения вечности, потому что вера соединяет эту временную жизнь с жизнью вечной. И мы можем оценивать все события, явления, процессы, которые происходят вокруг нас, с точки зрения вечности, и именно в этом ложном соотношении временных и ложных ценностей и коренятся все ложные идеологии, которые приходят на смену теоцентрическому восприятию мира, которое было еще повсеместно принято хотя бы в средние века.

Человек решил поставить себя на место Бога, объявив себя мерой всех вещей, гордо сказав, что он построит рай на земле. Это учение получило название гуманизма, когда мышление человека стало вращаться вокруг его собственного Я, как планеты вокруг своего солнца, вместо того, чтобы ставить в центр своей жизни Творца. Некоторые начали говорить, что жизнь человека – это интересы нации и народа – так появился фашизм и национал-социализм. Кто-то начал говорить, что самое главное — это права человека, и его свободы не ограничены ничем, кроме свободы другого человека – так получился либерализм. Конечно, христианство ставит свободу как одну из величайших ценностей человеческого бытия, потому что Бог даровал нам этот дар, создав нас по своему образу. Но здесь идет речь о свободе от Бога, о свободе творить любое беззаконие, свободе ипостаси против своей природы.

Возьмем, к примеру, гендерные теории, которые говорят, что наш пол, который дан нам Богом и который проявляется в нашей анатомии и физиологии абсолютно очевидным путем. Мол, человек – лишь социальный конструкт, который определяется общественным дискурсом, что человек несколько раз может менять свой гендер. Это очевидное безумие, такое же безумие, как право человека пропагандировать гомосексуализм, который де коренится в его природе и приводит к страшным фатальным последствиям не только для его души, но и для общества в целом, которое терпимо относится к его греху. Интересно, что родоначальником трех, наверное, самых разрушительных идеологий, которые во всей красе проявили себя в XX веке, прецедентов яснее не было по своей жестокости в мировой истории, а именно коммунизма-социализма, национал-социализма – фашизма и сионизма является один человек Мозес Гесс. Он сам был сатанистом, он являлся учеником Маркса и Энгельса. До встречи с Марксом очень отрицательно относился к коммунистам и предлагал расстреливать их пушками. После первой встречи он сказал, что это чудовище, одержимое тысячью бесов, а потом стал его преданным учеником. Именно на его могиле написано, что он является родоначальником национал-социализма, и именно он начал впервые применять теории о высших и низших расах. Им вдохновлялся Гитлер, и он являлся родоначальником идеологии воинствующего сионизма. Т.е. по его замыслу, как он говорил, все человечество должно быть ввержено в одну огромную непрекращающуюся войну либо по классовому признаку, либо по расовому признаку. И на обломках мира должно быть создано единое государство, возглавить которое должны приверженцы идеологии сионизма. И сегодня нам как никогда важно не попасть под этот обман дьявола, который он нам внушает через СМИ, рекламу, через общество потребления и его идолов, когда на жизненные вопросы, на вопросы смысла бытия нам пытаются ответить через потребление неких товаров и низменных наших страстей, совершенно низменных временных ценностей.

Но мы понимаем, что человек не может жить ради временных ценностей, это нелогично. Потому что все временное тленно, все в этом мире проходит. Некоторые говорят, что они хотят жить ради своей Родины. Похвально. Но разве все государства мира в итоге не рухнут под тяжестью тления, разве государства не разрушаются и не созидаются? И здесь, я считаю, что истинными патриотами, хотя бы возьмем, к примеру, нашей страны являются люди, которые служат Богу, и поэтому выступают против абортов, гомосексуализма и прочих пороков общества, а не потому, что это приводит к негативным последствиям в демографии и плохо сказывается на благосостоянии государства, это лишь следствие, а причина – это служение Богу. И поэтому когда наши предки служили Богу и не ставили великую Россию на место Бога в своем сознании. Тогда Бог благословлял наш народ и дал нам огромные земли, покоряя другие народы. Но как только уже со времен Ломоносова начались открытия или некоторые успехи, которые люди начали делать во славу свою, то Бог нас наказал в итоге 17 годом, и перед нами сейчас стоит выбор. Потому что если Бог увидит, что некий идол, пусть даже ложного представления о патриотизме, закроет перед нами Его – то Он его разрушит, как разрушил Советский Союз за несколько мгновений, одно из самых могущественных и хорошо вооруженных государств мира. Поэтому важно, чтобы мы на первое место ставили Бога. Тогда Россия возродится, будет сильной, и Бог, как и в прежние времена, нас благословит.

Кто-то говорит, что надо жить ради своих детей. Тоже с одной стороны кажется это похвальным. Но разве наши дети не умрут? И почему мы считаем, что их поколение более ценно, чем наше? Почему наше поколение имеет бОльшую ценность, чем то поколение, которое героически отстаивало Сталинград или Москву? Наши дети тоже умрут. Мы должны это понимать. И говорить, что высшей ценность является воспитание нового поколения – это не верно. И поэтому так случается, что когда люди обожествляют своих детей или внуков, Бог бывает их забирает для того, чтобы спасти душу человека. Чтобы он осознал, что главной ценностью его жизни является его Творец, который дал ему дыхание и управляет всеми обстоятельствами его жизни.

Под тенью смертных крыльев живет человечество до сих пор всю историю своего существования, поэтому все теории о высших ценностях общественных или неких временных идеалов являются ложными, как и все попытки убежать от смерти обречены на бессмысленность. Поэтому только в Боге люди могут найти истинное бессмертие – как и для себя, так и для всего того, что они делают. И все, что мы делаем, должно корениться в Боге. Оно должно это делаться во славу Божию, и тогда это перейдет за пределы смерти. Иисус Христос победил смерть своим воскресением, и поэтому все, что причастно Ему – наше творчество, наша работа, воспитание наших детей, наша ответственность перед нашей земной родиной – все это должно укоренится в Боге, и тогда это будет обретать вечный смысл. Если человек будет осознавать то место, на которое он поставлен, место его работы, будь он хоть дворник, хоть депутат – это место, на которое его поставил сам Бог, и он должен приносить его плод и служить даже своим начальникам по совести. Если мы будем относиться к государству, как к Богом созданному учреждению для того, чтобы ограничивать зло, будем платить налоги, будем законопослушными, понимая, что мы это делаем по совести, по заповеди Творца, или будем строить свой брак и воспитывать своих детей в Боге, понимая что это заповедь нашего Создателя – и это мистический путь к Богу, как и сам брак так и рождение и воспитание детей в христианском благочестии.

Поэтому суть времени – уметь смотреть на него с точки зрения вечности, уметь оценивать исторические процессы с точки зрения вечности, с точки зрения откровения Бога. Уметь построить свою жизнь так, чтобы потом, когда мы будем на черте вечности, перед смертным одром, когда мы поймём, что сколько бы у нас ни было денег, связей, влияния, успеха, почета, воспоминаний – все это умножается на ноль, и мы, представая перед этой чертой, понимаем, что представляют истинную ценность только наши отношения с Богом, добродетели нашей души и наши грехи, которые от этой вечности нас будут отделять».

С точки зрения вечности

«С точки зрения вечности» в книгах

С точки зрения

С точки зрения Совершим небольшой экскурс в историю. Я хочу хоть немного объяснить читателям, в какой же театр я попал. Театр сатиры начинался как театр обозрений. Первый его спектакль назывался «Москва с точки зрения». Он строился на том, что семья провинциалов приезжает

VI. Шпионство и шпионы (лазутчики) с точки зрения нравственной. — Шпион с точки зрения юридической (по законам русским, французским, германским, австро-венгерским и международным)

VI. Шпионство и шпионы (лазутчики) с точки зрения нравственной. — Шпион с точки зрения юридической (по законам русским, французским, германским, австро-венгерским и международным) Почти все люди привыкли смотреть на шпионство, как на дело крайне безнравственное и

Три точки зрения

Три точки зрения ДОКУМЕНТ Вероятность развития военно-политической обстановки в республике Афганистан после вывода ОКСВ (Из докладной записки руководству МО СССР) «Военно-политическая обстановка в Афганистане с учетом завершения вывода советских войск осложняется,

Как видит читатель, подлинное образование существенно отличается от традиционного образования. И с точки зрения содержания, и с точки зрения целей. Осознанно использовано слово формирование вместо слова воспитание. Дрессировка-воспитание неизбежно, как правило, для детей до 3 – 4 лет, но и в этом сл

6. Профессионализация должна вкючать два этапа, первый из которых можно назвать этапом универсальной профессионализации и второй — этапом узкой углубленной профессионализации в соответствии с личными наклонностями и общественной потребностью. На первом этапе

С точки зрения вечности

С точки зрения вечности Утром, когда вы спешите на работу, в школу или по другим делам, проходя по оживленным улицам, обратите внимание на окружающую вас суматошную и суетливую толпу. Что делают эти люди? Куда они спешат? Приглядитесь к одному человеку из толпы. Скорее

Мораль с точки зрения участника политики и с точки зрения ее зрителя

Мораль с точки зрения участника политики и с точки зрения ее зрителя Собственно, некоторые из этих вопросов, точнее, некоторые возможные ответы на них не представляют большой теоретической трудности. Достаточно перейти с позиции безопасной созерцательности на позицию

ТОЧКИ ЗРЕНИЯ

ТОЧКИ ЗРЕНИЯ Естественно-научное мышление оказало глубокое влияние на современные представления. Все менее становится возможным говорить о духовных потребностях, о «жизни души», не впадая в противоречие с представлениями и выводами естествознания. Конечно, существует

Три точки зрения

Три точки зрения Возраст – понятие очень конкретное, но в то же время и относительное. Смысл, который вкладывает в него человек, зависит от того, что он считает главным в жизни.Если для вас возраст – это «количество лет от рождения», подтверждающее, что ваше

Три точки зрения

Три точки зрения Возраст – понятие очень конкретное, но в то же время и относительное. Смысл, который вкладывает в него человек, зависит от того, что он считает главным в жизни.Если для вас возраст – это «количество лет от рождения», подтверждающее, что ваше физическое

Две точки зрения

Две точки зрения Итак, разница в точках зрения и их сравнительном удобстве. Эти точки зрения вовсе не исключают одна другой, напротив, пополняют друг друга. Не только общая и местная история, но и отдельные исторические факты могут быть исследуемы с той или другой стороны

Очерк шестой Основы внутренней и внешней политики Англии XVII в. Английская Ост-Индская торговая компания. Начало науки международного права и англо-голландская полемика. Абсолютизм против парламента. Развитие армии и флота с точки зрения королевской власти и с точки зрения колониальной политики. Ди

Очерк шестой Основы внутренней и внешней политики Англии XVII в. Английская Ост-Индская торговая компания. Начало науки международного права и англо-голландская полемика. Абсолютизм против парламента. Развитие армии и флота с точки зрения королевской власти и с точки

12. Цусима с точки зрения вечности

12. Цусима с точки зрения вечности Черемуха мимо Прокралась, как сон. И кто-то — «Цусима!» Сказал в телефон. Скорее, скорее — Кончается срок: «Варяг» и «Кореец» Пошли на Восток… А. Ахматова. 10–12 марта 1940 года Срок наступления концаГоворят, великие поэты не сочиняют, а

Уровни сознания с точки зрения законов вечности

Уровни сознания с точки зрения законов вечности Существуют тысячи Уровней сознания, которые мы проходим по мере того, как становимся свободными, поэтому мы не вправе судить, где находимся на данный момент, но обязаны знать, что свобода не только возможна, но и МОЖЕТ

С точки зрения Вечности

С точки зрения Вечности Фрагментарный взгляд на Бытие есть не целостный, не целомудренный взгляд — иначе говоря, недостоверный, ложный взгляд. Когда мы мыслим мир как самобытный, а возникновение жизни приписываем его величеству случаю, то это ложный взгляд на мир. Но мы

4. Проект иерократии: «точка зрения вечности» на земле

4. Проект иерократии: «точка зрения вечности» на земле Генона не устраивает та форма иерократии, которая на сегодняшний день восторжествовала. Тогда надо об этом прямо говорить: Я, Рене Генон, — сторонник открытой иерократии, а не криптоиерократии. Но это будет серьезная

С точки зрения вечности

Нищий квартал в окне
глаз мозолит, чтоб, в свой черед,
в лицо запомнить жильца, а не
как тот считает, наоборот.
И. Бродский

Обернемся назад… Раскулачим обеденный стол, отгадаем в кроссворде «Париж», споем колыбельную детям, почешем кота, выкурим по сигарете и – обернемся назад.
Снег. Вечный, нетленный снег. Сколько веков, сколько зим заполняет он своим необъятным телом слабосильную, легкоуязвимую землю, не способную в одиночку противостоять хулиганствующей стуже! Сколько дорог, сколько тропинок, лесных и пустынных, лугов и полей исхожено им, добрым странником, другом! Сколько канав и ложбин, холмов и пригорков, вершин и корней обеспечил он своим снадобьем! Сколько зверья схоронил, уберег от стихии за пазухой – сколько.
Обернемся назад… Занавесим окно, усыпим телефон, постучим по батарее соседям: «Да заткнитесь вы, черти!» — и – обернемся назад.
Серый, потасканный снег. Бабка-пробабка твоя в изъеденном молью платке и на ладан дышащем салопе; вокруг – молодухи, их дети – деды твои, то есть. Груды, навалы, бессчетные уймы бездонных сугробов. А он без оглядки все сыпет и сыпет. От этих – лишь фото, а этот все сыпет!
Обернемся назад… Задуем свечу, ляжем на измученный подагрой… («Ой, перестаньте. Вы-то здесь при чем? Хотя, как сказать… Ну да ладно, ложитесь. Давайте, давайте. Мне не больно».) …диван, скроем главу под подушкой, сомкнем веки и – обернемся назад.
Вот оно – смотрите! смотрите! глядите зорче! – изваяние седовласого скульптора, щедрого, злоторукого гения, благообразного старца. Вот он – закостенелый парк, щекочущий взор мириадами снизошедших с небес солнц. Вот они – наши будущие мама и папа, идущие под руку по оснеженной аллее, прекрасно в тот дивно далекий день себя чувствующей. Вот они – здрасьте! – целующиеся, обнимающиеся, говорящие:
— А ты бы кого хотел?
— Я?
— Ты!
— Я не знаю. Мне все равно.
— Как?!
— А вот так… Впрочем, дай-ка подумать. – Подумал. Изрек: — Мальчишку, наверное.
— Почему?
— Ну…
— Говори.
— Потому…
— Ах! Ну не медли.
— Ну… Мальчик есть мальчик… С другой стороны…
— Что, с другой стороны?
— С другой стороны, — вновь размышляет без пяти минут (и девяти месяцев) счастливый отец, теребя в руках прочно слепленный ком, — будет лучше, когда будет дочка.
— Рожу тебе дочку, — обещает грядущая мама, вслед чему, воспользовавшись нерасторопностью мужа, завладевает снежком, целит в сидящую на древе учетчицу ворон (галку), по совместительству и.о. яблочка, и… Оп. Промах!
Снег.
Обернемся назад… Забредем в непролазные кущи, разожжем костры, отнимем у белки орехи, съедим их (и белку), слезою запьем и – обернемся назад.
Снег… Ранний, зернистый, мнешь его, мнешь – рассыпается.
«Ребя! В атаку!»
Девочки-школьницы вышли на улицу.
«Пли!»
И обратно.
«Ну что? Испугались!»
Дядя Степан, полутрезвый, вихляет из бани.
«Огонь по Степану!»
«Вот суки! Креста на вас нету!»
«Училка! Бежим!»
Не надо спешить: не догонит.
Снег… Сахарный, свежий и чистый, как совесть младенца. Алмазы вплелись в его белые кудри. Красив ты, бродяга.
«Глядите: Игнашка!»
«Здорово, Игнашка!»
«Здорово»,
«Куда это ты?»
«К парикмахерше».
«Стричься?»
«Еб…»
Боже!
Снег… Резвый, свистящий, на детство похожий. Не брат ли?
«Сколько вам лет, дорогая?»
«Семнадцать».
«А мне двадцать восемь. Чего я грущу? Да нет, не грущу – вспоминаю».
— О горе мое! Опять ты весь мокрый!
— Не мокрый.
— Ну как же не мокрый! Смотри: рукавицы, рейтузы…
— Оставь его, Лена.
— Отстань… Где ты был?
— На занятиях. В школе.
— А после?
— А после с ребятами сразу домой…
— Весь насквозь…
— Это мы…
— Паразит! Что ты делал?
— С ребятами…
— Хватит, родная. Не страшно.
— Что значит – не страшно?!
— Играли в снежки…
— Что?
— Играли…
— В снежки?
— Так, немножко.
— Сейчас я тебе дам «немножко»! Не суйся хоть ты-то!
Ладонь подступает к затылку. Будь бдителен. Промах!
Снег.
Обернемся назад… Изгоним тот беличий сон – выберем новый: осмотрим красоты не нам предназначенных женщин и кем-то (не нами) давно уж плененных мужчин, — скинем шаровары детства и встретимся с юностью, под утро проснемся: «Ах! Что это было?» – и – обернемся назад.
Снег… Взволнованный, оголтелый, так и норовящий юркнуть за шиворот, пощекотать шею, растаяв, не спеша протиснуться между лопаток, дойти до самого низа и назойливым слепнем впиться в копчик.
Снег…
Вот ты, умышленно замедляя шаг, дабы отстраниться от дружеских похлопываний по плечу, материнских слез, напутственных слов и не к месту говоримых анекдотов, бредешь испещренным проторенными морщинами полем, в неведомый раз раскуриваешь не желающую погибать папиросу, кашляешь, безукоризненным матом клянешь никогда (я могу ошибаться) не курившую Клару («Чтоб ее. ») Цеткин, зачем-то присвоившую свои и без того заезженные именные координаты благодушно пребывающей в застое табачной фабрике, наконец («Да провались ты!») избавляешься от вредителя и думаешь:
«Ну вот, рельсы кончились, станции детства заколочены, шлагбаумы открыты… Прошу любить и жаловать: поезд прибыл на конечную…»
«Пригородный на Ленинград… — рассекая предрассветную мглу, бежит навстречу запыхавшийся, ниспосланный предупредить голос, — вышел из…»
«Так что, — настораживаешься, — не кончились? не заколочены? не открыты. »
— Господи, где он там?
— Иду-иду…
— Давай быстрей. Чего ты?
«Ничего, — успокаивает смышленый рассудок, — скоро откроются».
Снег… Одеревенелый, черствый, много подошв повидавший на своем бездыханном веку.
Пройдено поле. Остались позади вереницы легкомысленных, вышедших на мороз в расстегнутом виде кустов и редкие фигуры их убеленных сединами, укутанных в густые хвойные шубы учителей. Там же – в былом, невозвратном, заиндевелом – шум, гам, вольножитие, катание на санях, трепетное ожидание праздника, не омраченное ни посменной работой, ни отсутствием денег.
— Ну, и где же?
— Я здесь.
«На Петербург (название плавно перетекло из одного в другое) прибывает пригородный».
— Скорее.
— Иду.
А впереди – фонарь, лижущий своим ласковым, материнским светом обветренные щеки промтоварного магазина, грозные лица едва проснувшихся широкоплечих домов, вокзал, два года исполнения священного долга перед Родиной в бесфамильном, даже Богу не ведомом уголке и сто лет непролазного, непобедимого, габриель-гарсия-маркесского одиночества.
— Сынок, торопись, торопись… Электричка…
— Ну, будь здоров, брателла! Служи!
«На Петербург прибывает пригородный».
Все течет, но ничего не меняется.
Снег.
Обернемся назад… Пойдем на работу, накупим свежайших газет, прочтем их в метро… — «Вы сходите?» «Да, выхожу». — …протиснемся на эскалатор («Как это все надоело! Боже, как это все…»), доведем счет ламп до десяти и – обернемся назад.
Снег… Первый, ломкий и, вместе с тем, ослепительный, слепящий. Едва различимые глазом бусинки боязливо притрагиваются к земле… — А, знаете ли, терпимо. Жить можно. — …рассаживаются по местам и ждут, ждут – ждут кротко, смиренно, ждут неизвестно чего, чего-то таинственного, незнакомого, ждут минуты, а то и века… ждут, ждут… Подумаем – смерти. Выясним, что бессмертия.
«Ты говори, говори, говори: что там? Что? Три шестьдесят? Три шестьдесят, да? А кто? Ма… Девочка?! Де-воч-ка… Классно! Классно! Просто отлично! Замечательно! Сама-то как? Сама? Нормально? Нормально. Я счастлив! Счастлив, говорю. Счас буду!
Телефонная будка в роскошной меховой шапке и переливающемся серебром пальто; слегка запорошенные мандариновые корки – впечатление такое, что их обсыпали сахарным песком и вот-вот подадут к столу; витрина цветочного магазина, кажется, вобравшая в себя всю флору, начиная от пальмы и заканчивая…
«Жалко, закрыто, а то бы… Да Бог с ними! Бог! Где-нибудь куплю, по дороге. Не об этом… Не об этом – нет, нет, нет – о другом, о вечном, о Великом нужно сейчас размышлять. Прочь, насущное. Взглянем на мир шире, масштабнее. Станем хоть на миг Конфуцием и Спинозой! Преодолеем наконец свой многовековой страх – тщательно отрепетированный испуг перед правдой – Высшей, Общей – правдой о Смысле бытия, о Нас Самих, о Предназначении каждого! Заглянем-таки – не побоимся – себе в сердце, в душу и скажем: Сволочь я! Тварь! Как я живу? Для чего? На кой меня создали, породили? Что я такое? Кто? Кто обо мне вспомнит спустя день после моей кончины? Кредитор? Что я сделал? Что я свершил? Какую работу? Какой подвиг. Старуха, Изергиль! Иди сюда, старуха Изергиль! Объясни им, объясни, как некогда другим объясняла»,
«В жизни, знаешь ли ты, всегда есть место подвигам. И те, которые не находят их для себя, — те просто лентяи или трусы, или не понимают жизни, потому что, кабы люди понимали жизнь, каждый захотел бы оставить после себя свою тень в ней. И тогда жизнь не пожирала бы людей бесследно…»
Снег… Многозначительный, мудрый снег.
Мимо проносятся припудренные таксомоторы, но ты не замечаешь их, тебе не нужно обращать на них никакого внимания, ведь ты пойдешь пешком – правда? – ты никуда не торопишься, посетителей начнут пускать только через два часа, так что ты непременно успеешь, поспеешь к сроку, даже если зайдешь вот в это кафе и выпьешь стакан… — типун на язык вам! — …полрюмочки водки.
Снег.
Обернемся назад… Зароемся в ворох бумаг, велим секретарше сказать, что нас нет… — «И не будет?» «Не будет». «О кей». — …напишем отчет, припомним какое сегодня число… — второе? чудесно! – поставим пе…ччать… — Стойте! Да подождите же! Это ведь значит, что… Ну да, у Кристины… Ой, мама… А сколько. — …зажмуримся… — Именно! — …и – обернемся назад.
Снег… Нежный, розовый снег, трогательно прижимающийся к подножию домов и доверчиво липнущий к людям.
С похмельной головой, усталый, отрешенный, ты влачишь за собой детские санки, призываешь в свидетели Господа Бога своего Иисуса Христа, клянешься, что ты ни в чем, ни в чем, ну ни капельки не виноват: «Так почему же так плохо?! Так, черт возьми, плохо?!» — сморкаешься в платок, кашляешь, а она все говорит, говорит, говорит без умолку…
— На Новогоднем празднике, в саду, я буду снежинкой, да. И еще мне надо выучить стихотворение – оно небольшое… Мама с бабушкой сказали, что придут смотреть. А ты придешь?
— Угу.
— Хорошо. Там много родителей будет. Сашины, Ванины, Ирины… Ну все, короче… Тёмин дедушка… Мы потанцуем, нас сфо-то-гра-фи-ру-ют, подарят нам подарки… А ты знаешь, что мне подарят?
— Не знаю.
— И я не знаю.
Снег… Перламутровый, предновогодний.
— Нам вчера воспитательница рассказывала про Деда Мороза… Он совсем старый. Ему миллион лет… Папа, миллион лет это много, да?
— Да.
«Силы небесные! Зачем же башка так гудит, словно выпито море… аммиачной селитры?! Чудовищно больно!»
— …она молодая. Она ходит с Дедом Морозом по домам… где есть маленькие дети… поет им песенки…
— Кто?
— Ну снегурочка! Кто же еще! Совсем уже… Ты меня не слушаешь.
— Слушаю.
— Нет, не слушаешь!
«Я по-ги-ба-ю!»
— Нет, не слушаешь.
— Что ты все время ерзаешь? Сиди спокойно. Рассказывай.
— Не буду.
Снег… Улыбчивый, сердобольный. Всем он готов услужить, всех порадовать.
— Кристина, зачем ты кидаешься в папу?
Хохочет.
— Папы детям не игрушки!
— Игрушки.
«Вот сдохну сейчас. Посмеешься».
Снег.
Обернемся назад… Наполним бокалы вином, в погоне за юностью не устоим на ногах… — «Пойду полежу. Мне что-то… Мне завтра… Пока!» — пожмем на прощание созвездие рук и – обернемся назад.
Снег… Дряблый, худой, обессилевший снег.
Замерзшее русло ручья – некогда бойкого, энергичного, — с двух сторон окаймленного лысеющими, изрытыми берегами, жалостливо поглядывающими друг на друга и словно разговаривающими между собой.
«Ну что, приятель, все лежишь, скучаешь?» — будто бы интересуется первый.
«Все лежу, скучаю», — будто бы ответствует второй.
«Как здоровье-то?» — слышится справа.
«Хреново, — доносится слева. – Болею».
«И я, — сообщает один и спешно прощается: — Ну, пока, что ли…»
«Пока, — отзывается другой. – Доброй ночи».
Снег… Темный, почернелый.
Хрупкие фигурки бездыханных, убитых холодом, былинок, никому не нужных, брошенных, в наказание за спесь («Мы зимы не боимся!»), вольнодумство («Где хотим, там и селимся».), за бессмысленность своего существования («Дураков косите, а нас неча!») оставленных непогребенными. Увенчанный плесенью мох…
«Да не плесень то, а»
«Не ищи оправданий, согбенный».
Снег… Давний, матерый…
Древесный близнец из Сиама с парализованными, костлявыми, воздетыми к небу ветвями, ждущими милости от бездушного, циничного, занятого решением исключительно своих проблем, каменносердного солнца; одинокий (сбылось предсказание), невозмутимо-печальный – давно прекративший во что-либо доброе верить стог сена; тени перехожих калик (ели), взявшись за руки (лапы), (взошедшие) пришедшие к нам из далекой подземной страны и застывшие в ожидании последнего слова молитвы над нашей могилой…
Снег…
Снег, неуклюжий, упавший в глубокие борозды и не имеющий силы подняться.
Вот он – итог, вот она – старость.
Бесконечная снежная даль, бездонная пропасть, забвенное поле.
Аминь.
Не спешите.
Снег…
Обернемся назад… Наляжем на весла, взметнем паруса, воскликнем, крутя бравый ус: «Полный вперед!» — взбороздим океан, отыщем Мыс Доброй Надежды и – обернемся назад.
Снег… Карнавальный – желто-серый, рябой, — незаслуженно названный грязью. Малютка глядит на него с высоты маминых плеч и куражится. Больше того – хочется спрыгнуть!
«Куд-да т-ты?! А ну…»
«Кристиночка, дочь! Отпусти пацана – пусть гуляет!»
«Сейчас отпущу… -ай-я-яй, сынок! — …разбежался».
Снег… Разношерстный, цветной…
Как прелестно ему, ребятенку, восхитительно! Ужас! По-иному нельзя. Ведь земля на кафтан скомороха похожа. Словно песня паяца пестра. Жалко – бубен забыт: поиграли б. Ага.
Эх, малыш, хорошо! Вот тебе благодать!
Внучек славный! Игрун! Веселится!
Он рожден в январе. Было холодно. Всюду белело. Однообразие, скука, банальность. Зато теперь – объеденье! Э-эх!
«Маленький мой, я устала. Садись-ка в коляску».
Куда там! Ревет. Жизнь просмотреть неохота. Видать, не дурак! Ну и правильно. Будь молодцом! Ввэри гуд, одним словом.
Снег завлекательный…
Внучек, взирай! Клоунада!
…«Да-а, — время бежит», — говоришь сам себе, сидя на любезно прогретой ранневесенним солнцем скамье и наблюдая, как дочка твоя гуляет с наследником в парке.
«Не тот ли то парк? – думаешь дальше, — где некогда галка считала ворон? Не та ли аллея?»
Не та… Оп-ля – промах. И ладно. Вернемся к младенцу.
И я ведь таким же наивным, безоблачным был! Я тоже, любуясь на избитый, израненный снег, шалопутничал, веселился, рвался потрогать его, облизать, полагая, наверное, что это и есть то самое мягкое (мягче, чем мамины губы), самое вкусное (вкуснее, чем собственный палец), самое заветное (заветнее папиных усов), самое привлекательное, очаровательное, нужное… привлекательнее, очаровательнее и нужнее чего не сыскать во всем свете, что это – то, что всего дороже, что как раз таки и является тем самым – таинственным, богоподобным, часто произносимым дедушкой Великим Ввэри Гудом!
«Ввэри гуд, внучек! Ввэри гуд! Будь молодцом! – помнится, день ото дня повторял мне дед. – Ну их к лешему всех! Не тушуйся. Бог даст – и прорвемся. Гляди веселее! Гуд ввэри…»
Снег… Интригующий, взгляд фантазера манящий.
Ребенок поехал.
«Держись крепко-крепко, иначе…»
Уговорила-таки! Вот ведь – бабы! Насилуют нас в хвост и в гриву, а мы и довольны!
Кати, мальчик-спальчик. Она тебя любит. Я тоже.
«И я был таким же, — оставшись сидеть одиноко, к себе обращаясь, твердишь. – Несмышленым, на зависть блаженным… и вот еще что – тонкокожим! И я ведь когда-то не знал, что, помимо нежных, заботливых маминых рук, теплых отцовских поцелуев и приветливо скорченных рожиц малознакомых мне дядь и теть, существует на земле и нечто другое, на ласку совсем не похожее, грубое, хитрое, злое, скрывающееся под многообещающим именем Взрослая Жизнь, отбирающее у обретших мозги людей («Платите, ребята!») то, что было даровано им при рождении – счастье».
Снег… Скоморошеский, шутовской, смехом слезу прикрывающий.
Едут назад – на здоровье! Скорей!
Размышляешь: «А что – если это я? Я! Там в колясочке! В синей кепчонке катаюсь себе беззаботно, взираю на мир голубой и прекрасный и улыбаюсь полной восторга улыбкой!
Вдруг не меня колотил этот мир много лет, двести лет, тысчу лет?!
Вдруг не со мной случались измены безумно любимых мной женщин?!
И не мои мне на помощь друзья почему-то не шли?!
И, как в деревенской уборной глиста, копошился, но свой интерес соблюдал кто-то совсем отношенья ко мне не имевший?!
Ты! Это ты – все открылось! – приятель, — не я – подстилался, витийствовал (лгал) и глумился потом, когда сам на подстилку взбирался!
Это ты, внучек мой, зря старался, надеялся, ждал, ха-ха-ха…»
Вот такие стихи. Колыбельная:

«…дверь ни одна не скрипит.
Мышка за печкой шуршит…»

«Ой, пап, перестань. Отойди от него. Видишь, он тебя боится. Возвращайся домой, ведь еле на ногах стоишь».
«Кто?!»
«Пуаро! Да, маленький? Дедушка пьяный совсем. Не возьмем его с собой на качели? Не возьмем? Правильно, не возьмем. Идите, папа, идите. Мы скоро… Клади ручки сюда. Во-от так. Умница. Поех-хал-ли-и…»
И они поехали.
А я. А что я? И я был таким же, как этот отвергнувший меня мальчонка, таким же улыбчивым, нужным кому-то когда-то (когда?)… бездушным, не пьющим, плюющим на всё…
Вот и всё!
Идите, айда! А я, так и быть, отправляюсь домой. Пойду, полежу… помечтаю…
Да здравствует снег! Вэрри гуд!
Снег…
Обернемся назад… «Прошу, заплатите по счету, месье». — «Какой нынче год?» — «Вам не все ли равно?» — «Да, мне всё… Я пропал, я погиб. Где мой дом?» — «Вам видней». – «Мне вид… Эй! Давайте еще по чуть-чуть и…» — обернемся назад.
Снег… Безрассудный, упрямый, смело летящий на встречу зубастому завтра.
Завтра наступит весна.
«Дед, где весна, там и лето. Поедем с тобою на море. Будем гулять, загорать, купаться, кататься на лыжах – на водных, на сёрфере. Хочешь?»
«Хочу. Только я не умею – на сер-фе-ре. Тьфу ты!»
«Научим… Вот мы с отцом тусонемся в марте, во время каникул, в Анталье…»
«В Анталии?»
«Да! Он обещал. Маму возьмем. И помчимся втроем по морям-океанам… Ах, поскорей бы уже… Ну, стреляй же! Чего ты?»
«Стреляю».
Снег…
«Погоди. Тут мобильный звонит. Жми на паузу… Да… Катя? И-ра…»
Снег… Неразборчивый, юный, грусть на три буквы пославший…
Внуку – тринадцать.
Компьютер, мобильник, сёрфер какой-то…
Я в его годы с прилежным лицом, по имени Слушаю Вас Анатолий Геннадьевич, — («А – 4». – «5 апреля 1242 года…» — «Ранил». – «…на льду Чудского озера…» — «А -5». – «…между русскими войсками во главе с Александром Невским…» — «Ранил». – «…и немецкими рыцарями-крестоносцами…» — «А – 6». – «…произошло так называемое…» — «Ранил». – «Ледовое побоище, закончившееся…» — «А – 7». – «…полным разгромом крестоносцев». – «Убил».), — играл на уроках в морской бой, бегал за два километра на почту сказать: «Тетя Валя, алле! Мать заболела. Приехать не сможет», — и (какое там море! плевал я на лыжи!) с жадностью ждал пробуждения от зимней спячки невзрачной, худой, зато быстроногой реки, что обитала (и, надо полагать, обитает до сих пор) невдалеке от того глухого поселка, в котором чего-то ради было прописано мое голосистое детство.
«Боже! Никак проспала!» — чуть приоткрыв веки и тотчас завидев весну, кричала всякий год речка. – А ну, разойдись!» — добавляла следом и, будто в горячке, принималась отчаянно рвать на куски и сплавлять с глаз долой опостылевший лед, долгие месяцы бережно укрывавший ее, как теперь выяснялось, неблагодарное тело.
Снег… Достопамятный, неизгладимый.
«Гриша, ну что там?»
«Не хочет… Где ломик?»
«Где лом?»
«Здесь, у нас… На, возьми».
«Дайте Грише».
«Мартын, кинь мне палку».
«Вот та-ак. Счас отколем».
«Хорошая льдина!»
«Ага. То, что надо».
«Последний удар… Как у вас?»
«Все готово».
«Отлично! Э-эх…»
«Откололась!»
«Поплыли, ребята!»
«Толкайте!»
«Сильнее!»
«Ай, здорово!»
«Ма-ма…»
«Заткнись, Граммофон!»
«Не психуй…»
«Я боюсь!»
«Не боись! Не утонишь».
«Психи не тонут!»
«Здесь мелко…»
«Всего метра три!»
«Вы слышите?»
«Что?»
«Треск! Вы слышите?!»
«Нет…»
«И вправду – трещит!»
«Ах ты черт».
«Бля-я…»
«Куда ты?!»
«Тону!!»
«Прыгай к нам!»
«Дайте руку… Стоять!»
«Вадик! Ва…»
«Граммофон, пасть заткни!»
«Вадик где?»
«Где? В воде!»
«Выплыл?»
«Да!»
«Отцепись же, скотина! Не трогай!»
«Конец! Мы пропали!»
«Молчи, идиот!»
«Психа за борт!»
«Давай…»
«Гриша, нет! Я не буду. »
«Опять!»
«Что?»
«Трещит!»
«Палку! Живо!»
«Зачем?»
«Глубину хочу измерить».
«Валяй».
«Не достать».
«Счас утонем!»
«Не ссы!»
«Что же делать?! Что де…»
«Граммофон, успокойся».
«Связался я с вами».
«Мартын, дай по роже ему».
«Смотрите!»
«Чего?»
«Впереди – поворот. До берега – метр!»
«Ой, только б до…»
«Мама, тону!»
«Ну, милая, ну».
«Раскололась! Спасайтесь!»
«Спаси…»
«Помогите. »
«Будь проклят!»
«Хватайся за ветку!»
«Греби!»
«Мама! Мама!»
Спустя два часа у костра:
«Хорошо покатались!»
«Отлично!»
«Открыли купальный сезон!»
«Завтра тоже поедем?»
«А то!»
«Граммофон, ты поедешь?»
«Поеду».
…«Ну ладно, пока, Ирка. Дед, ты спишь?»
«И это ведь было…»
«Чего?»
«Ничего. Сам с собой говорю».
«Ты кончай. Продолжаем?»
Про себя, перед тем как ответить: «Конечно»:
«Было. И не очень давно, а вчера!»
Снег…
Обернемся назад… Пропьем последние деньги, спровадим дружков, выставим шлюх, намылив веревку, позвоним бывшей любимой женщине, проорем в трубку: «SOS. » — «А ты кто такой?» — вопросительно огрызнется непьющим мужским голосом трубка. — …и – обернемся назад.
«Чего же ты медлишь, мой всеми покинутый, всех от себя оттолкнувший, впустую спаливший свой дар, свое сердце король? Ступай умирать! Твое королевство сгорело! Счастливой развязки не будет – надежды напрасны. Быстро идущий рано стирает подошвы. Дерзнувший приблизиться к солнцу, увы, погибает. Икар, подтверди…»
Думая так, бог знает зачем, подходишь к окну, смотришь на крепко вцепившийся в раму с той стороны теплолюбивый, непреклонный в своих убеждениях термометр, второй год упрямо доказывающий, что температура воздуха всегда составляет +10, на тощую синицу, будто по заказу, дабы посмеяться, облюбовавшую именно твой ни чем не примечательный подоконник, на призрак давным-давно улетевшего, вернее, никогда не существовавшего в реальности, журавля, на павшее в сугроб тело заторжествовавшегося крестьянина и видишь исключительно снег – верный, преданный снег, на фоне сдающей позиции ночи, кружащийся в душеспасительном танце, призывающий плюнуть на все, растереть и, обернувшись назад, выжить!
Обернемся назад… Раздвинем облака, призовем в свидетели ангела, скажем: «Взирай!» — разлетевшись на тысячи тысяч ни в чем не повинных существ, посыпим на грешную землю, чтобы, в конце концов – ощутив, осознав, — воскликнуть: «Мы сделали это! Мы…»
…обернулись.
Я обернулся…
Я обернулся назад. Я вновь лежу на земле и безропотно жду, что вот-вот и наступит весна, а там уж и лето, что станет тепло, что «зазолотится рожь, зазеленеет овес, что сено будет сметано в стога, а по лугу, болтая по-египетски, важно пройдет длинноногий аист».
Не волнуйтесь за меня: что-что, а ждать я умею. Я терпелив, поверьте мне на слово.
Растаете вы, превратятся в питанье цветов ваши дети, внуки сдадут свои жизни могучему солнцу, правнуки, правнуков внуки… а я – я все еще буду ждать – ждать целую вечность и в вечности цель свою видеть.
Мне хорошо будет летом. Хорошо, не правда ли?