В чем заключается ценность философии с точки зрения рассела

Заканчивая наш краткий и весьма неполный обзор проблем философии, имеет смысл рассмотреть в заключение, в чем состоит ценность философии и почему ее следует изучать. На этом вопросе обязательно надо остановиться, поскольку многие люди, под влиянием науки или практических соображений, склонны полагать, что философия является ничем иным, как безвредной, но бесполезной тратой времени на размышление о сверхтонких различиях и противоречиях там, где знание невозможно.

Этот взгляд на философию является результатом частично неверной концепции целей жизни, а частично неверной концепции блага, которого стремится достичь философия. Физическая наука через посредство изобретений полезна множеству людей, которые совершенно не знают физики. Поэтому изучение физики может быть рекомендовано не только из-за оказываемого ею воздействия на того, кто ее изучает, и даже главным образом не из-за этого, но скорее из-за ее воздействия на человечество в целом. Таким образом, полезность не свойственна философии. Если изучение философии вообще имеет хоть какую-то ценность, она должна быть непрямой, воздействуя на жизнь людей, изучающих философию. Стало быть, ценность философии следует искать именно на этом пути.

Однако далее, чтобы избежать неудачи в нашей попытке определить ценность философии, мы должны освободиться от предрассудков, которые ошибочно называются предрассудками «людей практики». Термин «человек практики» часто используется для обозначения человека, который осознает только материальные потребности, понимает, что люди должны иметь пищу материальную, но не обращает внимания на пищу духовную. Если бы даже все люди жили хорошо, если бы нищета и болезни были сведены до минимума, еще много бы оставалось такого, что нужно было бы сделать для достижения по-настоящему ценного общества. Но даже и в нынешнем мире духовные блага столь же важны, как и блага материальные. Ценность философии следует искать исключительно среди духовных благ, и только того, кто не безразличен к этим благам, можно убедить в том, что изучение философии не является пустой тратой времени.

Философия, подобно другим наукам, имеет целью получение знания. Знание, с которым имеет дело философия, это знание, которое придает единство и системность всему зданию науки, знание возникающее в результате критического рассмотрения оснований наших убеждений, предрассудков и вер. Но нельзя утверждать, что философия сильно преуспела в попытках дать определенные ответы на такие вопросы. Если вы спросите математика, историка, зоолога и вообще любого исследователя, какого рода круг истин достигается его наукой, его ответ займет столько времени, сколько вы захотите его слушать. Но если вы зададите такой же вопрос философу, он, если будет искренним, должен признаться, что в своих исследованиях не достигает позитивных результатов, как это происходит в других науках. При этом надо учитывать, что, как только в отношении какого-либо предмета становится возможным знание, этот предмет перестает называться философией и становится отдельной наукой. Исследование небесных тел, которое сейчас принадлежит астрономии, когда-то было частью философии; величайшая работа Ньютона называлась «Математические начала натуральной философии». Аналогично исследование человеческого ума, которое было частью философии, сейчас отделилось от нее и стало наукой психологией. Таким образом, в значительной степени неопределенность философии больше кажущаяся, чем реальная: те вопросы, на которые уже можно дать ответ, относятся к наукам, а те, на которые в настоящий момент времени такого ответа нет, принадлежат остатку, называемому философией.

Однако это только часть истины относительно неопределенности философии. Существует много вопросов – и среди них вопросы, имеющие величайшее значение для нашей духовной жизни, – которые, как мы видели, останутся неразрешимыми для человеческого интеллекта до тех пор, пока он не приобретет гораздо большей силы по сравнению с нынешним состоянием. Имеет ли Вселенная некоторый единый план или цель, или же это случайное скопление атомов? Является ли сознание постоянной частью Вселенной, что дает надежду на бесконечный рост мудрости, или же это просто преходящее событие на небольшой планете, где через какое-то время жизнь должна исчезнуть? Является ли добро и зло важными для Вселенной, или же они имеют значение только для человека? Такие вопросы задаются философией, и разные философы отвечают на них по-разному. Но кажется ясным, что независимо от того, будут ли найдены ответы на эти вопросы, те ответы, которые предлагаются философами, вряд ли будут выступать в качестве доказательных истин. И все же, как бы ни была мала надежда получить ответы на подобные вопросы, продолжение их рассмотрения является делом философии. Философия заставляет нас осознавать важность вопросов подобного рода, рассматривать все подходы к ним и поддерживать тот теоретический интерес ко Вселенной, который склонен умирать, если мы ограничиваем себя достоверно приобретенным знанием.

Кроме пользы, приносимой демонстрацией неожиданных возможностей, философия ценна – и, вероятно, в этом ее главная ценность – за счет величия предметов, над которыми она размышляет, и за счет освобождения от узости и личных соображений при этом размышлении. Жизнь «инстинктивного» человека ограничена кругом его личных интересов: семья и друзья могут входить в этот круг, но внешний мир не принимается во внимание, за исключением тех случаев, когда он помогает или препятствует тому, что составляет круг инстинктивных желаний. В такой жизни присутствует нечто суетное и ограниченное по сравнению со спокойствием и свободой философской жизни. Личный мир инстинктивных интересов мал, это песчинка в море великого и могучего мира, который должен рано или поздно превратить наш личный мир в руины. До тех пор, пока мы не расширим круг наших интересов настолько, чтобы включить в него весь внешний мир, мы подобны осажденному гарнизону, осознающему, что враг не даст уйти и что сдача крепости неизбежна. В такой жизни нет мира, а есть лишь постоянная борьба между настойчивостью желаний и бессилием воли. И если наша жизнь должна быть более значимой и свободной, мы должны избегнуть этой тюрьмы и этой борьбы тем или иным путем.

Ум, привыкший к свободе и беспристрастности философского размышления, сохранит кое-что от этой свободы и беспристрастности и в мире действий и эмоций. Он будет рассматривать свои цели и желания как части целого, полагая, что, за исключением этих бесконечно малых фрагментов, весь остальной мир не подвержен воздействию человеческих деяний. Беспристрастность, которая в размышлении является незамутненным преследованием истины, – это как раз то свойство ума, которое в действии являет собой справедливость, а в эмоциях – всеобщую любовь, которая может быть дарована всем, а не только тем, кто признан полезным или достойным похвалы. Это размышление расширяет не только объекты нашей мысли, но также объекты наших действий и наших эмоций: оно делает нас гражданами Вселенной, а не только обнесенного стеной города, который воюет со всем своим окружением. В этом вселенском гражданстве и состоит истинная свобода человека и его освобождение от рабства мелочных надежд и страхов.

Таким образом, мы можем подытожить наше обсуждение ценности философии. Философия должна изучаться не ради определенных ответов на свои вопросы, поскольку, как правило, неизвестны такие истинные ответы, но ради самих вопросов. А эти вопросы расширяют наше понимание того, что возможно, обогащают наше интеллектуальное воображение и убавляют догматическую уверенность, которая служит преградой уму в его размышлениях. Но прежде всего дело в том, что ум приобщается к великому через величие Вселенной и становится способным к союзу с нею, что и представляет собой высшее благо.

Рассел Б. Проблемы философии // Рассел Б. Избранные труды [Текст] Новосибирск, 2009. С.115-120.

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском:

Заканчивая наш краткий и весьма неполный обзор проблем философии, имеет смысл рассмотреть в заключение, в чем состоит ценность философии и почему ее следует изучать. На этом вопросе обязательно надо остановиться, поскольку многие люди, под влиянием науки или практических соображений, склонны полагать, что философия является не чем иным, как безвредной, но бесполезной тратой времени на размышление о сверхтонких различиях и противоречиях там, где знание невозможно.

Этот взгляд на философию является результатом частично неверной концепции целей жизни, а частично неверной концепции блага, которого стремится достичь философия. Физическая наука через посредство изобретений полезна множеству людей, которые совершенно не знают физики. Поэтому изучение физики может быть рекомендовано не только из-за оказываемого ею воздействия на того, кто ее изучает, и даже главным образом не из-за этого, но скорее из-за ее воздействия на человечество в целом. Таким образом, полезность не свойственна философии. Если изучение философии вообще имеет хоть какую-то ценность, она должна быть непрямой, воздействуя на жизнь людей, изучающих философию. Стало быть, ценность философии следует искать именно на этом пути.

Однако далее, чтобы избежать неудачи в нашей попытке определить ценность философии, мы должны освободиться от предрассудков, которые ошибочно называются предрассудками «людей практики». Термин «человек практики» часто используется для обозначения человека, который осознает только материальные потребности, понимает, что люди должны иметь пищу материальную, но не обращает внимания на пищу духовную. Если бы даже все люди жили хорошо, если бы нищета и болезни были сведены до минимума, еще много бы оставалось такого, что нужно было бы сделать для достижения по-настоящему ценного общества. Но даже и в нынешнем мире духовные блага столь же важны, как и блага материальные. Ценность философии следует искать исключительно среди духовных благ, и только того, кто не безразличен к этим благам, можно убедить в том, что изучение философии не является пустой тратой времени.

Философия, подобно другим наукам, имеет целью получение знания. Знание, с которым имеет дело философия, это знание, которое придает единство и системность всему зданию науки, знание, возникающее в результате критического рассмотрения оснований наших убеждений, предрассудков и вер. Но нельзя утверждать, что философия сильно преуспела в попытках дать определенные ответы на такие вопросы. Если вы спросите математика, историка, зоолога и вообще любого исследователя, какого рода круг истин достигается его наукой, его ответ займет столько времени, сколько вы захотите его слушать. Но если вы зададите такой же вопрос философу, он, если будет искренним, должен признаться, что в своих исследованиях не достигает позитивных результатов, как это происходит в других науках. При этом надо учитывать, что, как только в отношении какого-либо предмета становится возможным знание, этот предмет перестает называться философией и становится отдельной наукой. Исследование небесных тел, которое сейчас принадлежит астрономии, когда-то было частью философии; величайшая работа Ньютона называлась «Математические начала натуральной философии». Аналогично исследование человеческого ума, которое было частью философии, сейчас отделилось от нее и стало наукой психологией. Таким образом, в значительной степени неопределенность философии больше кажущаяся, чем реальная: те вопросы, на которые уже можно дать ответ, относятся к наукам, а те, на которые в настоящий момент времени такого ответа нет, принадлежат остатку, называемому философией.

Однако это только часть истины относительно неопределенности философии. Существует много вопросов — и среди них вопросы, имеющие величайшее значение для нашей духовной жизни, — которые, как мы видели, останутся неразрешимыми для человеческого интеллекта до тех пор, пока он не приобретет гораздо большей силы по сравнению с нынешним состоянием. Имеет ли Вселенная некоторый единый план или цель, или же это случайное скопление атомов? Является ли сознание постоянной частью Вселенной, что дает надежду на бесконечный рост мудрости, или же это просто преходящее событие на небольшой планете, где через какое-то время жизнь должна исчезнуть? Являются ли добро и зло важными для Вселенной, или же они имеют значение только для человека? Такие вопросы задаются философией, и разные философы отвечают на них по-разному. Но кажется ясным, что независимо от того, будут ли найдены ответы на эти вопросы, те ответы, которые предлагаются философами, вряд ли будут выступать в качестве доказательных истин. И все же, как бы ни была мала надежда получить ответы на подобные вопросы, продолжение их рассмотрения является делом философии. Философия заставляет нас осознавать важность вопросов подобного рода, рассматривать все подходы к ним и поддерживать тот теоретический интерес ко Вселенной, который склонен умирать, если мы ограничиваем себя достоверно приобретенным знанием.

Многие философы действительно считают, что философия может дать правильные ответы на такие фундаментальные вопросы. Они полагают, что самое важное в религиозных верованиях может быть строго доказано. Для того чтобы судить о таких попытках, необходимо предпринять обзор человеческого знания и вынести некоторое мнение относительно его методов и ограничений. Вряд ли следует трактовать такие проблемы догматически, но если исследования, проведенные в наших предыдущих главах, не ввели нас в заблуждение, тогда мы вынуждены отказаться от надежды найти философские доказательства религиозных верований. Следовательно, мы не можем включить в число составляющих ценности философии никакое определенное множество ответов на такие вопросы. Так что ценность философии для изучающих ее не зависит от какого-либо предполагаемого корпуса приобретаемых достоверных знаний.

Ценность философии, на самом деле, заключается именно в ее неопределенности. Человек, не имеющий вкуса к философии, проходит по жизни пленником предрассудков здравого смысла, привычных верований своего времени или своего народа, убеждений, возникших в его уме без критического их обдумывания. Такому человеку мир кажется определенным, конечным, ясным; обыкновенные, общие вещи не вызывают вопросов, а незнакомые возможности отвергаются. Наоборот, как только мы начинаем философствовать, мы обнаруживаем, как мы видели в первых главах, что даже повседневные вещи служат источником вопросов, на которые могут быть даны только неполные ответы. Философия, будучи не в состоянии дать достоверные ответы на сомнения, ею же инициированные, все-таки способна предложить множество возможностей, которые обогащают нашу мысль и освобождают ее от тирании привычки. Таким образом, уменьшая наше ощущение достоверности в отношении того, каковы вещи, философия увеличивает наше знание того, чем вещи могут быть. Она устраняет самодовольный догматизм тех, кто никогда не устремлялся в область освобожденной мысли, и поддерживает в нас чувство удивления, когда знакомые вещи предстают в неожиданном ракурсе. Кроме пользы, приносимой демонстрацией неожиданных возможностей, философия ценна — и, вероятно, в этом ее главная ценность — за счет величия предметов, над которыми она размышляет, и за счет освобождения от узости и личностных соображений при этом размышлении. Жизнь «инстинктивного» человека ограничена кругом его личных интересов: семья и друзья могут входить в этот круг, но внешний мир не принимается во внимание, за исключением тех случаев, когда он помогает или препятствует тому, что составляет круг инстинктивных желаний. В такой жизни присутствует нечто суетное и ограниченное по сравнению со спокойствием и свободой философской жизни. Личный мир инстинктивных интересов мал, это песчинка в море великого и могучего мира, который должен рано или поздно превратить наш личный мир в руины. До тех пор, пока мы не расширим круг наших интересов настолько, чтобы включить в него весь внешний мир, мы подобны осажденному гарнизону, осознающему, что враг не даст уйти и что сдача крепости неизбежна. В такой жизни нет мира, а есть лишь постоянная борьба между настойчивостью желаний и бессилием воли. И если наша жизнь должна быть более значимой и свободной, мы должны избегнуть этой тюрьмы и этой борьбы тем или иным путем.

Один из таких способов — это философское размышление. Философское размышление в своем широчайшем проявлении не делит Вселенную на два враждебных Лагеря — друзей и недругов, полезное и враждебное, добро и зло, его взгляд является полностью беспристрастным. Философское размышление в его чистом виде не имеет целью доказать, что остальная Вселенная сродни человеку. Всякое приобретение знания есть расширение Я, но это расширение достигается скорее, когда его не ищут прямо. Оно достигается, когда в человеке верх берет жажда знания, жажда такого исследования, при котором нет заранее желания, чтобы изучаемые объекты имели тот или иной характер, а есть приспособление Я к тем характеристикам, которые обнаруживаются в объектах. Такое расширение Я не достигается в тех случаях, когда мы берем Я, как оно есть, и пытаемся показать, что мир подобен Я в такой степени, что знание его возможно без всякого допущения того, что кажется чуждым. Такого рода желание есть форма самоутверждения, и, подобно всякому самоутверждению, оно является препятствием на пути к желаемому росту Я, к осознанию того, на что Я способно. Самоутверждение в философской спекуляции, как и везде, рассматривает мир как средство достижения своих целей и тем самым принижает мир по сравнению с Я, которое ограничивает величие благ мира. Напротив, в размышлении мы начинаем с не-Я, и через его величие расширяются границы Я. Через бесконечность Вселенной размышляющий ум приобретает бесконечный характер.

По этой причине величие души не поощряется теми философами, которые ассимилируют Вселенную к человеку. Знание есть форма союза Я и не-Я; подобно всякому союзу, в нем доминирует одна из сторон, и именно это происходит в случае попытки совместить Вселенную с тем, что мы находим в себе. Широко распространена философская тенденция считать человека мерой всех вещей, истину — сотворенной человеком, пространство, время и мир универсалий — свойствами ума. Кроме того, принято считать, что если бы что-либо не было сотворено умом, то оно было бы непознаваемым и необъяснимым. Этот взгляд, если правильны наши предыдущие рассуждения, неверен, но кроме того, что он неверен, он отнимает у философского размышления как раз то, что придает ему ценность, так как привязывает размышление к Я. То, что при этом называется знанием, не есть союз с не-Я, но есть множество предрассудков, обычаев, желаний, которые создают непроницаемый барьер между нами и внешним миром. Человек, который находит удовольствие в такой теории познания, подобен человеку, который никогда не выходил за пределы домашнего круга из-за боязни, что его слово не станет законом.

Истинное философское размышление, в противоположность этому, находит удовлетворение в каждом расширении не-Я, во всем, что увеличивает объект размышления, а тем самым и размышляющий субъект. Все личное или частное в размышлении, все зависящее от привычек, интересов, желаний искажает объект и поэтому нарушает союз, преследуемый интеллектом. Тем самым возводится барьер между субъектом и объектом и интеллект делается заложником личного и частного. Видение свободного интеллекта таково, каким оно могло бы быть у Бога, без здесь и сейчас, без надежд и страхов, без препятствий обыденных вер и традиционных предрассудков; он спокоен, бесстрастен, руководствуется исключительно страстью к знанию — знанию столь же безличностному, настолько чистому размышлению, какого только может достичь человек. Свободный интеллект будет больше ценить абстрактное и универсальное знание, которое не включает случайностей частной истории, нежели знание, основанное на чувствах, которое зависит, как это и должно быть, от исключительной и личной точки зрения, а также тела, чьи органы чувств столь же искажают, сколь и открывают.

Ум, привыкший к свободе и беспристрастности философского размышления, сохранит кое-что от этой свободы и беспристрастности и в мире действий и эмоций. Он будет рассматривать свои цели и желания как части целого, полагая, что, за исключением этих бесконечно малых фрагментов, весь остальной мир не подвержен воздействию человеческих деяний. Беспристрастность, которая в размышлении является незамутненным преследованием истины, — это как раз то свойство ума, которое в действии являет собой справедливость, а в эмоциях — всеобщую любовь, которая может быть дарована всем, а не только тем, кто признан полезным или достойным похвалы. Это размышление расширяет не только объекты нашей мысли, но также объекты наших действий и наших эмоций: оно делает нас гражданами Вселенной, а не только обнесенного стеной города, который воюет со всем своим окружением. В этом вселенском гражданстве и состоят истинная свобода человека и его освобождение от рабства мелочных надежд и страхов.

Таким образом, мы можем подытожить наше обсуждение ценности философии. Философия должна изучаться не ради определенных ответов на свои вопросы, поскольку, как правило, неизвестны такие истинные ответы, но ради самих вопросов. А эти вопросы расширяют наше понимание того, что возможно, обогащают наше интеллектуальное воображение и убавляют догматическую уверенность, которая служит преградой уму в его размышлениях. Но прежде всего дело в том, что ум приобщается к великому через величие Вселенной и становится способным к союзу с нею, что и представляет собой высшее благо.

Рассел Б. Проблемы философии. СПб., 1914. С. 112-118.

Рассел б. Ценность философии14

Подойдя к концу нашего краткого и очень неполного обзора проблем философии, хорошо было бы в заключение выяснить, в чем ценность философии и почему она должна изучаться. Рассмотреть этот вопрос тем более необходимо, что многие люди под влиянием науки или практической деятельности склонны сомневаться, является ли философия чем-то лучшим, нежели невинной, но бесполезной тратой времени, рассмотрением пустяковых различий и спорами по вопросам, относительно которых знание невозможно.

Этот взгляд на философию является результатом отчасти неправильного представления о целях в жизни, а отчасти и неправильного представления о тех благах, которых философия стремится достигнуть. Физика, благодаря ряду открытий, полезна огромному числу людей, совершенно не знающих ее; и поэтому изучение физики оправдывается не только тем, что она дает изучающему, но главным образом тем, что она дает человечеству в целом. Этого нельзя сказать про философию. Если изучение философии и имеет какое-нибудь значение для тех, кто ее не изучает, то лить косвенное, через то влияние, которое она оказывает на жизнь изучающих ее. И потому именно в этом влиянии мы должны прежде всего искать ценность философии.

Но, если мы не хотим, чтобы наша попытка определить ценность философии окончилась неудачей, мы должны прежде всего освободиться от предрассудков тех, кого неправильно называют “практическими” людьми. “Практический” человек в часто употребляемом смысле этого слова — это человек, признающий только материальные нужды, человек, понимающий, что необходима пища для тела, но забывающий о необходимости для человека духовной пищи. Если бы всем людям жилось хорошо, если бы бедность и болезни были низведены до самых малых размеров, то все же оставалось бы еще многое, что нужно было бы сделать, дабы создать ценное общество; но и при существующих условиях блага для духа, по крайней мере, так же важны, как и блага для тела. Только среди духовных благ можно найти ценность философии; и только тех, которые не безразличны к этим благам, можно убедить, что изучение философии — не простая трата времени.

Философия, подобно всем другим наукам, стремится прежде всего к знанию. Это — знание, которое дает единство и систему совокупности наук, знание, являющееся результатом критического рассмотрения основ наших убеждений, предрассудков и мнений. Но нельзя утверждать, что философия успешно справилась со своей задачей, дав определенные ответы на свои вопросы. Если вы спросите математика, минералога, историка или какого-нибудь иного ученого, совокупность каких определенных истин была установлена его наукой, то ответ будет длиться столько времени, сколько вы захотите его слушать. Но если вы зададите этот же вопрос философу, то он должен будет сознаться, если он искренен, что его наука не достигла таких позитивных результатов, как другие науки. Конечно, отчасти это объясняется тем обстоятельством, что, лишь только становится возможным определенное знание, касающееся какого бы то ни было вопроса, такое знание перестает называться философией и становится отдельной наукой. Целостное изучение неба, принадлежащее теперь астрономии, входило когда-то в философию; великое произведение Ньютона носило название: “Математические начала натуральной философии”. Равным образом изучение человеческого сознания, которое до самого последнего времени составляло часть философии, отделилось теперь от нее и сделалось предметом психологии. Таким образом, в значительной своей части неопределенность философии является более кажущейся, чем действительной: те вопросы, на которые мы можем дать определенные ответы, включены в отдельные науки, и лишь те, на которые еще нельзя дать точного ответа, составляют тот остаток, который называется философией.

Однако это лишь отчасти объясняет неопределенность философии. Есть много вопросов — и среди них представляющие глубочайший интерес для нашей духовной жизни, — которые, насколько нам известно, останутся неразрешимыми для человеческого разума, если его мощь не изменится коренным образом. Есть ли во вселенной какое-либо единство плана или цель или же она представляет собой просто случайное скопление атомов? Является ли сознание постоянной составляющей вселенной, позволяющей надеяться на беспредельный рост мудрости, или же это просто преходящая случайность на крошечной планете, на которой в конце концов жизнь сделается невозможной? Имеет ли добро и зло какое-нибудь значение для мира, или они важны только для человека? Такие вопросы ставятся философией, и на них различные философы дают разные ответы. По-видимому, независимо от того, поддаются ли проверке ответы на эти вопросы или нет, ответы, даваемые философией, не являются доказательно истинными. Тем не менее, как ни мала надежда получить ответы, дело философии продолжать рассмотрение таких вопросов, выяснять их значение, исследовать все подходы к ним и поддерживать спекулятивный интерес ко вселенной, который может быть подавлен нашим стремлением к определенно установленному знанию.

Конечно, многие философы считали, что философия может дать определенные истинные ответы на эти фундаментальные вопросы. Они предполагали, что истинность самых важных религиозных убеждений может быть строго доказана. Чтобы оценить эти попытки, необходимо обозреть человеческое знание и составить мнение о его методах и границах. Но по этому вопросу было бы неразумно высказаться догматически; и если рассуждения предыдущих глав не сбили нас с пути, то мы вынуждены отказаться от надежды найти философские доказательства религиозных убеждений. Мы не можем, следовательно, видеть ценность философии в каких бы то ни было определенных ответах на такие вопросы. Таким образом, лишний раз выясняется, что ценность философии не зависит от предполагаемой совокупности определенного установленного знания, которое усваивается теми, кто ее изучает.

Ценность философии в действительности во многом необходимо искать в самой ее недостоверности. Человек, не обладающий философским складом ума, проходит сквозь жизнь, скованный предрассудками, проистекающими из здравого смысла, привычными взглядами своего века, своего народа и убеждениями, выросшими в его сознании без участия или согласия осмотрительного разума. Для такого человека мир представляется определенным, конечным, очевидным, обычные объекты не вызывают никаких вопросов, а необычные возможности презрительно отбрасываются. И наоборот, как только мы начинаем философствовать, мы сейчас же обнаруживаем, что даже самые обычные вещи порождают проблемы, на которые можно дать очень неполные ответы. Философия, хотя она не может сказать уверенно, в чем истинный ответ на поднятые ею сомнения, способна предложить ряд возможных ответов, расширяющих нашу мысль и освобождающих ее от тирании обычая. Таким образом, уменьшая наше чувство уверенности относительно того, чем вещи являются, философия значительно увеличивает наши знания относительно того, чем они могут быть: она устраняет слишком притязательный догматизм тех, кто никогда не странствовал в царстве освобождающего сомнения, и оживляет наше чувство удивления, показывая обычные вещи в необычном свете.

Но кроме ее полезности в выявлении неожиданных возможностей ценность философии — быть может, даже ее главная ценность — состоит в величии тех объектов, о которых она размышляет, и в освобождении от узких и личных целей, являющемся следствием такого размышления. Жизнь человека, живущего инстинктивно, ограничена кругом его личных интересов: в этот круг могут входить его семья и друзья, но весь внешний мир входит лишь постольку, поскольку он помогает или препятствует тому, что входит в круг его инстинктивных желаний. В такой жизни есть нечто лихорадочное и ограниченное, и по сравнению с ней философская жизнь спокойна и свободна. Частный мир инстинктивных интересов узок и находится посредине великого и могучего мира, который рано или поздно должен разрушить наш частный мир. И если мы не можем так расширить наши интересы, чтобы включить в них весь внешний мир, то мы находимся в положении гарнизона осаждаемой крепости, зная, что враг не даст нам уйти и что капитуляция неизбежна. В такой жизни нет мира, но есть постоянная борьба между настойчивостью желаний и бессилием воли. Так или иначе мы обязаны, если хотим, чтобы наша жизнь была значительной и свободной, вырваться из этой тюрьмы и этой борьбы.

Один из путей освобождения — это философское размышление. Философское размышление в своих самых широких границах не делит мир на два враждебных лагеря, на друзей и врагов, на полезное и вредное, на хорошее и плохое, оно смотрит на мир бесстрастно. Чистое философское размышление не стремится доказать, что вселенная по своей природе родственна человеку. Всякое приобретение знания есть развитие нашего ”Я”, но это развитие достигается лучше всего, когда к нему непосредственно не стремятся. Оно обретается, когда действует лишь стремление к познанию; при этом исследование не хочет заранее предписывать своим объектам определенные свойства, но приспосабливает ”Я” к тем свойствам объектов, которые оно находит. И мы не достигнем этого развития ”Я”, если, отправляясь от реального ”Я”, попытаемся показать, что мир так подобен этому ”Я”, что его познание возможно без признания того, что кажется ему чуждым. Стремление к такому доказательству является формой самоутверждения, и, как всякое самоутверждение, оно препятствует тому росту «Я”, которого оно желает и на которое, как это знает ”Я”, оно способно. Самоутверждение в философской спекуляции, как и в других областях, рассматривает мир как способ достижения собственных целей; и, таким образом, оно принижает мир перед ”Я”, и ”Я” устанавливает пределы величию его благ. В размышлении, наоборот, мы начинаем с ”не-Я”, и через его величие ”Я” расширяет свои границы; через бесконечность вселенной разум, созерцающий ее, становится участником бесконечности.

Поэтому те философии, которые уподобляли вселенную человеку, не лелеяли величие духа. Знание есть форма союза ”Я” и ”не-Я”, и, как всякий союз, он ослабляется суверенитетом, следовательно, любой попыткой навязать миру то, что мы находим в нас самих. Существует широко распространенное философское воззрение, что человек — мера всех вещей, что истина — это человеческое создание, что пространство, время и мир универсалий — свойства мышления, что если что-либо и есть не созданное разумом, то это непознаваемо и не имеет для нас значения. Это воззрение, если наши предыдущие рассуждения правильны, неверно; но, кроме того, что оно неверно, оно лишает философское размышление всего того, что придает ему ценность, так как оно ограничивает размышление одним лишь ”Я”. То, что это воззрение называет знанием, — это не союз с ”не-Я”, но ряд предрассудков, обычаев и стремлений, составляющих непроходимую завесу между нами и миром вне нас. Человек, удовлетворяющийся такой теорией познания, подобен человеку, никогда не покидающему свой домашний очаг из боязни, что за его пределами его слово не будет законом.

Истинное философское размышление, в противоположность этому, находит удовлетворение в каждом развитии ”не-Я», во всем, возвеличивающем созерцаемые предметы, а следовательно, и созерцающего субъекта. Все личное или частное в размышлении, все зависящее от привычки, эгоистического интереса или желания, искажает объект размышления и, следовательно, ослабляет союз, который ищет интеллект. Создавая барьер между субъектом и объектом, такие личные и частные вещи создают для интеллекта тюрьму. Свободный интеллект будет видеть так же, как мог бы видеть Бог, — без «здесь и теперь», без надежд и страхов, без пут привычных взглядов и традиционных предрассудков, спокойно, бесстрастно, и руководствоваться одним и исключительным стремлением к познанию — познанию безличному, чисто размышляющему, которое только доступно человеку. И поэтому свободный интеллект больше ценит абстрактное и универсальное знание, в которое не входят случайности частной истории, чем знание, доставляемое чувствами и по необходимости зависящее от исключительной и личной точки зрения и от нашего тела, органы чувств которого искажают то, что воспринимают.

Сознание, привыкшее к свободе и беспристрастию философского размышления, сохранит кое-что из этой свободы и беспристрастия и в мире поступков и эмоций. Оно будет смотреть без упрямства на свои цели и желания, как на части целого, как на бесконечно малые фрагменты мира, значительнейшая часть которого не затрагивается человеческими поступками. Беспристрастие в созерцании, являющееся чистым стремлением к истине, есть то же самое качество разума, которое в отношении поступков носит название справедливости, а в сфере эмоций является универсальным чувством любви, которое проявляется ко всему, а не только к тому, что признается полезным или восхитительным. Таким образом, размышление расширяет не только сферу нашей мысли, но также и сферу наших поступков и чувств: оно делает нас гражданами мира, а не только гражданами одного укрепленного города, воюющего со всеми другими. В этом вселенском гражданстве заключается истинная свобода человека и его освобождение от рабства узких надежд и страхов.

Подведем теперь итог всему тому, что мы сказали о ценности философии. Философию надо изучать не ради каких-либо определенных ответов на поставленные ею вопросы, ибо, как правило, ни об одном определенном ответе нельзя сказать, что он истинен, но скорее ради самих этих вопросов, ибо они расширяют наше представление о том, что возможно, обогащают наше интеллектуальное воображение и уменьшают догматическую уверенность, закрывающую разуму дорогу к размышлению; но прежде всего философию надо изучать потому, что через величие мира, о котором философия размышляет, разум также становится великим и способным к тому союзу со вселенной, который является высшим благом.

Какого рода знание даёт философия, согласно Расселу?

С чем связана специфика философского знания по сравнению со знанием научным?

Почему ценность философии «не зависит от предполагаемой совокупности определенного установленного знания, которое усваивается теми, кто ее изучает»?

Как можно истолковать слова Рассела: «ценность философии во многом необходимо искать в самой ее недостоверности»?

Философия, ценность философии

Главная / Буква «Ф» / Философия, ценность философии — Следующий термин

Философия, ценность философии (Бетран Рассел: «Словарь разума, материи и морали»)

Философия может дать привычку к точному и внимательному мышлению, не только в математике или в естественных науках, но и в важных практических вопросах. Философия может дать беспристрастное и широкое понимание целей человеческой жизни. Она может дать человеку чувство меры в понимании своей роли в обществе, роли современности по отношению к прошлому и будущему, роли всей истории человечества по отношению к космосу. Расширяя мышление, философия создаёт противоядие тревогам и страданиям нашего времени и делает возможным то приближение к спокойствию, на которое способен чуткий разум в нашем измученном и неуверенном мире.

Бертран Рассел

Интервью 1959 г. ВУДРО УАЙЭТТ

Лорд Рассел, что такое философия?

Это довольно спорный вопрос. Я думаю, не найдется двух философов, способных дать Вам один и тот же ответ. Мой собственный прозвучал бы так: философия представляет собой размышления о предметах (matters), точное знание о которых еще невозможно. Правда, это только мое мнение.

В чем состоит разница между наукой и философией?

Можно дать примерно следующий ответ: наука — это то, что мы знаем, а философия — то, чего мы не знаем. Это простое определение, объясняющее, почему с развитием знаний вопросы постоянно переходят из области философии в область науки.

То есть когда что-нибудь установлено и открыто, это уже перестает быть философией и становится наукой?

Да, а все те вопросы, которые когда-то относили в разряд философских, больше таковыми не являются.

Какова польза от философии?

Я думаю, философия имеет две реальные области применения. Одна из них — поддержка размышлений о предметах, которые еще не попали в сферу науки. В конце концов, наука охватывает лишь небольшую часть того, что интересует и должно интересовать человечество.

Существует множество вещей, представляющих огромный интерес, о которых наука, во всяком случае в настоящий момент, знает мало, и мне бы не хотелось, чтобы человеческая фантазия была бы ограничена рамками известного сейчас. Я думаю, что одно из применений философии состоит в увеличении наших воображаемых конструкций о мире и доведении их до уровня гипотез. Но существует и другое назначение философии, на мой взгляд, не менее важное, которое помогает понять нам, что существует множество вещей, кажущихся известными, на самом деле неизвестны нам. С одной стороны, философия заставляет нас думать о вещах, о которых мы можем узнать, а с другой стороны, позволяет нам с достаточной скромностью осознавать, как много из того, что кажется знанием, таковым на самом деле не является.

Не могли бы Вы проиллюстрировать на конкретных примерах некоторые гипотезы, которые подтвердились и имели важные последствия в будущем.

Да. Это довольно просто сделать, особенно на примере греческой философии. Греки впервые предложили целый ряд гипотез, оказавшихся впоследствии весьма ценными, но которые в то время не могли быть проверены. Возьмем, к примеру, атомистическую гипотезу. Демокрит придумал атомистическую гипотезу, согласно которой материя состоит из мельчайших атомов, и спустя более чем две тысячи лет оказалось, что это была правильная научная точка зрения, но в то время это было просто предположение. Или другой пример. Аристарх был первым человеком, предположившим, что Земля вращается вокруг Солнца, а не Солнце вокруг Земли, и что смена дня и ночи — это следствие вращения Земли. До эпохи Коперника, почти две тысячи лет, эта гипотеза была почти похоронена и забыта. Но возможно, что Коперник никогда бы не пришел к этой мысли, если бы до этого к ней не пришел Аристарх.

Как это происходит, это своего рода интуиция?

О, нет. Люди, впервые предложившие эти гипотезы, не могли утверждать: «Это истинно», они могли сказать только: «Это может быть истинным». Если вы обладаете хорошим научным воображением, вы можете размышлять о всевозможных явлениях, которые могут быть истинны, и в этом суть науки. Вы сначала думаете о чем-либо, что может быть верным, потом вы проверяете, так ли это, и обычно это не так.

Но разве Платон не считал атомистическую теорию Демокрита несостоятельной?

Платона Демокрит пугал. Платон говорил, что все книги Демокрита следует сжечь. Платон не любил науку. Он любил математику, но ничто больше в науке ему не нравилось.

Сейчас философия превратилась до некоторой степени в служанку науки.

Частично это так, но, конечно, философия не только служанка науки, так как существует целый ряд тем, с которыми наука не может иметь дело. Например, все, что касается категории ценностей. Наука не скажет вам, что хорошо и что плохо, что хорошо или плохо само по себе, как цель, а не просто как средство.

Не могли бы Вы сказать, изменилось ли с годами отношение философов и общества к философии?

Это зависит от конкретной философской школы. Как для школы Платона, так и для школы Аристотеля главным было попытаться понять мир и, по моему мнению, это как раз то, чем и должна заниматься философия. Если вы обратитесь к стоикам, то увидите, что они особое внимание обращали на мораль: следует терпеливо, стоически переносить удары судьбы, считали они, и это превратилось в расхожее представление о философах.

Вы бы назвали Маркса философом?

В известном смысле он, несомненно, был им, но давайте сразу оговоримся, что существует очень важное деление среди философов. Есть философы, считающие своим долгом поддерживать status quo, и есть другие, которые его нарушают. Маркс, конечно, принадлежит к последним. Что до меня, то я отвергаю оба эти подхода как не отвечающие истинному назначению философии. Я считаю, что дело философии не изменять мир, а познавать его, и это прямо противоположно тому, что говорил Маркс.

А к какому типу философов принадлежите Вы?

Единственное определение, которое я сам себе когда-либо давал, — это логический атомист, но я не особенный любитель давать определения. Я их, скорее, избегаю.

Что это значит, логический атомист?

Это значит, по моему мнению, что способом постигнуть суть любого изучаемого вами предмета является анализ. Вы можете анализировать до тех пор, пока не дойдете до вещей, которые дальше уже не могут быть проанализированы, и они будут логическими атомами. Я называю их логическими атомами, потому что они не являются мельчайшими частицами материи. Они, если можно так выразиться, идеи, из которых создается предмет.

Каковы сейчас основные направления в философии?

Нужно различить направления в философии в англоязычных странах и в континентальной Европе. Они гораздо более независимы друг от друга, чем когда-то. Гораздо более. В англоговорящих странах, и особенно в Англии, существует новая философия, обязанная своим появлением, я полагаю, желанию найти для философии самостоятельную область. В этом, как я только что говорил, проявилось то, что философия просто — «неполная» наука, и существуют люди, которым такая точка зрения не нравится. Им хочется, чтобы философия имела собственную сферу. Это привело к появлению лингвистической философии, для которой важен не ответ на вопрос, а достаточно точное представление его смысла. Сам я с такой точкой зрения не могу согласиться, но я могу ее проиллюстрировать. Однажды я на велосипеде отправился в Винчестер и по дороге заблудился. Я зашел в деревенский магазинчик и сказал: «Не могли бы Вы подсказать мне самую короткую дорогу в Винчестер?» Человек, которого я спросил, обратился к кому-то в задней комнате, кого я не мог видеть: «Джентльмен хотел бы узнать самый короткий путь в Винчестер». Голос в ответ: «Винчестер? — Да. Дорогу в Винчестер? — Да. — Самую короткую? — Да. — Не знаю». И так мне пришлось уйти, не получив никакого ответа. И это то, чем, согласно оксфордской школе, должна заниматься философия.

То есть правильно формулировать вопрос, не заботясь об ответе?

Да. Давать ответы — это дело кого-то другого. Насколько отличается от этого континентальный подход? Континентальный подход, если можно так выразиться, более полнокровный. Хотя я с ним не совсем согласен, но в известном смысле он гораздо ближе к жизни и гораздо больше похож на философию прежних времен. Существуют различные направления философии: одни — происходящие из отношения Кьеркегора к экзистенциализму, другие — предназначенные обеспечивать полемику для традиционных религий, и еще множество тому подобных. Я, со своей стороны, не считаю, что все они представляют какую-нибудь ценность.

Но какой практический смысл в вашем направлении философии для человека, который хочет знать, как ему жить?

Огромное количество людей пишут мне, что они сейчас совершенно запутались в том, как им следует вести себя. Отказавшись принять традиционные правила поведения, они не знают, каким другим следовать. Я думаю, что то направление философии, которого я придерживаюсь, может быть полезным в том смысле, что оно дает возможность людям действовать энергично, когда они не уверены абсолютно в правильности своих действий. По моему мнению, никому не следует быть уверенным в чем-либо. Если у вас нет сомнений, вы, несомненно, ошибаетесь, так как ничто не заслуживает полной уверенности, а следовательно, всегда все свои убеждения нужно подвергать некоторой доле сомнения и, несмотря на сомнения, действовать решительно. В конце концов, это как раз то, что делает полководец, когда планирует сражение. Он совершенно не знает, как будет действовать неприятель. Но, если он хороший генерал, он правильно угадает. Если он плохой генерал, он рассчитает неверно. Но в практической жизни приходится действовать, основываясь на вероятностях, и я жду от философии, что она поощрит людей действовать решительно, хоть и без абсолютной уверенности.

Да, но как теперь быть с тем, что люди начинают сомневаться в том, во что они верили. Разве это не нарушает их душевного равновесия?

Так происходит время от времени, но я думаю, что некоторое такое нарушение — это неотъемлемая часть умственной тренировки. Если у них есть какие-либо научные познания, то они обладают багажом, помогающим избежать полного разочарования из-за сомнений, которые они должны иметь.

Каким Вы видите будущее философии?

Я не думаю, что в будущем философия сможет приобрести такое же значение, какое она имела во времена древних греков или в средние века. Я думаю, что развитие науки неминуемо уменьшит значение философии.

Возможно, у нас слишком много философов?

Я полагаю, философу не следует высказываться на этот счет. На мой взгляд, свое мнение по этому поводу должны выразить люди, не являющиеся философами.

Как бы Вы могли выразить ценность философии в сегодняшнем мире и в будущем?

Я думаю, что философия имеет большое значение в сегодняшнем мире. Во-первых, потому, что, как я уже сказал, она заставляет вас осознавать существование очень многих и очень важных вопросов, не входящих, по крайней мере сейчас, в сферу науки, и приводит нас к пониманию того, что научный подход сам по себе неадекватен. А во-вторых, она все же делает людей немного скромнее интеллектуально и заставляет их сознавать, что огромное число вопросов, казавшихся решенными, оказывались неверными и что нет короткой дороги к знаниям. И что постижение мира, по моему мнению, основная цель, которую должен ставить перед собой любой философ, — это очень долгое и сложное дело, в котором мы не должны быть догматиками.

Ценность философии. РАССЕЛ БЕРТРАН (1872—1970)

Придя к концу нашего краткого и очень неполного обзора проблем философии, хорошо было бы в заключение выяснить, в чем ценность философии, и как она должна изучаться. Рассмотреть этот вопрос тем более необходимо, что многие под влиянием науки и практических дел склонны сомневаться, отличается ли чем-либо философия от невинной, но бесполезной забавы, увлечения тончайшими ненужными различениями и спорами по вопросам, относительно которых знание невозможно.

Этот взгляд на философию является результатом отчасти неправильного представления о назначении человека, а отчасти и неправильного представления о том, что философия пытается дать. Физика — благодаря ряду изобретений — полезна несчетному числу людей, совершенно не знающих ее; и поэтому изучение физики оправдывается не только тем, что она дает изучающему, но, главным образом, тем, что она дает человечеству в целом. Этого нельзя сказать про философию. Если изучение философа и имеет какое-нибудь значение для не изучающих ее, то лишь посредственное, через то влияние, которое она оказывает на жизнь посвятивших себя ей. И потому именно в этом влиянии мы должны прежде всего искать ценность философии.

Но, если мы не хотим, чтобы наша попытка определить ценность философии окончилась неудачей, мы должны прежде всего освободиться от предрассудков, которые неправильно называются предрассудками «практических» людей. «Практический» человек, в часто употребляемом смысле этого слова — это человек, признающий только материальные нужды, человек, знающий, что необходима пища для тела, но забывающий о духовной пищи. Если бы всем людям жилось хорошо, если бы бедность и болезни были низведены до возможно малых размеров, то все же оставалось бы еще многое, что нужно было бы сделать, чтобы создать ценное общество; но и при существующих условиях блага духа, по крайней мере, так же важны, как и блага тела. Только среди духовных благ можно найти ценность философии; и только тех, которые не безразличны к этим благам, можно убедить, что изучение философии — не простая потеря времени.

Философия, как и все другие дисциплины, стремится прежде всего к знанию. Знание, к которому она стремится, — это знание, которое дает единство и систему совокупности наук, знание, являющееся результатом критического рассмотрения наших убеждений, предрассудков и мнений. Но нельзя утверждать, что философия успешно справилась со своей задачей, дав определенные ответы на свои вопросы. Если вы спросите математика, минералога, историка или какого-нибудь иного ученого, совокупность каких определенных истин была установлена его наукой, то ответ будет длиться столько времени, сколько вы захотите его слушать. Но если вы поставите этот же вопрос философу, то он должен будет сознаться, если он искренен, что его наука не достигла таких определенных результатов, как другие отрасли знания.

Конечно, отчасти это объясняется тем обстоятельством, что лишь только становится возможным определенное знание, касающееся какого бы то ни было вопроса, то такое знание перестает называться философией и становится отдельной наукой. Изучение неба, составляющее теперь задачу астрономии, входило когда-то в философию; и великое произведение Ньютона носило название: «Математические принципы естественной философии». Равным образом изучение человеческой души, которое до самого последнего времени составляло часть философа, отделилось теперь от нее и сделалось предметом психологии. И, таким образом, в значительной своей части неопределенность философии более кажущаяся, чем действительная: ибо те вопросы, на которые мы можем дать определенные ответы, отнесены к отдельным наукам, и лишь те, на которые еще нельзя дать точного ответа, составляют тот комплекс, который называется философией.

Но это лишь отчасти объясняет неопределенность философии. Есть ряд вопросов, и среди них значительнейшие для нашей духовной жизни, — которые, поскольку мы можем установить, должны остаться неразрешимыми для человеческого, разума, если силы его не изменятся коренным образом. Есть ли во Вселенной единство и цель, или же это просто случайное нагромождение атомов? Является ли сознание необходимым элементом Вселенной, позволяющим надеяться на беспредельный рост мудрости, или же это просто преходящая случайность на крошечной планете, на которой в конце концов жизнь сделается невозможной? Имеет ли добро и зло какое-нибудь значение для мира, или только для человека? Такие вопросы возбуждаются философией, и на них различные философы дают различные ответы. Но, во всяком случае, можно ли дать на эти вопросы ответы, пользуясь другими методами или нет, ответы, даваемые философией, не являются доказательно истинными. И тем не менее, как ни мала надежда добиться ответов, дело философии продолжать рассмотрение этих вопросов, выяснять их важность, анализировать приближение к ним и поддерживать жизненность спекулятивного интереса ко Вселенной, — интереса, который может быть убит нашим ограничением себя определенно доказательным знанием.

Многие философы, конечно, считали, что философия может установить истинность известных ответов на эти фундаментальные вопросы. Они предполагали, что истинность основ религии может быть точно доказана. Чтобы оценить эти попытки, необходимо обозреть человеческое знание и составить мнение о его методах и границах. Но по этому вопросу было бы неразумно высказаться догматически; и если рассуждения предыдущих глав не сбили нас с пути, то мы принуждены отказаться от надежды найти философские доказательства религиозных убеждений. Мы не можем, следовательно, видеть ценность философии в каких бы то ни было определенных ответах на такие вопросы. Таким образом, лишний раз выясняется, что ценность философии не зависит от предполагаемой совокупности определенного доказательного знания, приобретаемого тем, кто ее изучает.

Ценность философии в действительности должна быть найдена именно в ее недостоверности. Человек, не обладающий вкусом к философии, проходит сквозь жизнь закабаленным повседневными предрассудками, обычными убеждениями своего века, своей среды и мнениями, выросшими в его сознании без участия или согласия судящего разума. Для такого человека мир ограничен, определенен, понятен; обычные предметы не возбуждают вопросов, а необычные возможности с пренебрежением отбрасываются. Но лишь только у нас появляется вкус к философии, мы сейчас же обнаруживаем . что даже самые обычные вещи возбуждают вопросы, на которые можно дать очень неполные ответы. Философия, хотя она не может сказать определенно, в чем истинный ответ на возбужденные ею сомнения, способна открыть ряд возможных ответов, расширяющих нашу мысль и освобождающих ее от тирании обычая. И, таким образом, уменьшая нашу уверенность в действительной природе вещей, философия значительно увеличивает наши знания возможных природ; она устраняет слишком притязательный догматизм тех, которые никогда не странствовали в царстве освобождающего сомнения, и оживляет наше чувство чудесности, показывая обычные вещи в необычном свете.

Но кроме этого выявления новых возможностей — ценность философии, быть может, даже ее главная ценность — в величии тех предметов, которые она созерцает, и в освобождении от узких и личных стремлений, являющихся следствием такого созерцания. Жизнь малосознательно живущего человека включена в тесный круг его личных интересов: в этот круг могут входить его семья и друзья, но весь внешний мир входит лишь постольку, поскольку он помогает или препятствует тому, что входит в круг его инстинктивных желаний. В такой жизни есть нечто лихорадочное и ограниченное, и по сравнению с ней жизнь философии спокойна и свободна. Частный мир инстинктивных интересов узок и находится в середине великого и могучего мира, который рано или поздно должен разрушить наш частный мирок. И если мы не можем так увеличить размах наших интересов, чтобы включить в них весь внешний мир, то мы находимся в положении гарнизона осаждаемой крепости, зная, что враг не дает нам уйти и что сдача неминуема. В такой жизни нет мира, но постоянная борьба настойчивости желаний с беспомощностью воли. Тем или иным способом мы должны, если наша жизнь должна быть значительной и свободной, — вырваться из этого заключения и этой борьбы.

Один из путей освобождения — это философское созерцание. Философское созерцание в своих широких рамках не делит мира на два враждебных лагеря, на друзей и врагов, на помощников и неприятелей, — оно совершенно беспристрастно. Чистое философское созерцание не стремится доказать, что Вселенная по своей природе родственна человеку. Всякое приобретение знания — расширение нашего «я», но это расширение достигается лучше всего, когда оно непосредственно не ищется. Оно получается, когда действует лишь стремление к познанию, и когда изучение не хочет заранее предписывать своим предметам определенные свойства, но заставляет наше «я» приспособляться к тем свойствам, которые оно находит. И мы не достигнем этого расширения, если, взяв «я», какое оно есть, попытаемся показать, что мир так схож с этим «я», что его познание возможно без признания того, что кажется ему чуждым. Стремление к такому доказательству является формой самоутверждения, и, как всякое самоутверждение, он препятствует тому расширению «я», которого оно желает и на которое, как это знает «я», оно способно. Самоутверждение — в философской спекуляции, как и вообще — рассматривает мир, как способ достижения собственных целей; и таким образом, оно принижает мир перед «я», и «я» кладет пределы величию его благ. В созерцании, наоборот, мы исходим из «не — я», и через величие этого «не — я» расширяются границы «я»; благодаря бесконечности Вселенной, разум, созерцающий ее, становится участником бесконечности.

Поэтому, те философские системы, которые отождествляли Вселенную с человеком, не питали величия духа. Знание — форма союза «я» и «не — я», и, как всякий союз, он боится угрожающего ему подчинения одной части другой, — подчинения, насильно приравнивающего Вселенную тому, что мы находим в нас самих. Существует широко распространенное философское стремление признать человека мерой всех вещей, признать истину человеческим произведением, признать пространство, время и мир универсалий — свойствами разума, признать, что если что-либо и есть не созданное разумом, то это не познаваемо и не имеет для нас значения. Этот взгляд, если наши предыдущие рассуждения правильны, неверен; но кроме того, что он не истинен, он лишает философское созерцание всего того, что ценно в нем, так как он ограничивает созерцание лишь «я». То, что этот взгляд называет знанием, — это не союз с «не — я», но ряд предрассудков, обычаев и стремлений, составляющих непроходимую завесу между нами и миром вне нас. Человек, удовлетворяющийся такой теорией познания, напоминает человека, никогда не выходящего из своего семейного круга из боязни, что вне его его слово не будет законом.

Истинное философское созерцание — в противоположность этому — находит удовлетворение в каждом расширении «не — я», во всем, возвеличивающем созерцаемые предметы, а следовательно, и созерцающего субъекта. Все личное или частное в созерцании — все зависящее от привычки, эгоистического интереса или желания, обезображивает предмет созерцания и нарушает союз, которого ищет разум. Создавая стену между субъектом и объектом, такие личные и частные вещи создают для разума тюрьму.

Свободный интеллект стремится к Божественному созерцанию, вне «здесь» и «теперь», вне надежд и опасения, не препятствуемый обычными убеждениями и традиционными предрассудками, спокойно, бесстрастно, руководимый единым и исключительным стремлением к познанию, — к познанию безличному, чисто созерцательному, которое только возможно достичь человеку. И поэтому свободный интеллект больше ценит абстрактное и универсальное знание, в которое не входят случайные частности, чем знание, доставляемое чувствами, знаниеы, которое по необходимости зависит и от исключительной и личной точки зрения — и от нашего тела, органы чувств которого деформируют то, что дают нам.

Разум, свыкшийся со свободой и беспристрастием философского созерцания, сохранит кое- что от этой свободы и беспристрастия и в мире поступков и чувств. Он будет смотреть на свои цели и желания, как на части целого, без упрямства, так как он знает, что эти его цели и желания — бесконечно малые обрывки в мире, значительнейшая часть которого не затрагивается человеческими поступками. Беспристрастие, которое является в созерцании чистым стремлением к истине, — именно то душевное качество, которое в поступках носит название справедливости, а в мире чувств является общей любовью ко всему, а не только к тому, что признается полезным или удивительным. Таким образом, созерцание расширяет не только пределы нашей мысли, но также и пределы наших поступков и чувств: из граждан, окруженного узкими стенами города, воюющего со всеми другими, — оно обращает нас в граждан мира. В этом гражданстве Вселенной заключается истинная свобода человека и его освобождение от порабощения узкими надеждами и опасениями.

Подведем теперь итог всему тому, что мы сказали о ценности философии. Философию надо изучать не за определенность ответов, даваемых ею на ее вопросы, — ибо, как общее правило, ни об одном определенном ответе нельзя сказать, что он истинен, — но скорее за сами эти вопросы, ибо эти вопросы расширяют наше представление о том, что, возможно, обогащают наше интеллектуальное воображение и уменьшают догматическую уверенность, мешающую разуму заняться спекулятивным творчеством; но прежде всего философию надо изучать из-за величия созерцаемой ею Вселенной, из-за того, что она возвеличивает наш дух и делает его способным к тому союзу со Вселенной, который является высшим достоянием духа.