Меню Рубрики

Великая отечественная война разные точки зрения

О ВОЙНЕ – С РАЗНЫХ ТОЧЕК ЗРЕНИЯ . Агрессивные планы Сталина: явь и вымыслы

«Правда не побеждает. Правда остается, когда все остальное уже растрачено».
(«Две тысячи слов», манифест чешской оппозиции, цит. по: М. Солонин, с. 5)

Несколько слов, упреждая

– А зачем анализировать беллетристику? – спросил меня один знакомый издатель, когда я сказал, что затеваю разбор «Ледокола» В. Суворова.

– Он хочет украсть нашу победу! – прокомментировала книгу Суворова М.Г. Жукова (дочь «Маршала Победы»).

В этих отзывах сконцентрировано то, как воспринимают историю Великой Отечественной войны дети и внуки победивших в ней.

С одной стороны – почти равнодушие. С другой – острая реакция на любую попытку пересмотреть ее уроки.

Увы, безусловность победы в мае 1945 года несколько потускнела, когда в 90-е стали подводить итоги прошедшего века. «Не надорвались ли духовные силы народа на сверхчеловеческом напряжении тех четырех лет?» (М. Солонин, с. 492).

Этот вопрос звучит не как вывод, но как тревожащее сомнение, что заставляет пристальнее вглядеться в такое совсем недавно несомненное прошлое

Нет худа без добра: крах СССР позволил нашим историкам начать реальную дискуссию.

– Была ли безупречно миролюбивой внешняя политика сталинского СССР накануне войны?

– В чем причины катастрофы первых месяцев войны?

– И какова все же «цена победы»?

Об этом спорят два десятка лет кряду.

В основе данной статьи-обзора – две книги. Одна написана строгим языком ученого (В. Невежин. «Если завтра в поход »). Другая – очень страстная и порой запальчивая публицистика, хотя фактов и цифр в ней гораздо больше (М. Солонин. 22 июня, или Когда началась Великая Отечественная война).

Сразу оговоримся: оба автора ни в коем случае не лакируют прошлое. Но в то же время весьма критично оценивают и В. Суворова. (Напомним: он утверждает, что СССР готовился напасть на Германию и Гитлер лишь «упредил» Сталина).

« Творческая лаборатория» новоявленного «разведчика прошлого» (В. Резуна-Суворова) проста и незамысловата. В ответ на резонные упреки в антинаучности и вольном обращении с источниками он заявил оппонентам: «Я считаю, что заставить себя слушать – главное в современной литературе», – уличает В. Невежин (с. 39).

« В последние годы в исторической литературе самое широкое хождение получили обе суворовские легенды: и о «первом обезоруживающем ударе вермахта», и о том, что разгром Красной Армии был обусловлен тем, что войска, которые готовились для ведения наступательных операций, 22 июня 1941 года, были вынуждены перейти к обороне», – констатирует М. Солонин (с. 19).

Ну, и на затравку – слова самого В. Суворова из отзыва на книгу Солонина:

«Когда я читал его книгу, я понимал чувства Сальери. У меня текли слезы – я думал: отчего ж я до этого не дошел?»

А был ли голубь? Может, голубя вовсе и не было.

«Мы мирные люди», – пели в СССР даже и накануне войны. Миролюбие оказалось столь базовой, неподдельной ценностью в стране, настрадавшейся от войн, что советской пропаганде так, по сути, и не удалось в нужный момент разрулить увальня народного сознания в сторону воинственности.

Между тем, военная доктрина Советского государства с самого начала вовсе не была «голубиной».

Мы на горе всем буржуям

Мировой пожар раздуем! –

ведь это не так себе просто речевка для пионеров, а конкретный политический лозунг на все 20-е, да и на почти все 30-е годы!

Согласно военной доктрине СССР (основной творец – М.В. Фрунзе), длительное мирное сосуществование первой страны победившего социализма с враждебным (по самой природе своей) капиталистическим окружением невозможно. При этом абсолютизировалась классовая солидарность трудящихся всех стран. Считалось: начнись война с СССР, и весь эксплуатируемый люд стран капитала поднимется против своих угнетателей в защиту Страны Советов, а война с Советским Союзом неизбежно выльется в войну гражданскую. При этом цепь социалистических революций потрясет капиталистический мир. И при этом – заметьте! – не так уж важно, кто начнет войну

Советские историки позднее не особо акцентировали на всем этом внимание, а их советские читатели недоумевали: почему же правители Франции и Англии были так близоруки, почему ублажали Гитлера и не понимали, что СССР – единственно возможный миролюбивый и надежный союзник в борьбе с любым агрессором

Между тем, еще 1 октября 1938 года Сталин высказался по этому поводу вполне откровенно: «То, что мы сейчас кричим об обороне , это вуаль, вуаль. Все государства маскируются. „С волками живешь, по-волчьи приходится выть“» (Невежин, с. 111).

Увы: уже тогда Сталину и его соратникам пришлось убедиться, что трудящиеся иных стран имеют свою, совершенно не марксистскую идеологию и действуют сообразно ей. Так, на озере Хасан и при Халхин-Голе японских солдат поливали из громкоговорителей призывами свергнуть их главного эксплуататора императора Хирохито. Однако японцы после этого бросались в бой с удвоенной яростью: для них государь был чем-то божественным. Они рады были бы жизнь отдать, отстаивая его достоинство и честь

Так что, если тогда кто на кого и повлиял идеологически, так это верноподданные японцы: именно в тех боях главный «комиссар» Красной Армии Мехлис родил лозунг: «За Сталина, за Родину!» (именно в такой последовательности, между прочим!)

Но сталинские идеологи оказались все же достаточно твердолобыми догматиками. Начав в ноябре 1939 года захватническую по сути своей войну с «финляндской козявкой» (подлинное газетное клише того времени!), они тоже сперва выдвинули лозунг «помощи» трудящимся Финляндии в борьбе с белогвардейским режимом Маннергейма. «Белогвардейским», потому что главнокомандующий финской армией барон Маннергейм служил в молодости в царской лейб-гвардии; он был, кстати, пылким возлюбленным замечательной балерины Большого Е. Гельцер.

Конечно, отчасти нашу идеологическую твердолобость консервировал и культ героев гражданской войны, ведь тогда Сталин всячески покровительствовал безграмотным и отсталым выдвиженцам-ветеранам Первой конной.

Однако «финляндская козявка» проявила стальную стойкость, ибо вовсе не желала в лице всего своего народа попасть обратно в российский (пардон, теперь уже в гораздо более страшный советский!) нос Советские помороженные солдатики в сапожках, утепленных газетками, удивлялись: идем помогать финским трудящимся, «а они от нас бегут» (Невежин, с. 206).

Пропагандистам пришлось срочно подправить лозунг: идем, в первую очередь, удалить границу от колыбели революции, от Ленинграда

Под давлением фактов советскому руководству пришлось на ходу редактировать всю военную (и шире – общую) доктрину. Надежда на мировую революцию к концу 30-х у Сталина испарилась окончательно и бесповоротно. А вот страх перед угрозой нападения со стороны Германии только усилился.

Собственно, этот страх вкупе с соображениями конкретной выгоды и толкнул Сталина на заключение в конце августа 1939 года пакта о ненападении с фашистской Германией.

Об этом – чуть позже. А пока констатируем документально подтвержденное: в СССР в конце 30-х срочно разрабатывается новая концепция, которая оправдывает в том числе и наступательную, захватническую войну! И уже не с позиций классовой солидарности трудящихся, а с откровенно государственнических, имперских.

Так, в директивах ГУППКА (управление по идеологическому руководству армией) «О политических занятиях с красноармейцами и младшими командирами на летний период 1941 г.» (война еще не началась!) читаем: «О войнах справедливых и несправедливых иногда дается такое толкование: если страна первая напала на другую и ведет наступательную войну, то эта война считается несправедливой, и наоборот, если страна подверглась нападению и только обороняется, то такая война якобы должна считаться справедливой. Из этого делается вывод, что якобы Красная Армия будет вести только оборонительную войну, забывая ту истину, что всякая война, которую будет вести Советский Союз, будет войной справедливой» (Невежин, с. 295).

Такие вот идеологические экивоки с закавыками.

А «по правде» что было.

Так все-таки прав ли В. Суворов-Резун, утверждая, что в конце 30-х Сталин уже готовил удар по Европе? В. Невежин осторожен: « Документов, в том числе и пропагандистских, которые бы бесспорно доказывали намерение СССР напасть первым, пока не обнаружено ни в российских, ни в зарубежных архивах» (с. 29).

Между тем, весь ход рассуждений приводит и этого исследователя к заключению: «Комплекс выявленных источников позволяет сделать вывод, что в этот период (30–40-е гг., – В.Б.) полным ходом велась пропагандистская подготовка к «справедливой, всесокрушающей наступательной войне» (Невежин, с. 316).

Путаное идеологическое обоснование ГУППКА мы уже привели. А дальше начинается сплошь историческая «конкретика».

Обработка населения в воинственном духе продолжалась, нарастая, все 30-е годы. На приеме в честь выпускников военных академий 5 мая 1941 года Сталин, кажется, сбросил маску. Подправляя генерала, произнесшего тост «за миролюбивую сталинскую внешнюю политику», вождь заметил: «Разрешите внести поправку. Мирная политика обеспечивает мир нашей стране. Мирная политика – дело хорошее. Мы до поры до времени проводили линию на оборону – до тех пор, пока не перевооружили нашу армию, не снабдили армию современными средствами борьбы. А теперь, когда мы нашу армию реконструировали, – теперь надо перейти от обороны к наступлению Красная Армия есть современная армия, а современная армия – армия наступательная» (Невежин, с. 278).

Но если какой-то офицер и мог с гордостью заявить, что он теперь (после оккупации Западной Украины и Западной Белоруссии) «советский империалист», то мирное население вяло реагировало как на успехи наших войск в деле захвата Прибалтики и той же Западной Украины и Западной Белоруссии, так уж, тем более, и на провалы в войне с «финляндской козявкой».

Если кого народ и считал врагом СССР, так это Гитлера. Пакт о ненападении, заключенный Молотовым и фон Риббентропом в конце августа 1939 года, породил ощутимую волну непонимания и недовольства во всех слоях общества, причем народ делал далеко идущие выводы. Л.В. Шапорина (жена известного композитора) так откликнулась на это событие в своем дневнике: «Руки Гитлера развязаны. Польша последует за Чехословакией. Угроза Франции, нашей второй Родине (вероятно, духовной? – В.Б.) Да, дожили. Торжество коммунизма! Урок всем векам и народам, куда приводит «рабоче-крестьянское» правительство. По-моему, всякий честный коммунист и революционер должен бы сейчас пустить себе пулю в лоб» (цит. по: Невежин, с. 143).

Положение осложнялось еще и тем, что из-за условий пакта как раз пропаганда против основного врага страны, против гитлеровского режима, была во мгновение ока свернута, – и с параноидальными перекосами. Исчезли с экранов «Александр Невский», а с прилавков – книга Э. Тельмана, из оперы С. Прокофьева «Семен Катко» срочно изъяли эпизоды борьбы с германскими оккупантами во время гражданской войны. Несчастный И. Эренбург, только что приехавший из оккупированного немцами Парижа, подвергся жесточайшей цензуре: допускалась лишь критика побежденных французов, но уж никак не их победителей.

Естественно, в этой обстановке население было дезориентировано и попросту заморочено. Война будет, – но с кем? и когда. и какая.

«Боевые действия конца 1930 – начала 1940-х гг. выявили у значительной части красноармейцев готовность защищать свою родину на чужой территории. Такая готовность создавала основу для использования Красной Армии в наступлении, но только при обязательном указании на оборонительный характер войны», – констатирует В. Невежин (с. 222). И в этих словах – краткий сценарий будущей Великой Отечественной.

Впрочем, вернемся к ВОЗМОЖНЫМ военным планам советского руководства конца 30-х гг. Судя по всему, они были весьма амбициозны. Еще в июне 1940 года записной «комиссар» Союза писателей (и человек поэтому весьма информированный) Всеволод Вишневский проговорился: «Если нам придется заниматься Черным морем, Кавказом, Балканами и т.д., давайте подумаем об этом за месяц. Все должно быть сделано молча, организованно, заблаговременно» (Невежин, с. 231).

«Доподлинно известно, что летом 1941 года три фронта – Северо-Западный, Западный и Юго-Западный – были развернуты ДО ТОГО, как началось вторжение гитлеровских войск » (Солонин, с. 25). А «развертывание фронтов у западных границ СССР всегда предшествовало скорому началу боевых действий» (там же, с. 24).

Вывод? Вот он: «Есть серьезные основания предположить, что полномасштабное оперативное развертывание Красной Армии для вторжения в Европу фактически началось 19 или 20 июня 1941 года» (Солонин, с. 26).

Этот же историк анализирует штаты советских воинских формирований на только что организованных (еще мирных!) «фронтах». Они раздуты до гигантских размеров против обычного. Недокомплект в 20–50%, которым многие мемуаристы объясняют наши поражения первых двух месяцев войны, следует считать именно с этим допуском!

Из всего этого М. Солонин делает вывод: всячески маскируя подготовку к войне, Сталин думал не о том, как ее «оттянуть», а о том, «как бы не спугнуть» (Солонин, с. 29).

Первые залпы немецкой артиллерии прогремели 22 июня в 4 часа утра. Были ли они так уж и неожиданны?

Командующего флотом Н.Г. Кузнецова срочно вызвали в Генштаб 21 июня. Но министр обороны С.К. Тимошенко и начальник Генштаба Г.К. Жуков были так заняты (чем? подготовкой к отражению возможной атаки или подготовкой к вторжению на чужую территорию. ), что попросту отмахнулись от него, – впрочем, предупредив о возможности нападения Германии. На свой страх и риск Кузнецов объявил на флотах полную боевую готовность, чем и спас наши корабли. Увы, о сухопутных войсках и авиации, находившихся не в его распоряжении, этого не скажешь (Подробнее см. его мемуары «Крутые маршруты. Из записок адмирала»).

Читайте также:  Что такое болезнь с энергетической точки зрения

Любопытно: сведения о германских войсках, которыми располагал наш Генштаб, преувеличивали силы немцев в 2–3 раза! (сводную таблицу см.: Солонин, с. 501). Вот уж точно: у страха глаза велики

А между тем, перевес все равно был на нашей стороне: например, у противника 3266 танков, у нас – 12379 (там же, с. 499).

Зато немцы превосходно знали места дислокации наших войск и лупили прицельно. Их агентура на недавно оккупированных СССР западных территориях работала превосходно.

Но только ли в этом причина первоначального успеха гитлеровцев, которые за восемь дней преодолели треть пути до Москвы? Они даже не обращали внимания на героическое сопротивление некоторых участков, предпочитая оставлять их, упорных, в своем глубоком тылу (как это случилось с Брестской крепостью).

К осени 1941 года под империей Сталина, казалось, разверзлась бездна

Причину катастрофы М. Солонин видит не столько в растерянности наших войск, не в отсутствии боевого опыта (кстати, у немцев он тогда с их триумфальными блицкригами по гладким европейским дорогам тоже был невелик). Конечно, имело место и отвратительное, неграмотное руководство наших генералов; конечно, низок был уровень боевой и общей подготовки наших солдат и командиров (за несколько недель до начала войны к границе доставили, например, много новобранцев из Средней Азии; их хотели посадить на танки, а бойцы и машину-то порой видели впервые в жизни).

Заметим, все эти факторы были достаточно очевидны, но не мешали Сталину вынашивать захватнические планы, о которых упомянул говорун Вишневский.

Но были ли они, эти планы? Доказательство этого последовало через три дня после начала войны. Вечером 22 июня 1941 года наш посол в Хельсинки заявил, что СССР уважает и соблюдает нейтралитет Финляндии, а на рассвете 25 июня советская авиация нанесла мощные бомбовые удары по финским городам. Финляндию вынудило вступить в войну наше же, терпевшее сокрушительное поражение на Западе государство! Ситуация дикая, парадоксальная, необъяснимая и неизвиняемая

М. Солонин полагает, что это произошло как бы автоматически. Просто командование Северного фронта дисциплинированно, в соответствии с загодя полученными предписаниями, приступило к осуществлению плана «Гроза» по вторжению Красной Армии в Западную Европу. Пресловутый сталинский «порядок» оказался не только неэффективным в деле обороны, но и плохо скоординированным и неповоротливым зверем.

Но завершим эпизод второй за два года войны с Финляндией, добавив еще одну подробность. В конце августа 1941 года немцы предложили финнам совместным штурмом взять Ленинград. Однако горячие финские парни наотрез отказались. Они только вернули себе территории, отторгнутые у них в 1940 году. А ведь «имея Финляндию в качестве – нет, не союзника, а всего лишь нейтрального соседа, Ленинград можно было бы снабжать сколько угодно долго по железной дороге через Петрозаводск – Сортавалу»! (Солонин, с. 81).

То есть трагедия ленинградской блокады просто не разразилась бы

Но вернемся к анализу ПРИЧИН наших неуспехов лета 41-го года. Основную М. Солонин видит в гнилости сталинского режима. Ведь военные действия развернулись на территориях, которые помнили «голодомор» начала 30-х (Восточная Украина) или вкусили прелестей сталинского террора (Западная Украина, Западная Белоруссия и Прибалтика, из которых уже отправили в места не столь отдаленные около 400 тыс. жителей). Конфликт военный неизбежно переходил в плоскость конфликта социального и национального «Занятые в 1939–1940 гг. территории Восточной Польши, Литвы, Латвии превратились для Красной Армии в ловушку» (Солонин, с. 459).

(Между прочим, и некоторые обыватели в коренных русских землях долго не ассоциировали свою судьбу с судьбой сталинского режима. Известно, что при подходе немцев к Москве осенью 41-го года начинались еврейские погромы – в угоду официальному антисемитизму нацистов, а московский бомонд – артистки Большого театра! – шили вечерние туалеты для встречи германских «освободителей» )

Чутко уловив характер разразившейся катастрофы, Сталин отступил на миг от догм большевизма и обратился к народу со словами «братья и сестры», – будто (косвенно!) и прощенье прося

И все же мы победили!

Итак, современные исследователи не склонны видеть в сталинской империи кануна войны некий монолит. Монолит был изнутри изъеден социальными конфликтами, которые лишь загнали вглубь многолетним террором, а поверхность «монолита» отполировали мощной струей пропаганды.

И все же война не стала гражданской. Напротив, она переросла в Великую Отечественную и, в конечном итоге, победоносную.

М. Солонин предполагает, что сам Иосиф Великий тогда же ответил на этот вопрос: « глупая политика Гитлера превратила народы СССР в заклятых врагов нынешней Германии» (Солонин, с. 484).

В чем же Сталин увидел глупость Гитлера?

Немецкие генералы не только сражались, но и умели анализировать увиденное. А видели они советский реал вблизи. И предлагали фюреру провести ряд мер антибольшевистского характера, – то есть мер, направленных против крайне непопулярных в народе сторон сталинского режима. Так, они предлагали признать независимость Украины, упразднить колхозы и вернуть землю крестьянам, отпустить советских военнопленных по домам. Предлагали обещать народу, что ликвидируют после победы ГУЛАГ.

Однако теперь наступила очередь Гитлера проявить твердолобый догматизм! Он требовал от своих генералов не союза со славянскими «недочеловеками», а их разгрома и уничтожения. Разумные предложения генерала фон Бока Кейтель завернул со словами: «Такие идеи не могут обсуждаться с фюрером» (Солонин, с. 485).

Даже начатое по инициативе армейского командования освобождение советских военнопленных некоторых национальностей было 13 ноября 1941 года запрещено. Зато колхозы Гитлер сохранил как удобную форму эксплуатации населения!

Новый режим оказался безнадежней и беспощаднее предыдущего. Поэтому и спасителя можно было обрести только в лице имевшейся государственной структуры, – а именно: сталинской!

А кстати, и бескрайние (и бездорожные) российские просторы стали вгонять немцев в депрессию уже к середине июля 1941 года, – имеются свидетельства современников. И это, вкупе с ожесточенным сопротивлением Красной Армии, сделало свое дело.

Блицкриг был сорван, и значит, нашему народу было дано время составить свое «мнение» о характере войны и об опасности новых поработителей.

Вот после этого война и стала Великой Отечественной.

Увы, испытание ею было так долго и кровопролитно, что итоги победы в дальней перспективе остаются гадательными и по сей день.

«Не оказалась ли та ярчайшая вспышка массового героизма, массового самопожертвования, которые явил изумленному миру советский народ, последним приливом сил умирающего?» (Солонин, с. 492).

Ответит на этот вопрос только будущее

Невежин В. «Если завтра в поход » – М.: Яуза, Эксмо, 2007. – 320 с. – (Великая Отечественная Неизвестная война).

Солонин М. 22 июня, или Когда началась Великая Отечественная война. – М.: Яуза, Эксмо, 2007. – 512 с. – (Великая Отечественная Неизвестная война).

В Санкт-Петербурге
апрель, 30, 2019 год
0 °C

Читают все

Н овости партнёров

L entainform

10/05/2011

Спросите у американского школьника, кто выиграл Вторую мировую, и он наверняка скажет — США. Не каждый молдавский четко ответит, на чьей стороне воевала его родина, а польский расскажет о двух диктаторах — Сталине и Гитлере, которые делили между собой Польшу.

С ОЮЗНИКИ. В учебниках разных стран история главной войны ХХ столетия серьезно отличается. «Скажем, если мы считаем переломным моментом войны начало контрнаступления под Сталинградом, то в западных учебниках делается акцент на победе в Африке американских и британских войск и разгроме Роммеля. Именно победу над Роммелем они подают как перелом в войне: так как после нее союзники смогли высадиться в Южной Италии», — приводит пример известный историк Станислав Кульчицкий. «Конек американской историографии — преувеличение роли военных поставок для Красной армии. Американцы, хотя и не воевали на европейском фронте до июня 1944 года, но пишут, что и техника, которая там воевала, и обмундирование для Красной армии, и продукты — все это было американское. Бывают анекдотические ситуации: когда проводят либо соцопросы, либо проверяют знания американских школьников о войне, некоторые из них говорят, что Вторую мировую выиграли американцы», — говорит доктор исторических наук Александр Удод.

По его словам, на Западе — иные подходы к изучению истории. «Если в наших учебниках процветает диктат военной историографии — анализируется деятельность всех четырех украинских фронтов, командующие, ход военных действий, количество техники, то в Европе, в основном, историю учат с точки зрения обычного человека. Это называется «история повседневности». Скажем, немцам особенно нечего писать о своих победах, поэтому они строят рассказ о войне на основании воспоминаний, писем фронтовиков. Солдаты пишут, каково это — пережить артобстрел, сидя в окопе, или идти в штыковую атаку», — продолжает Александр Удод.

УЧЕБНИКИ. Во всех странах учебники разные. «Одновременно функционирует несколько. В той же Германии отличия могут быть на уровне земель, так как это федеративное государство. Там могут отличаться выбор тем или размер текстов. Но в целом учебники анализируют, как возможен был нацизм и Холокост евреев. Говорится о судьбе евреев Беларуси, Молдовы, России. Отсутствуют попытки хоть в чем-то оправдать нацизм, — рассказывает кандидат исторических наук Андрей Портнов. — Для поляков важно, что Вторая мировая началась именно с агрессии Германии на Польшу, к которой затем присоединился СССР. Образ УПА в Польше крайне негативен: они предстают как организаторы геноцида поляков на Волыни. Речь идет о волынской резне 1943 года. Еще один акцент — расстрел силами НКВД польских офицеров в Катыни.

В России в учебниках изображение войны наиболее близко к советской схеме. Акценты сделаны на Сталинградской битве, Курской дуге. В Беларуси сохранили советскую схему, используется термин «Великая Отечественная война». Но акцент сделан на Беларуси — оккупация, партизанское движение, роль белорусских фронтов и белорусов в Красной армии. Их учебники подчеркивают, что в Беларуси был самый большой процент жертв в войне на душу населения. И это правда».

«ВОЙНА ГЕНСЕКОВ»

Даже в Союзе исторические оценки войны менялись со сменой генсека, говорит Александр Удод.

В 1945—1953 годы возвеличивали роль Сталина, при Хрущеве писали, что Сталин обезглавил Красную армию, растерялся в первые дни войны, что у него были планы сдать Москву.

Брежнев в 1965 году заявил, что роль «генералиссимуса Сталина» надо переосмыслить. Это был поворот к неосталинизму. Кстати, именно при Брежневе 9 мая стал не только праздничным, но и выходным днем.

КРАВЧУК ВСТРЕЧАЛ ВОЙНУ ДВАЖДЫ, А ЭТУШ ЛОВИЛ «ЯЗЫКОВ»

Известные люди поделились с нами историями — как они переживали войну. У первого президента Украины Леонида Кравчука на ней полегли отец и дядя. Леонид Макарович родился в 1934 году, но войну встретил в 5 лет: «Я жил в селе рядом с Ровно, а эта территория в 1939-м относилась к Польше. Мы с дедом пошли на поле, скот пасли. И вдруг над Ровно пролетели черненькие небольшие самолеты и начали бросать бомбы! Это Германия напала на Польшу, так началась Вторая мировая война.

Но после этого Ровенщина воссоединились с Украиной, у нас наступила советская власть, а война в Польше закончилась, как мы все знаем, победой Германии. И вот 22 июня 1941 года мы с дедом вновь пасли скот в поле и вновь увидели пикирующие немецкие самолеты! За 5 км от нашего села они бомбили Ровно, а наши хлипкие деревенские хатки тряслись от этого. Мне было очень страшно, но и интересно: где бы сельский мальчик еще увидел самолет, а тут целая «зграя» — и со страшным воем бросают бомбы! Дед мне сказал «Ложись!», песик наш в две секунды зарылся в траву… А где-то советские зенитки отражали огонь». Отца Леонида Макаровича забрали на фронт, когда в 1944 году Красная Армия освободила Украину: «Забирали всех мужчин из села, которые были годны воевать. Провоевал он немного, их бросили в белорусские болота, под село Гать, и там он пропал. Это была ранняя весна 44-го. Почтальон принес матери извещение. Мать как узнала, взяла этот треугольничек… Ой, как она бежала, как кричала… Похоронки часто тогда приходили, но такого крика нечеловеческого в нашей деревне не слыхали: «Ой, нэма Макара, ой, нэма». Все выходили на улицу от ее крика и плакали, и я тоже. Одна фотография отца у меня осталась, на ней он еще капрал польской армии, он ведь там служил».

ЭТУШ. Обожаемый всеми «товарищ Саахов» Владимир Этуш на войну пошел добровольцем. За время отступления советских войск солдат Этуш дошел до Тбилиси, который его поразил. «Войны они совсем не видели, — рассказал актер журналистам документального фильма «Актеры-фронтовики», который вскоре покажут на «Интере». — Мы — грязные, оборванные, и такой красивый город. И в психологии контрасты! Я пошел в прокуратуру, где работала моя знакомая. Стоит грузин у входа. Торгует газированной водой. Я к нему: «Как можно? Такая война идет. А вы здесь торгуете!». Ответ меня поразил: «А что, прокуратура должна без газированной воды быть во время войны?». «Как-то в одной деревне, — вспоминает 88-летний Владимир Абрамович, — мы поймали немца — Герхарда Людвига. Я отконвоировал его в штаб полка, им служила изба. Оставил его и поехал на задание. Приехал часа через три, зашел в избу и вижу картину: на маленькой железной кроватке в комнате командира лежит Людвиг. Рядом — другой пойманный немец. У них в ногах лежал начальник химической службы полка. Внизу — начальник разведки полка Лищко. У него на заду покоилась голова следующего пленного немца. И все спят! А около кровати, на стуле, сидел конвоир, который должен был охранять всю эту группу. В руках у него винтовка — к лицу прислонил и тоже спит! Эта ситуация показывала, что войны никому не надо».

Читайте также:  Точки зрения по вопросу о преемственности политики петра великого

США: «МЫ НАКОРМИЛИ, МЫ ПОБЕДИЛИ»

«В американских учебниках о Второй мировой — лишь пара абзацев: упоминание союзников, Сталинградская битва, бомбардировка Хиросимы и Нагасаки. Причем последнее представлено как вынужденная мера после нападения на американский Перл-Харбор, — рассказал нам экс-журналист нью-йоркской газеты «Новое русское слово» Сергей Кулида. — Основной упор — на противостоянии с Японией. А что касается победы над фашистской Германией, то сделать это удалось благодаря так называемому ленд-лизу — программе, по которой США передавали дружественным странам вооружение, технику и боеприпасы». Первое, что говорят американцы, упоминая о той войне, — это то, что в ней погибли 6 миллионов евреев. Ну и, конечно, то, что Гитлера разбили союзники — США и Великобритания. О роли СССР знают мало.

ЯПОНИЯ. В Японии тему войны преподают с детсада. Не уточняя, правда. на чьей стороне воевали японцы, говорится о том, что война — это самое большое зло, от которого страдали не только люди, но и животные. К примеру, тогда в городском зоопарке Осаки от голода погибли слоны. Дети идут на могилу слонов и пишут письма живым слонам с пожеланиями долголетия. Тему союзничества с Германией выписывают отстраненно. Мол, было два воюющих лагеря: США, Англия, СССР и другие с одной стороны, и Германия, Италия, Румыния — со второй. «Япония была союзником Германии», — скромно пишут в японских учебниках. Некоторые факты вызывают споры с соседними странами. Например, с Южной Кореей. Так, японцы утверждают, что кореянки, которые были проститутками в японской армии в годы Второй мировой, пошли на это добровольно. Корея, естественно, утверждает, что девушек забирали насильно.

МОЛДОВА: ВОЙНА ЗА БЕССАРАБИЮ

В молдавских учебниках истории событиям Второй мировой выделено около 20 страниц из более чем 200. Половина — иллюстрации и схемы военных действий. О борьбе СССР против нацистской Германии — прочти ничего. Сам термин «Великая Отечественная война» упоминается лишь бегло в одном из параграфов.

Согласно учебнику, изначально Румыния выступала на стороне Германии, надеясь вернуть Бессарабию, которая, в рамках советско-германского договора Молотова-Риббентропа о ненападении от 1939 года, должна была войти в состав СССР. Напомним, именно на ее территории была создана Молдавская ССР, а ближе к концу войны Румыния перешла на сторону антигитлеровской коалиции. Пожалуй, это единственный яркий акцент в учебном пособии о Второй мировой. «В целом рассказ о военном конфликте — это бездушная трактовка событий и дат, лишенная оценок», — говорит преподаватель истории Игорь Хомечко из города Бельцы. Даже иллюстрации учебника, по словам историка, лишены глубокого смысла. Отсутствуют в книге истории и упоминания о подвигах местных героев — опубликованы лишь фотографии ветеранов с указанием наград. Кроме того, в учебниках есть масса фактических ошибок. «В учебнике для 9 класса даже переврана иллюстрация — фото Пискаревского кладбища в Санкт-Петербурге подменено совершенно другой фотографией», — говорит Хомечко.

ГЕРМАНИЯ: «МОГЛИ ВЫИГРАТЬ ВОЙНУ»

В немецких учебниках истории упоминается, что 8 мая кончилась война, которая стала позором для страны и принесла немецкому народу много горя. О самой Второй мировой рассказывают сжато, только факты — никаких эмоций. Упоминается учение о превосходстве одной расы над другой, которое было идеологией фашизма, о том, что война Германии была завоевательной. Но многие негативные стороны войны, уничтожение целых народов занимают в учебниках буквально несколько абзацев, а о роли вермахта и деятельности бригад СС практически ничего не говорится.

«В майские дни по телевидению показывают исторические фильмы, хронику, передающую ужасы войны, — говорит немецкий журналист Карл Куяс-Скрижинский. — Показывают страну в руинах, делая упор на то, что это результат преступного правления Третьего рейха». Вообще в немецких учебниках национал-социализм представлен, скорее, как рок для немецкого народа, нежели как трагедия для других государств, пострадавших от фашистов.

Кстати, среди немецкой молодежи очень популярна версия, что Германия могла быть страной-победительницей, если бы не сделала роковую ошибку — развязав войну с Советским Союзом в 1941 году. Мол, план «Барбаросса» изначально был обречен на провал, и немцев погубила самоуверенность Гитлера..

ИТАЛИЯ. «Итальянцы считают, что победа во Второй мировой была исключительно благодаря США и Англии, — говорит председатель христианского общества украинцев в Италии Олесь Городецкий. — СССР мало кто вспоминает». По учебникам можно сделать вывод, что с советской армией воевали только итальянцы. В книгах нет упоминаний немецких и советских полководцев. Зато есть свои герои. К примеру, генерал Гарибальди, командующий VIII итальянской армией, отличившейся в Сталинградской битве.

ЭСТОНИЯ: ГЕРОИ СС И ВАРВАРЫ ИЗ СССР

Как рассказал «Сегодня» таллиннский журналист Дмитрий Кленский, 9 мая в Эстонии не празднуют. «В нашем календаре в этот день стоит День Европы, и это не выходной. Но в Таллинне, где половина населения — русскоговорящие, все равно проходит праздничное шествие. Десятки тысяч русскоязычных в этот день после работы идут толпой в пригород, куда перевезли монумент Бронзовому солдату. 22 сентября — день освобождения Таллинна от немецко-фашистских захватчиков — теперь является Днем сопротивления армии СССР. А все потому, что эстонские политики считают — освобождение Эстонии от фашистов было одновременно и второй оккупацией. «Нас тут называют либо оккупантами, либо колонистами, либо их потомками», — говорит наш коллега.

В учебниках истории как варварская описана бомбардировка советской авиацией Таллинна 9 марта 1944 года (погибли 554 человека), которую сравнивают с бомбардировкой англичанами Дрездена. Говорится, что эстонцы оказывали мощное сопротивление армии СССР, в том числе при помощи 20-й дивизии СС. Ветераны этой дивизии летом проводят слет, куда приходят также депутаты эстонского парламента, внуки этих ветеранов под национальными флагами.

Акцию с георгиевской ленточкой, которую охотно в эти майские дни надевают русскоговорящие, в Эстонии воспринимают в штыки. «После акции протеста из-за переноса Бронзового солдата они отнимали эти ленточки прямо в поездах. И сегодня в прессе идет кампания против этих ленточек. Эстонские политики и интеллигенты говорят, что это символ антигосударственности. Что, мол, русскоговорящие этими ленточками демонстрируют протест против эстонского государства».

ДЕД ЛУЦЕНКО ПИСАЛ «ГИТЛЕРУ П. », А ГАЙДАЙ СПАЛ В СТРОЮ

Экс-глава МВД Юрий Луценко из СИЗО написал свою историю о войне: «Оба моих деда, Иван и Михаил, встретились под Рейхстагом. Семейная история гласит, что они познакомились, когда дед Иван, завершив надпись «Гитлеру — п. Боец», увидел надпись деда Михаила «Козелец, Черниговская область, Украина». Односельчане обнялись, а их дети через 15 лет стали моими родителями. Дед Михаил о войне, как я ни просил, рассказывал очень мало. Лишь однажды, выпив рюмку самодельной сливовой наливки на косточках (косточки — оправдание необходимости за год выпить всю сулийку, потому что может появиться синильная кислота:)), дед рассказал, как, будучи санитаром с 44-го, уже под Берлином в очередной партии раненых нашел старшего сына — артиллериста Василия, с полностью разорванным животом и нутром наружу. Такой операции простому солдату было «не положено». Поэтому дед собственноручно промыл кишки сыну в ведре спирта и зашил большой «цыганской иглой». Наутро началось заражение — живот распух, била лихорадка. Дед еще дважды повторял операцию. Использовал раствор спирта и соляной кислоты. Сын выжил. «А сколько полегло. » — протянул дед. «И сколько положили. » — зло добавил через минуту. Воспоминания о том, как форсировали Днепр, были еще более тяжелыми. Вспоминая, как гнали только мобилизованных «торбешников» в домашних фуфайках с одной винтовкой на троих, дед глухо матерился».

«ГАЙДАЙ ПРОСИЛ ОСТАВИТЬ НОГУ». Жена знаменитого режиссера Леонида Гайдая актриса Нина Гребешкова рассказала документалистам «Интера», что он был призван в армию в 1942 году, и его направили в Монголию — объезжать местных лошадей. «К ним в часть (в Монголию) приезжал военком и спрашивал: кто хочет на фронт? И вся команда делала шаг вперед. Тогда был романтизм, все ненавидели тыл и считали, что надо на фронт. И вот опять приехал военком и говорит: «Кто знает немецкий язык?». Леня знал немецкий в школьных пределах. Он сделал шаг вперед. Его взяли на фронт добровольцем в разведку, как знающего немецкий язык. Это был 42-й год. Если про Монголию он вспоминал, что там было очень голодно, то о фронтовых днях рассказывал: «Когда шел, я спал». Почему? Он говорил: «Я становился в середину строя, чтобы не упасть на обочину. Всю ночь все идем и идем, вот я и спал». Мальчишка!».

Когда Гайдай с товарищами ходил за немецкими «языками», был сильно ранен. «Ходили они по пять человек, — продолжает Нина Павловна. — Леня худой был, тоненький. Говорил, взвалит кое-как связанного немца на плечи, а тот такой тяжелый, потому часто они этих «языков» друг другу передавали. И вот он рассказывал о том трагическом дне: «Я так устал — еле ноги волочил. Обратно шли с «языком». Я иду, а там — проволока. Я ее — раз, ногой поддел, и раздался взрыв. Хорошо, что я отстал от ребят и взорвался сам. То мина была». Тогда его тоже — через плечо и поволокли домой. Попал он в госпиталь удачно. Ему делали пять операций. Конечно, в то время это было невыносимо. Врач предлагал: «Давайте ампутируем ногу». А Леня говорит: «Нет, я не хочу, я хочу стать актером! Актер без ноги — что это за актер?». И врач пожалел Леню и спас ему ногу» .

ПРОСВЕЩЕНИЕ. ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУКИ. Интернет-издание для учителя

ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА: ФОРМИРОВАНИЕ ПРОСТРАНСТВА ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ

Ставшая одним из главных исторических событий минувшего столетия, Великая Отечественная война продолжает играть значительную роль в жизни современного общества. Сложившиеся представления о войне, связанные с ней символы и ритуалы образуют определенное пространство исторической памяти — сложно организованную иерархическую систему, со своими границами и структурой.

доктор исторических наук,

заместитель директора по научной работе

и гуманитарных исследований

Южного научного центра РАН,

По словам современных авторов, пространство памяти представляет собой «адресную фокусированную актуализацию прошлого для нужд настоящего» [1] . Действительно, историческая память всегда избирательна, акцентируя внимание на отдельных исторических фактах и совершенно игнорируя другие. Главным субъектом управления исторической памятью выступает государство, стремящееся закрепить в обществе тот или иной взгляд на прошлое через церемонии, памятные места, художественные образы, средства массовой информации, школьные и вузовские учебники. Общие ценности и взгляды – необходимая основа для самоидентификации нации, поэтому национально окрашенные версии прошлого остаются господствующим видом представлений об истории в массовом сознании.

Великая Отечественная война всегда привлекала к себе повышенное общественное внимание, что во многом объясняется самой значимостью ее событий, определявших судьбу не только страны, но и мировой цивилизации в целом, масштабом потерь, затронувших практически каждую советскую и российскую семью. Уже во время войны начался сбор первых документов и экспонатов, свидетельств очевидцев событий, призванных показать жестокость захватчиков, героизм советских людей на фронте и в тылу. После войны сбор документальных материалов продолжался, но подходы к изучению военной темы менялись под влиянием той или иной политической конъюнктуры, а сама память о войне нередко использовалась и продолжает использоваться различными силами в собственных целях.

И.В. Сталин прямо использовал итоги Великой Отечественной войны для укрепления собственной власти. Победа в войне рассматривалась как торжество советского строя, ленинско-сталинской идеологии, а главная заслуга в ее достижении приписывалась коммунистической партии и лично «вождю народов». Впрочем, сам день Победы в первое послевоенное десятилетие оставался рабочим, а не праздничным днем: слишком велика была горечь утрат, а значительная часть страны лежала в руинах. Фронтовикам уже через два года после войны отменили или урезали льготы, включая наградные деньги за ордена и медали. Многих инвалидов войны из Москвы и других крупных городов просто выслали в отдаленные регионы, чтобы проблема их существования «меньше бросалась в глаза» [2] .

Десятилетний юбилей Победы совпал по времени с началом критики «культа личности», и новое советское руководство во главе с Н.С. Хрущевым фактически его проигнорировало. Возможности советских историков в изучении военной темы в годы «оттепели» выросли, благодаря расширению доступа в архивы и связям с зарубежными историками, но она по-прежнему находилась под контролем со стороны государства. В результате в фундаментальном 6-томном историческом труде о войне вместо имени И.В. Сталина порой указывалась лишь его должность – Верховный главнокомандующий, зато не раз упоминался сам Н.С. Хрущев [3] .

Читайте также:  Как оформить пенсию ребенку по зрению

Только с 1965 г. началось широкое празднование юбилеев Победы, а на торжественных заседаниях в их честь с докладами выступали руководители советского государства. Организацию нового пространства памяти о войне закрепляло появление «городов-героев», выбор которых порой объяснялся политическими обстоятельствами или личными пристрастиями советских лидеров (например, этот статус получили Киев и Новороссийск). Символом настоящего апофеоза Победы советского народа стали крупные мемориальные комплексы, над созданием которых трудились целые бригады профессиональных художников [4] .

Повышение социально-правового статуса ветеранов войны в советском обществе сопровождалось организацией систематических встреч с ними как главными хранителями «живой» памяти о войне в учебных заведениях и трудовых коллективах. В ходе этих встреч вырабатывалось единое содержание и сам стиль рассказов о войне, определился комплекс описываемых сюжетов, а также тех тем, о которых говорить было не принято. В то же время массовое награждение орденами и медалями к очередным юбилейным датам дискредитировало сами воинские награды.

В 1960–1980-е гг. широко издавались монографии, статьи, сборники документов, мемуары, посвященные Великой Отечественной войне. Общее количество публикаций по данной теме в СССР к началу «перестройки» составило 20 млн наименований. Однако над исследователями сохранялся строгий идеологический контроль, цензура дополнялась самоцензурой: советские авторы в большинстве своем хорошо понимали, какой должна быть «правда» о войне. Утверждение неосталинистских подходов закрепил фундаментальный 12 томный труд советских историков [5] . В официальной картине истории Великой Отечественной войны не нашлось места ни трагедиям окружения и плена миллионов советских солдат, ни массовому сотрудничеству советских граждан с противником, ни депортациям отдельных народов.

В советской историографии не учитывались многочисленные трудности и лишения в жизни общества, замалчивались просчеты и неудачи советского руководства, участие коллаборационистов в репрессиях против своих сограждан, противоречившее выводам о «морально-политическом единстве» и «дружбе народов» как главных источниках Победы. Война нередко рассматривалась как полоса сплошных побед, достигнутых усилиями всей страны под руководством коммунистической партии. Данные тенденции были преобладающими и при изображении войны средствами искусства, особенно в кинематографе. В меньшей степени они сказывались в художественной литературе: лирическая «лейтенантская проза» показывала проявления «обычных» человеческих чувств на войне. В целом же господствовавшие выводы и оценки порождали отчуждение от официальной истории, в том числе среди самих участников войны, осознававших несоответствие изображавшейся картины событий их собственным воспоминаниям. В результате наряду с официальной памятью о войне формировалась память неофициальная, приватная. Часть членов общества, чьи воспоминания противоречили общему победному хору, обрекалась на вынужденное молчание (коллаборационисты, ссыльнопоселенцы, военнопленные, «восточные рабочие», евреи и др.).

Необходимо отметить, что политика управления памятью о Второй мировой войне в той или иной форме осуществлялась во всех без исключения странах, принимавших в ней участие. Как правило, она выражалась в «героизации» действий своих правительств и граждан, мемориализации собственных страданий и забвении ужасов, пережитых другими. Например, в США и Англии преувеличивался их вклад в разгром фашизма, гораздо больше внимание уделялось действиям в Северной Африке и на Тихом Океане, чем противостоянию на Восточном фронте, определившему судьбу войны. Во Франции и Италии долгое время господствовали представления о том, что большинство жителей этих стран, за исключением небольшой горстки «предателей», участвовало в движении Сопротивления. В Германии получила распространение версия о «невиновности» вермахта в репрессиях на оккупированной территории, существенное значение придавалось варварским бомбардировкам немецких городов, но не трагедии советских военнопленных.

Эти и подобные им взгляды и представления отражали не только закономерное стремление бывших участников войны к самооправданию, но и необходимость создания «удобных» для национальной памяти версий прошлого. К тому же споры историков в условиях «холодной войны» носили откровенно идеологизированный характер. В зарубежной историографии внимание акцентировалось на подписании пакта Молотова – Риббентропа, с которым связывалось начало войны (и замалчивались решения, принятые в Мюнхене в октябре 1938 г.), репрессивном характере советского тоталитарного режима, сопоставлявшегося с фашистскими государствами. Советские авторы приуменьшали размер помощи союзников и их вклад в достижение Победы, подчеркивали преднамеренное затягивание открытия «второго фронта» в Европе.

С конца 1980-х гг. отмена цензурных ограничений привела к валу «разоблачительных» публикаций, в которых был представлен «иной» взгляд на историю Великой Отечественной войны. С тех пор споры о войне стали одной из главных причин идеологических разногласий в обществе: часть граждан выступала за обращение к «белым пятнам» военной истории, другая решительно требовала прекратить ее «очернение». Неслучайно, что в эти годы так и не состоялось издание 10-томного труда по истории Великой Отечественной войны, подготовка которого велась в соответствии с постановлением Политбюро ЦК КПСС от 13 августа 1987 г.

В целом же профессиональные исследователи включились в процесс переосмысления военной темы несколько позже, чем публицисты, с начала 1990-х гг., что было связано с открытием архивов, рассекречиванием и публикацией документов. При этом изменились содержание и структура источниковой базы по истории Великой Отечественной войны: наряду с официальными документами стали шире использоваться различные источники личного происхождения, в том числе устные, ранее резко критиковавшиеся как менее достоверные из-за своей субъективности и пристрастности. В настоящее время они воспринимаются многими российскими историками как ценные свидетельства отражения войны в общественном сознании, позволяющие увидеть ее события глазами участников и очевидцев.

Несмотря на декларации новой российской власти о своем разрыве с советским прошлым, в 1995 г. юбилей Победы отмечался даже более помпезно, чем в советское время, так как в тот момент режим Б.Н. Ельцина нуждался в новом идеологическом обрамлении. Победа в Великой Отечественной войне сохраняет свою значимость и для современной российской власти. Об этом свидетельствуют и придание знамени Победы статуса государственного флага, и парады 9 мая, и трепетное отношение к действительно заслуживающим всемерного уважения и уже крайне немногочисленным ветеранам войны, наделяемым все новыми льготами. С уходом в небытие 7 ноября (очевидно, что его пока не может заменить «День национального единения»), 9 мая остается главным идеологическим праздником в современной России, действительно объединяющим значительную часть общества.

Стремление власти сохранить контроль над оценками военных событий отражает и принятое 5 мая 2008 г. распоряжение Президента Российской Федерации об издании нового фундаментального многотомного труда «Великая Отечественная война 1941–1945 годов», главная редакционная комиссия которого включает преимущественно военных руководителей и других высших чиновников под председательством министра обороны. Рассматриваемая в качестве важного идеологического фактора Победа в войне во многом продолжает сохранять свой сакральный характер, а различные табу осложняют работу исследователей. К тому же значительный опыт использования темы Великой Отечественной войны в системе военно-патриотического воспитания и сегодня представляется привычной и потому удобной практикой работы в данной сфере.

События военного времени остаются в центре внимания и в других странах, включая республики, образовавшиеся после распада СССР. Поиск идейной основы для собственного самоопределения привел к появлению в них новых национальных «героев», в качестве которых нередко выступают лица, в той или иной форме сотрудничавшие с нацистами в годы войны. Напротив, резкой критике подвергаются действия советского руководства и Красной армии. В Риге, Таллинне, Вильнюсе, Киеве и Тбилиси даже открылись музеи «советской оккупации». Очередные «войны памяти» порой сопровождаются сносом прежних памятников и установлением новых монументов, внесением соответствующих изменений в учебники истории, закрепляющие новую историческую «правду». Разные точки зрения на события войны становятся основой для раскола в постсоветских обществах, часть населения в которых воспринимает себя в качестве «оккупантов», а другая часть – «оккупированных».

Достаточно острые дискуссии вызывает в последние годы военная проблематика и в российском обществе. Попытки подсчитать, какой народ внес больше вклад в Победу или более других пострадал от преступлений сталинизма, объясняются, прежде всего, определенными этническими комплексами, своеобразными «болезнями роста» национального самосознания, стремлением отдельных групп закрепить «свое» право на прошлое. При этом новые волны «героизации» или «демонизации» истории Великой Отечественной войны на практике оказываются разновидностями ее мифологизации. Например, сам анализ списков героев, составляемых в различных субъектах Российской Федерации, свидетельствует о своеобразном «двойном счете», когда одних и тех же участников войны считают дважды, а то и трижды – по месту призыва, продолжения и завершения службы.

Поэтому потребность в выработке новой концепции Великой Отечественной войны, позволяющей переосмыслить ее историю на основе современных подходов и ввода в научный оборот рассекреченных документов, сохраняет свою актуальность. В ней должны найти свое место не только пафос побед, но и горечь поражений, а уважение к павшим героям сочетаться с объяснением причин тяжелых неудач, огромных и не всегда оправданных потерь. Созданию более целостной картины событий Великой Отечественной войны способствует обращение к психологии и поведению отдельных социальных групп в экстремальных условиях военного времени, особенностям самоощущения человека в боевой обстановке. Только в последнее время исследователи обратились к специфике восприятия военных событий представителями разных родов и видов войск, их фронтового быта, формированию образа «врага», взаимному восприятию союзников и противников в годы Великой Отечественной войны. Осмысление фронтового поколения как определенной социально-психологической общности позволяет говорить о противоречивости военного опыта, ставить проблемы выхода бывших фронтовиков из войны и их адаптации к мирной жизни [6] .

Наряду с освещением битв под Москвой, Сталинградом, Курском, Берлином и другими сражениями, не раз привлекавшими широкое внимание советских историков, необходимо изучать и тяжелые поражения 1941 г., Харьковскую и Любаньскую операции, неудачи в Крыму и под Ржевом, обстоятельства жизни и смерти в блокадном Ленинграде. Одним из болезненных «мест памяти» Юга России остается и долина неглубокой реки Миус, впадающей в Азовское море, ставшая в 1941–1943 г. эпицентром кровопролитных сражений между советскими и немецкими войсками. О них умалчивала официальная историография, но хорошо помнили местные жители. Уже в декабре 1941 г., после того, как вермахт был отброшен от Ростова-на-Дону, здесь началось сооружение оборонительного рубежа от Азовского побережья, восточнее Таганрога, вдоль рек Самбека и Миуса, давшего название всей линии. Противник умело использовал природные условия: обрывы, высоты, овраги и скалы, характерные для данного участка Донецкого кряжа. В глубине обороны проходили дополнительные рубежи по рекам Крынка, Мокрый Еланчик и Кальмиус. С декабря 1941 г. по июль 1942 г. и затем с февраля 1943 г. Красная армия несколько раз пыталась сокрушить немецкий Миус-фронт. Но лишь в августе 1943 г. советским войскам удалось прорвать немецкую оборону и освободить Приазовье.

Во многом вследствие неудачных результатов ряда боевых операций на Миус-фронте, сопровождавшихся большими потерями, рассматриваемые вопросы долгое время находились на периферии исследовательского интереса советских историков. К тому же прорыв Миус-фронта оказался «в тени» Курской битвы. Между тем, активные наступательные действия армий Южного фронта не только сковали крупную группировку войск противника в Донбассе, но и оттянули на себя часть его сил с Курской дуги, создав предпосылки для победы на центральном участке советско-германского фронта. Однако даже точное количество потерь, понесенных советскими частями и соединениями в боях на Миусе, долгое время оставалось неизвестным, будучи «растворено» сразу в нескольких войсковых операциях.

Впрочем, определенные сомнения в достоверности приводимых данных сохраняются и сейчас. Значительное количество бойцов и командиров по-прежнему числится в списках «пропавших без вести», ежегодно поисковые отряды Ростовской области обнаруживают останки нескольких десятков, а то и сотен погибших военнослужащих, при этом установить биографические данные удается лишь у некоторых из них. Только в 42 братских могилах Куйбышевского района похоронено около 30 тыс. чел., но известны имена и фамилии лишь 7 тыс. из них. Достойно похоронить и установить имена всех павших бойцов и командиров остается важной государственной и общественной задачей, реализация которой в настоящее время остается делом энтузиастов-поисковиков, выполняющих благородное дело за собственный счет.

Серьезной переоценке в современной историографии подвергаются и массовое сознание советского общества, духовная жизнь страны в период военного времени. Российские историки отмечают, что значительная часть населения была настроена против советской власти, особенно в западных районах страны. Впервые обращается внимание на значительное распространение слухов в условиях военного времени, обусловленное неправдоподобностью сообщений в средствах массовой информации. Практически новым сюжетом стала история церкви и религиозной политики в СССР в 1941–1945 гг. Закономерный интерес вызывает советская национальная политика и межнациональные отношения, социальная политика и повседневная жизнь населения в СССР в 1941–1945 гг., проблемы оккупации, эвакуации, партизанского движения и коллаборационизма, судьбы «остовцев» и военнопленных [7] . Показательно, что данные вопросы находят свое отражение в литературе и кинематографе, предложивших собственное прочтение запрещенных прежде сюжетов.

Достаточно перспективным представляется обращение исследователей и к вопросам отражения событий Великой Отечественной войны в памяти российского общества, анализ различных форм воплощения памяти о войне в литературе и искусстве, музыке и кинематографе, монументальной культуре и средствах массовой информации, механизмов формирования героических символов и мифов войны, сам опыт осуществления политики памяти в России. Исследователям предстоит еще немало сделать, чтобы осознать, как происходило вытеснение тех или иных травматических фрагментов военного прошлого из социальной памяти, как переплетались официальная (публичная) и неформальная (приватная) культуры памяти, раскрыть влияние изменявшейся реальности на трансформацию коллективных представлений о войне и их роль в жизни разных поколений россиян.

[links&resources]

Источники:
  • http://online812.ru/2011/05/10/003/
  • http://socialnauki.prosv.ru/article/992