Точка зрения фалеса послужила исходным пунктом развития науки

Генезис греческой философии может быть прослежен до Фалеса (Thales), жившего в ионической колонии Милет во времена Солона (Solon, ок. 630–560 до Р.Х.). Отметим здесь же, что Платон и Аристотель жили в Афинах в IV веке до Р.Х., то есть после поражения афинской демократии в борьбе со Спартой и перед царствованием Александра Великого или Македонского (Alexander the Great, 356–323, царствовал с 336 до Р.Х.).

Мы собираемся предложить определенную интерпретацию главных черт греческой философии вплоть до софистов, поставив в центр вопрос об изменении и проблему единства в разнообразии.

Жизнь. Наше знание о древнейших греческих философах и их учениях является скудным. У нас мало достоверной информации о них, а их подлинные работы по большей части дошли до наших дней во фрагментах. Поэтому то, что о них будет сказано, основано на предположениях и реконструкциях их учений по пересказам других философов.

Считается, что Фалес жил между 624 и 546 г. до Р.Х. Частично это предположение основывается на утверждении Геродота (Herodotus, ок. 484–430/420 до Р.Х.), писавшего, что Фалес предсказал солнечное затмение 585 г. до Р.Х.

Другие источники сообщают о путешествии Фалеса по Египту, что было достаточно необычным для греков его времени. Сообщают также, что Фалес решил задачу исчисления высоты пирамид путем измерения длины тени от пирамиды, когда его собственная тень равнялась величине его роста.

Рассказ о том, что Фалес предсказал солнечное затмение, указывает на то, что он владел астрономическими знаниями, которые, возможно, пришли из Вавилона. Он также обладал познаниями по геометрии — области математики, которая была развита греками. (Арифметика и нуль пришли к нам от арабов. Наши цифры являются арабскими, а не греческими или римскими). Универсальность математических утверждений способствовала формированию у греков представлений о теории и теоретической проверке. Действительно, математические утверждения считаются истинными в ином смысле, чем утверждения об отдельных частных явлениях. Поэтому универсальные утверждения математики должны подвергаться критике иначе, чем это делается для нематематических утверждений. Все это сделало необходимым развитие методов аргументации и рассуждений, не основывающихся на воспринимаемой очевидности.

Фалес, как утверждают, принимал участие в политической жизни Милета. Он использовал свои математические знания для улучшения навигационного оборудования. Он был первым, кто точно определял время по солнечным часам. И, наконец, Фалес разбогател, предсказав засушливый неурожайный год, в преддверии которого он заранее заготовил, а затем выгодно продал оливковое масло.

Труды. Мало что можно сказать о его работах, так как все они дошли до нас в переложениях. Поэтому мы вынуждены придерживаться в их изложении того, что сообщают о них другие авторы. Аристотель в «Метафизике» говорит, что Фалес был родоначальником такого рода философии, которая ставит вопросы о начале, из которого возникает все сущее, то есть то, что существует, и куда потом все возвращается. Аристотель также говорит, что Фалес полагал, что таким началом является вода (или жидкость). Однако точно не известно, что имел в виду Фалес, если он действительно утверждал это. Учитывая эту оговорку, мы предпримем попытку реконструктивной интерпретации «философии Фалеса».

Итак, говорят, что Фалес утверждал, что «все есть вода». И с этого утверждения, как считается, начинается философия. Для неискушенного читателя едва ли можно найти менее удачное начало. Ведь это утверждение, подумает он, является полной бессмыслицей. Однако давайте попытаемся понять Фалеса. Явно неразумно приписывать ему утверждение «все есть вода» в буквальном смысле. Тогда, например, эта книга и эта стена являются водой точно так же, как и вода в водопроводном кране. Но что же в таком случае мог иметь в виду Фалес?

Перед тем как изложить нашу интерпретацию Фалеса, отметим несколько вещей, которые всегда полезно помнить при изучении философии. Философские «ответы» часто могут казаться либо тривиальными, либо абсурдными. Если в качестве введения в философию прочитать и изучить различные ответы на вопросы о природе и начале сущего, то есть фактически перебрать одну за другой двадцать или тридцать интеллектуальных систем, то философия может показаться чем-то странным и запредельным. Однако для того чтобы понять «ответ», конечно, нужно знать вопрос, на который стремятся ответить. Нам необходимо также знать, какие существуют доводы или аргументы для обоснования ответа.

В качестве иллюстрации воспользуемся следующей достаточно условной параллелью. При изучении физики для понимания полученных ответов нет необходимости постоянно прояснять, какие виды вопросов и аргументов существуют в пользу ответов. Усвоение физики в основном предполагает знакомство с тем, какие вопросы и какие аргументы являются главными для этой науки в целом. Как только студент-физик усваивает вопросы и аргументы, он может изучать ответы на вопросы. Именно такие ответы-результаты излагаются в учебниках. В этом плане философия не похожа на физику. В ней имеются разные типы вопросов и разные типы аргументов. Вот почему в каждом частном случае мы должны попытаться понять, какие вопросы задает изучаемый нами философ и какие аргументы он использует в пользу того или иного ответа. Только тогда мы сможем начать понимать «ответы».

Но и этого недостаточно. В физике также известно, каким образом могут быть применены полученные результаты или ответы. Так, они вооружают нас возможностями управления определенными явлениями природы, как это происходит, например, при строительстве мостов. Но для чего может быть использован философский ответ? Можно, конечно, применять политическую теорию как модель для реформирования общества. Вместе с тем вряд ли так просто указать, как можно «использовать» философский ответ. Обобщенно говоря, предназначение философских ответов не в том, что они могут быть «использованы», а в том, что они способствуют нашему лучшему пониманию некоторых реалий. В любом случае мы можем говорить о разных ответах, которые имеют различные следствия. Поэтому принципиальное значение имеет то, какие ответы мы даем на философские вопросы. Так, политическая теория может иметь разные следствия в зависимости от того, берет ли она в качестве исходного пункта индивида или общество. Значит, важно осознавать, какие следствия может иметь философский ответ.

Рассматривая философские вопросы и ответы, необходимо осознавать наличие четырех факторов:

Наименее важным из них является ответ! По крайней мере в том смысле, что ответ становится осмысленным только в свете остальных трех факторов.

Поэтому в качестве просто некоторого ответа утверждение Фалеса «все есть вода» вряд ли содержит много ценной информации. При буквальном понимании оно является абсурдным. Однако мы можем попытаться понять, что оно означает путем восстановления (реконструирования) соответствующих ему вопроса, аргумента и следствия.

Можно представить, что Фалес задавался вопросами о том, что остается постоянным при изменении и что является источником единства в разнообразии. Кажется правдоподобным, что Фалес исходил из того, что изменения существуют и что существует какое-то одно начало, которое остается постоянным элементом во всех изменениях. Оно является «строительным блоком» вселенной. Подобный «постоянный элемент» обычно называют первоначалом (Urstoff) [В английском тексте используется термин Urstoff, который в норвежском и немецком языках обозначает простейшее вещество. Его латинским аналогом является substantia, а греческим — hypokeimenon с буквальным значением подлежащее. — В. К.], то есть «исходным (примитивным) материалом», «первоосновой», из которой сделан мир (греч. arche).

Фалес, как и другие, наблюдал множество вещей, которые возникают из воды и которые исчезают в воде. Вода превращается в пар и лед. Рыбы рождаются в воде и затем в ней же умирают. Многие вещества, подобно соли и меду, растворяются в воде. Более того, вода необходима для жизни. Эти и подобные простые наблюдения могли подвести Фалеса к утверждению, что вода является фундаментальным элементом, который остается постоянным во всех изменениях и преобразованиях.

Рассмотренные выше вопросы и наблюдения делают разумным предположение, что Фалес оперировал с двумя, выражаясь современным языком, состояниями воды. Это — вода в «обычном» жидком состоянии и вода в трансформированном состоянии (твердом и газообразном), то есть в виде льда, пара, рыб, земли, деревьев и всего прочего, что само по себе не является водой в обычном состоянии. Вода существует частично в виде недифференцированной первоосновы (жидкая вода) и частично в виде дифференцированных объектов (всего остального).

Таким образом, устройство вселенной и преобразования вещей могут быть представлены в виде вечного кругооборота.

вода в дифференцированном состоянии

вода в недифференцированном состоянии

Итак, суть предлагаемой интерпретации рассматриваемого положения Фалеса кратко выражается формулой — из воды возникают все остальные объекты, и они же превращаются в воду. Отметим, что возможны и другие интерпретации.

Мы не утверждаем, что Фалес на самом деле начал с точно сформулированного вопроса, затем принялся за поиски аргументов, после чего пришел к ответу. Не нам решать, что было для него первым. Мы только попытались реконструировать возможную внутреннюю связь философии Фалеса.

Придерживаясь предложенной интерпретации, можно утверждать, что:

1) Фалес поставил вопрос о том, что является фундаментальным «строительным блоком» вселенной. Субстанция (первоначало) представляет неизменный элемент в природе и единство в разнообразии. С этого времени проблема субстанции стала одной из фундаментальных проблем греческой философии;

2) Фалес дал косвенный ответ на вопрос, каким образом происходят изменения: первооснова (вода) преобразуется из одного состояния в другое. Проблема изменения также стала еще одной фундаментальной проблемой греческой философии.

Рассмотренные выше вопросы и аргументы являются в равной мере и философскими и естественно научными. Фалес, таким образом, выступает одновременно и как естествоиспытатель, и как философ. Однако, что мы подразумеваем под естествознанием в противоположность философии?

По этому поводу отметим следующее. Философию необходимо отличать от других четырех видов деятельности: изящных искусств, экспериментальных наук, формальных наук и теологии. Независимо от того, как тесно она может быть связана с любым из этих видов, она не совпадает с ними. В отличие от искусств философия делает утверждения, которые в определенном смысле могут быть истинными или ложными. Философия не зависит от опыта в том смысле, в котором от него зависят экспериментальные науки (физика, психология). В отличие от формальных наук (логики, математики) философия размышляет над своими собственными предпосылками (принципами) и пытается их исследовать и легитимировать. В сравнении с теологией философия не обладает фиксированным множеством предположений, например, основанных на откровении догм, от которых невозможно отказаться по доктринальным соображениям. Хотя философия всегда имеет определенные виды предположений, от которых, возможно, она никогда не сможет отказаться.

Поскольку Фалес в значительной мере основывает свои аргументы на опыте, его можно назвать «естествоиспытателем». Но поскольку он явно задает вопросы относительно природы как целого, его можно считать и «философом». Отметим, что разделение философии и естествознания возникает только в Новое время, а не в эпоху Фалеса. Ведь даже Ньютон в конце XVII в. называет физику «натуральной философией» (philosophia naturalis).

Однако, независимо от того, будем ли мы считать Фалеса естествоиспытателем либо философом, налицо несоответствие между его ответом и его аргументами. В некотором смысле данный им ответ превосходит по масштабам аргументы! Иначе говоря, выдвигая упомянутые аргументы, Фалес утверждает гораздо больше того, на что он имеет основания. Это несоответствие между аргументами и утверждениями вообще характерно для греческих натурфилософов.

Даже если остановиться на наиболее благоприятной интерпретации, то представляется очевидным, что по существу правильные наблюдения, которые предположительно делал Фалес, не вели однозначно к данному им ответу. Тем не менее трудно переоценить значение его философии природы. Действительно, если все есть вода в ее различных формах, тогда все, что происходит, все изменения должны быть объяснимыми с помощью законов, которым подчиняется вода. Вода не является чем-то мистическим. Она является осязаемой и знакомой, тем, что мы видим, ощущаем и используем. Вода нам полностью доступна — так же, как и ее поведение. Здесь мы имеем дело с наблюдаемыми феноменами. (С современной точки зрения, мы можем сказать, что это открывает путь для научного исследования. Так, можно выдвинуть гипотезу о том, как будет вести себя вода в определенных условиях, а затем проверить, соответствует ли эта гипотеза действительному поведению воды в этих условиях. Другими словами, в случае с водой имеется основа для экспериментального научного исследования).

Сказанное означает, что все, абсолютно все в природе, постижимо человеческим мышлением. Без сомнения, подобный вывод является революционным. Все является познаваемым точно так же, как познаваема вода. Природа, вплоть до ее глубинных феноменов, проницаема для человеческого мышления. Выраженная в отрицательной форме, эта мысль гласит, что ничто не является мистическим или непостижимым. В природе нет места для непознаваемых богов или духов. Именно эта мысль послужила началом процесса интеллектуального завоевания человеком природы.

Вот почему мы считаем Фалеса первым философом (или ученым). Начиная с него, мышление приступило к своему совершенствованию. Из мышления в рамках мифа (мифологического мышления) оно стало преобразовываться в мышление в рамках логоса (логическое мышление). Фалес освободил мышление как от пут мифологической традиции, так и от цепей, привязывавших его к непосредственным чувственным впечатлениям.

Конечно, мы представили очень упрощенную схему. Переход от мифа к логосу не является необратимым событием, которое произошло в определенный момент истории или, говоря более конкретно, во времена первых философов. Мифологическое и логическое постоянно переплетались и переплетаются и в истории человечества, и в жизни отдельного индивида. Переход от мифа к логосу относится к числу задач, которые неизменно возникают перед каждой эпохой и каждой личностью. Многие даже сейчас утверждают, что миф не только не является примитивной формой мышления, которая должна быть преодолена, но что именно миф, правильно истолкованный, является подлинной формой понимания.

Полагая, что Фалес был первым ученым и что наука была основана греками, мы не утверждаем, что Фалес или другие греческие мудрецы знали больше (по объемному показателю) отдельных фактов, чем образованные древние вавилоняне или египтяне. Суть дела в том, что именно грекам удалось разработать понятия рационального доказательства и теории как его средоточия. Теория претендует на получение обобщающей истины, которая не просто провозглашается, взявшись неизвестно откуда, а появляется путем аргументации. При этом и теория, и полученная с ее помощью истина должны выдержать публичные испытания контраргументами. У греков возникла гениальная идея, что следует искать не только собрания изолированных фрагментов знания, как это на мифической основе уже делалось в Вавилоне и Египте. Греки начали поиски всеобщих и систематических теорий, которые обосновывали отдельные фрагменты знания с точки зрения общезначимых свидетельств (или универсальных принципов) как оснований вывода конкретного знания. Примером подобного получения конкретного знания является теорема Пифагора.

На этом мы закончим обсуждение Фалеса и его учения. Добавим, что он, возможно, не полностью освободился от мифологического мышления. Он мог рассматривать воду как живую и обладающую душой. Насколько мы знаем, он не проводил различия между силой и веществом. Для него природа, physis, была самодвижущейся («живущей»). Не различал он дух и вещество. Для Фалеса, понятие «природы», physis, по-видимому, было очень обширным и наиболее близко соответствующим современному понятию «бытие».

Итак, мы получили следующую конкретизацию упомянутых выше четырех факторов философского вопрошания.

Подчеркнем, что ответ («вода является постоянным элементом всех изменений») логически не вытекает из вопроса и аргументов. Именно это обстоятельство и вызвало критику Фалеса со стороны его милетских сограждан.

Фалес: философия с точки зрения естественного подхода

Античный мудрец Фалес, философия которого по сей день изучается в университетах по всему миру, родился в 620 году до н.э. в городе Милете в Ионии. Аристотель, на трудах которого основывались все учения Фалеса, описал своего ученика как первого человека, занявшегося изучением базовых принципов и вопросов происхождения материальных субстанций. Таким образом, мыслитель из Милета стал родоначальником школы естественной философии. Фалес интересовался практически всем, изучая все известные отрасли знания: философию, историю, естественные науки, математику, инженерное дело, географию и политику. Он выдвинул теории, объясняющие множество природных феноменов, первичную материю, опору Земли и причины изменений в мире. Фалес Милетский, философия которого впоследствии послужила источником многих схоластических учений, посвятил свою жизнь не только исследованию окружающего мира через призму научного познания — он также активно развивал астрономические теоремы и изобрел немало объяснений космологических явлений, преимущественно опираясь в своих доводах на естественность процессов, а не на вмешательство сверхъестественных сил.

Именно благодаря этому человеку возникла древнегреческая астрономия — наука, стремящаяся познать и рационально объяснить все, что происходит в далеком небе. В ту эпоху Фалес был признан дерзким новатором; постепенно он отступился от привлечения в теорию божественных сил и стал пропагандировать научный подход к познанию Вселенной. Мыслитель основал Милетскую школу естественной философии и превратился во влиятельную фигуру античного мира.

Вода — это первичный принцип

Аристотель определял мудрость как знание конкретных принципов и причин. Свое исследование мудрости он начал с деятельности мыслителей, работавших до него, и первым объектом изучения Аристотеля стали принципы построения мира, которых придерживался Фалес Милетский. Философия предшественника заставила Аристотеля задуматься о роли природы во Вселенной. Фалес считал, что вся окружающая среда — это вода, «архе», первичный принцип, единая материальная субстанция. Несмотря на то что Платон и Аристотель изобрели более новаторскую терминологию, последний записал доктрины милетского исследователя в тех словах, которыми пользовался сам Фалес в соответствующую эпоху. Известно, что Аристотель не сомневался в правоте своего предшественника, однако при измышлении причин и аргументов, подтверждающих эти доктрины, он все-таки начал проявлять осторожность.

Некоторые до сих пор считают, что взгляды мудреца основаны на греческих или ближневосточных религиозных верованиях. Однако такое мнение ошибочно. Фалес, философия которого в древности считалась ультрасовременной, очень скоро отказался от следования традициям и перестал доверять аргументам, базирующимся на мифологическом контексте.

Вероятно, он был знаком с уверениями Гомера в том, что прародителями космоса являются божественные существа, однако Фалес тем не менее никогда не считал, что именно боги организуют или контролируют космос. Изучая теорию о воде в качестве первоприроды всех вещей, Аристотель отметил, что взгляды его предшественника имеют общие черты с традиционными верованиями, но это не означает, что древнегреческая философия Фалеса каким-либо образом зависит от мифологии. Мудрец из Милета высказывал не устаревшие и примитивные, а новые, экстраординарные взгляды, на основе которых впоследствии возник научный подход к изучению природных феноменов. Именно поэтому Аристотель признавал Фалеса в качестве родоначальника естественной философии.

Основные идеи

Проблема природы материи и ее трансформации в миллионы вещей, из которых сотворена Вселенная, волновала всех приверженцев естественного подхода. К последним относился и Фалес Милетский. Философия, кратко сводящаяся к основному принципу «все сущее — это вода», объясняет, каким образом все вещи рождаются из жидкости и затем возвращаются к своему первоначальному составу и состоянию. Более того, Фалес утверждал, что вода обладает потенциалом менять те миллионы объектов, из которых состоит Вселенная, включая ботанический, физиологический, метеорологический и геологический аспекты. Любой циклический процесс основывается на превращениях жидкости.

Доказательная база

Задолго до возникновения основных гипотез Фалеса люди начали практиковать примитивную металлургию, поэтому философ прекрасно знал, что жар способен вернуть металл в жидкое состояние. Вода инициирует рациональные изменения гораздо чаще, чем другие стихии, и может в любой момент наблюдаться в трех состояниях: жидкости, пара и льда. Основное доказательство, которое Фалес как мудрец и родоначальник античной философии приводил в подтверждение своих взглядов, состояло в том, что вода, затвердев, может образовать почву. Город Милет стоял в проливе, в котором с течением времени — буквально из речной воды — вырастал остров. Ныне руины когда-то процветающего города находятся за десять километров от берега, и этот остров давно стал частью плодородной равнины. По берегам Тигра, Евфрата и, разумеется, Нила можно было наблюдать схожую картину: вода постепенно намывала почву, и созерцателям казалось, что земля происходит из жидкости. Фалес, философия которого основывалась на естественных процессах, был убежден в едином принципе: вода способна создавать и питать весь космос.

Убедительная гипотеза

Неизвестно, как именно сам мыслитель объяснял свою идею о всемогуществе воды, так как его письменные работы не сохранились, а большую часть доказательной базы позже предоставил Аристотель. Предполагается, что главным средством убеждения стал тот факт, что Фалес, философия которого в те времена казалась настоящим прорывом в познании, первым стал отрицать причастность олимпийских богов к сотворению мира.

Опровержение

Только в 1769 году убеждение в том, что вода производит почву, было рассеяно экспериментатором Антуаном Лавуазье. В девятнадцатом веке идею о спонтанной генерации материи опроверг Луи Пастер.

Фалес и начало философии

В донаучный период ближе всего к науке подошли поэтыкосмогонисты и представители практических профессий. Однако первые довольствовались исключительно мифологическими положениями, а вторые — исключительно техническими и еще не применяли науку. А ведь в этот период у греков происходил переход от мифов и практических навыков к науке. Как нам кажется, это произошло в VI в. Более поздние греческие авторы указывали на Фалеса как на того философа, который этот переход осуществил.

Личность Фалеса. Этот полулегендарный грек жил на рубеже VII и VI вв. (624-547 гг.) до н. э., то есть во времена Солона и Креза. Он был выдающимся представителем умельцев и мудрецов. Даже скупые сведения о нем позволяют судить, что он сочетал в себе политика (политические заслуги принесли ему славу мудреца), техника, инженера, купца и путешественника, который не только товары, но и различные практические навыки и умения привозил из разных стран. Кроме того, он был ученым.

Взгляды. 1. Переход от навыков и умений к науке. Фалес знал способ измерения высоты пирамид и расстояний на море. Создается впечатление, что он был ученымгеометром. Он предсказал солнечное затмение 26 мая 585 г., повергнув в удивление своих соотечественников, и это создает впечатление, что он был ученымастрономом. Однако расчеты, которые были им выполнены, произведены скорее техническим, чем научным способом: он рассчитывал и предсказывал явления, не умея обосновать свои расчеты, не зная причин явлений. Подобным образом осуществлялись измерения в Египте, а в Вавилоне — астрономические предсказания. Вполне возможно, что именно оттуда Фалес привез свои умения. Его нельзя считать, однако, создателем математических и астрономических наук, поскольку их возникновение относится к более поздним временам. Фалес обладал недюжинными навыками и умениями в этих областях, но не научным знанием.

Чем наука отличается от умения? Вопервых, отдельное удачное наблюдение и отдельное истинное утверждение не являются еще наукой. Такого рода наблюдений и утверждений до Фалеса было множество. Для того, чтобы стать наукой, они должны быть связаны с другими наблюдениями и утверждениями и упорядочены. Вовторых, не создает науку общее осознание того, что вещи должны быть такими, а не иными. Это осознание должно быть проанализировано и выражено в виде утверждений при помощи понятий. Наконец, недостаточно чтото знать, необходимо еще обосновать или доказать, что это именно так. Еще до появления первого математика каждый, кто строил себе шалаш из двух одинаковых палок, знал, что они должны быть наклонены одинаково, но это знание еще не давало ему возможности понятийно сформулировать теоремы о равнобедренных треугольниках и тем более, разумеется, не давало возможности доказать эти теоремы. Следовательно, для того, чтобы достигнутые знания могли быть признаны как научные, они должны быть упорядочены, проанализированы и доказаны. Без этого даже наиболее сложные умения не являются наукой. Обобщая, можно сказать, что наука требует не только умения, но и понимания.

Наука также отличается от навыков. Целью науки является достижение истин, которые интересны сами по себе. Что касается навыков, то речь идет лишь о практически ценных истинах. Умения и навыки нарабатывались для практических целей и для этих целей были вполне достаточными. А когда начали интересоваться истинами самими по себе, тогда и появилась новая цель и новый способ ее постижения, присущие науке. Фалес занимался математикой и астрономией в практических целях и практическими способами. Но после этого, если верить преданиям, он пытался получить истину в такой области, где не могло быть и речи о практических целях — в философии. Если Фалес и был ученым, то он был философом. И нет ничего удивительного в том, что первой наукой, которая появилась на свет, была философия: с точки зрения общности своего предмета она имела наименьшее практическое значение, но была наиболее доступна теоретически.

Этот переход от практических навыков к теоретической науке произошел в Греции между VII и VI вв. Совершил ли его Фалес? Всякий раз греческие философы, разыскивая своих предшественников, приходили к Фалесу, не находя никого ранее него. Значит, в таком случае достаточно правдоподобно, что его философская теория была первой научной теорией, которая появилась в Европе, а может быть и в мире.

2. Переход от мифологии к науке. Фалес утверждал: все есть вода, из воды происходит и в воду превращается. Можно было бы допустить, что это не был новый взгляд, что еще до Фалеса говорили нечто подобное. Аристотель отмечал, что древние люди сходным образом смотрели на природу. По их мнению, Океан и Фетида были родителями всего того, что существует в мире. Но здесь различие принципиально: Фалес говорит о воде, а его предшественники — о божествах воды, он говорит о реальном объекте, а они — о фантастических существах. Говоря об Океане и Фетиде, древние имели в виду не науку, а мифологию. Для появления науки необходимо было, чтобы произошел переворот в способе мышления: нужно было порвать не только с мифологическим, но и с практическим способом мышления. Этого поворота достигли ионийские мыслители, первым из которых был Фалес. Задачей, которую он перед собой поставил, было объяснение явлений. С этой позиции он не отличался от творцов мифологии, но дело в том, что его способ объяснения был другим.

Задачей Фалеса было объяснение происхождения мира. Он спрашивал, не кто сотворил мир, а каким мир был изначально. Речь шла не о том, что было до мира, а о том, что было, собственно говоря, его началом. В этом значении начало мира было первой философской проблемой. В том, что это была первая проблема философии, не было ничего удивительного: людям на том уровне развития, когда их не очень интересовала научная критика, казалось: каким они видят мир, таким он и является. От мудреца ждали чегото иного, а именно, чтобы он сказал, каким мир был. При этом мышление того времени было склонно считать, что первичный вид вещи наиболее важен, и Фалес допускал, что, в конечном счете, после всевозможных перемен мир возвратится к тому исходному состоянию, из которого он начал развиваться. Изначальный вид мира, в его понимании, был не только первым, но и существенным.

Это была еще достаточно архаичная философия, отличавшаяся от мифологии, но в своих вопросах и ответах стоявшая на границе мифа. В ней еще не много тех черт греческого мышления, которые проявились в ходе дальнейшего развития. В то же время философия греков этого периода не отличалась от спекуляций других народов, которые стояли на том же уровне цивилизации.

3. Первые философские проблемы. Предметом устремлений Фалеса и его непосредственных последователей была природа. Этих наиболее древних философов Аристотель называл физиологами, или теоретиками природы. В духе своего времени они интересовались прежде всего ее началом. Исходным вопросом, который они ставили перед собой, был следующий: каково было начало природы? А этот вопрос для них означал следующее: каким был изначальный вид тел, из которых развивается природа? Позже был сформулирован вопрос: какой была первичная материя? Само понятие «материя» эти первые философы еще не использовали. Более того, они не пользовались понятием материи, которое употребляли более поздние греки. Они занимались материей как совокупностью конкретных тел, не знали абстрактного понятия материи, согласно которому она является одним из элементов тела, отличным от других его элементов, таких как форма или сила. Они не думали о материи как о чемто еще не сформированном. Различение материи и формы было идеей более поздних поколений греческих философов.

Философы того времени понимали материю не как бессильную массу, которая требует воздействия силы извне, для того, чтобы прийти в движение. Различение материи и движущей силы было также результатом более поздних размышлений. Понятия, которыми пользовались эти древние философы при разрешении проблем начала мира, не были еще ими четко выделены и не были абстрактными. Им не приходило в голову, что сила может быть вне материи. Напротив, они считали, что способность к движению является принципиальной сущностью материи. Способность же к движению они понимали анимистично, как проявление жизни и души. Фалес говорил, что «все живо, как это видно в янтаре и магнезии». Эта неотделеннность материи от силы, жизни и души была настолько характерна для первой группы греческих философов, что их называли «гилозоистами», или теми, кто считал жизнь неотделимой от материи. Некоторые историки считают их материалистами. Действительно, они не знали иных объектов, кроме материальных, и это были материалисты, которые не постигли еще чистого понятия материи и всем материальным предметам приписывали духовные черты и, вполне в соответствии с мыслью того времени, были склонны видеть в жизни деятельность души.

Почему Фалес считал, что только вода, а не другой вид материи, была началом природы? Возможно, здесь действовала мифологическая традиция и связь с Океаном и Фетидой; между тем, Фалес мог дать иное объяснение своей позиции. Он основывался на наблюдениях определенных явлений: то, что живо,- влажно, живет влагой, а то, что мертво,- высыхает, любой зародыш мокр, а корм сочен. Эти наблюдения давали возможность сделать вывод о том, что вода дает жизнь, имеет те черты, которые являются необходимыми и достаточными, чтобы из нее развивалась вся природа. Эта первая философская теория имела наиболее образное обоснование.

Решение философских проблем, предложенное Фалесом, не встретило большого отклика, поскольку другие наблюдения и факты говорили о том, что иные виды материи были началом мира. Эти другие начала нашли достаточно сторонников. Один из последователей Фалеса утверждал, что первичным видом материи был огонь, другой — что воздух. Но ставили они этот вопрос так же, как и Фалес, и поэтому стали его последователями. Учеником Фалеса был Анаксимандр, а учениками Анаксимандра — Анаксимен и Гераклит, а также многие поколения философов. Греки считали Фалеса основателем своей философии.

Основная заслуга Фалеса была не в ответах, а в вопросах, которые он поставил. Ответы не могли быть достаточно удовлетворительными, поскольку вопросы были безнадежно трудными. Откуда Фалес мог знать, что было началом мира? Необходимо допустить, что первый философ был выдающимся человеком. Разнообразным умениям в самых разных сферах жизни он научился в других странах, переход от умений к философии, может быть, и не требовал больших умственных усилий, но сам поступок был достаточно смелым.

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском:

Жизнь. Наше знание о древнейших греческих философах и их учениях является скудным. У нас мало достоверной информации о них, а их подлинные работы по большей части дошли до наших дней во фрагментах. Поэтому то, что о них будет сказано, основано на предположениях и реконструкциях их учений по пересказам других философов.

Труды. Мало что можно сказать о его работах, так как все они дошли до нас в переложениях. Поэтому мы вынуждены придерживаться в их изложении того, что сообщают о них другие авторы. Аристотель в Метафизике говорит, что Фалес был родоначальником такого рода философии, которая ставит вопросы о начале, из которого возникает все сущее, то есть то, что существует, и куда потом все возвращается. Аристотель также говорит, что Фалес полагал, что таким началом является вода (или жидкость). Однако точно не известно, что имел в виду Фалес, если он действительно утверждал это. Учитывая эту оговорку, мы предпримем попытку реконструктивной интерпретации «философии Фалеса».

Рассматривая философские вопросы и ответы, необходимо осознавать наличие четырех факторов:

вода в дифференцированном состоянии

вода в недифференцированном состоянии

Придерживаясь предложенной интерпретации, можно утверждать, что:

Итак, мы получили следующую конкретизацию упомянутых выше четырех факторов философского вопрошания.

Тема2. Античная философия: истоки европейской рациональности

1. Основные этапы античной философии

2. Отличительные черты античной философии: космоцентризм.

3. Формирование философских проблем в первых школах древнегреческой философии:

— проблема первоначала (Милетская школа, Гераклит Эфесский, пифагорейцы)

— проблемы бытия и развития (Парменид, Зенон)

— проблемы человека, морали и познания (антропологический поворот в работах софистов и Сократа).

4. Учение Платона.

5. Философская система Аристотеля.

Рекомендуемая литература

1. Аристотель. Метафизика // Аристотель. Соч. в 4 т. М., 1975. Т. 1

2. Перевезенцев С.В. Практикум по истории западноевропейской философии. М., 1997.

3. Платон. Апология Сократа // Платон. Соч. в 4 т. М., 1990. Т. 1.

4. Платон. Государство // Платон. Соч. в 4 т. Т. 3. М., 1994.

5. Платон. Пир // Платон. Соч. в 4 т. Т. 2. М., 1994.

6. Платон. Протагор // Платон. Соч. в 4 т. М., 1990. Т. 1.

7. Платон. Федон // Платон. Соч. в 4 т. Т. 2. М., 1994.

8. Платон. Федр // Платон. Соч. в 4 т. Т. 2. М., 1994.

9. Фрагменты ранних греческих философов. М.. 1989. Ч. 1.

1. Адо П. Что такое античная философия? М., 1999.

2. Асмус В. Античная философия. М., 1976.

3. Богомолов А.С. Античная философия. М., 1985.

4. Канке В.А. История философии. М.: Логос, 2003.

5. Кессиди Ф.Х. К истокам греческой мысли. М., 2001.

6. Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. С.302-337.

7. Мотрошилова Н.В. Рождение и развитие философских идей. М., 1991.

Задание 1. Натурфилософский период

— Объясните, почему проблема первоначала носит философский характер.

— Опишите философские взгляды на основу мира Фалеса, Анаксимена, Гераклита, Анаксагора, Эмпедокла, Левкиппа и Демокрита, пифагорейцев и Парменида.

— Подумайте, почему с помощью материальной «причины» нельзя объяснить всего многообразия существующих в мире вещей.

Милетская школа и Гераклит: «Так вот, большинство первых философов считало началом всего одни лишь материальные начала, а именно то, из чего состоят все вещи, из чего как первого они возникают и во что как последнее они, погибая, превращаются, причем сущность хотя и остается, но изменяется в своих проявлениях, – это они считают элементом и началом всех вещей .

Относительно количества и вида такого начала не все учили одинаково. Фалес – основатель такого рода философии – утверждал, что начало – вода..; к этому предположению он, быть может, пришел, видя, что пища всех существ влажная и что само тепло возникает из влаги и ею живет. равно как и потому, что семена всего по природе влажны, а начало природы влажного – вода .

Анаксимен же и Диоген считают, что воздух первее воды, и из простых тел преимущественно его принимают за начало; а Гиппас из Метапонта и Гераклит из Эфеса – огонь, Эмпедокл же – четыре элемента, прибавляя к названным землю как четвертое. Эти элементы, по его мнению, всегда сохраняются и не возникают, а в большом или малом количестве соединяются в одно или разъединяются из одного».

Эпмедокл и Анаксагор: «А Анаксагор из Клазомен, будучи старше Эмпедокла, но написавший свои сочинения позже его, утверждает, что начал бесконечно много: по его словам, почти все «гомеомерии» [1] , так же как вода или огонь, возникают и уничтожаются именно таким путем – только через соединение и разъединение, а иначе не возникают и не уничтожаются, а пребывают вечно.

Исходя из этого за единственную причину можно было бы признать так называемую материальную причину. Но по мере продвижения их в этом направлении сама суть дела указала им путь и заставила их искать дальше. Действительно, пусть всякое возникновение и уничтожение непременно исходит из чего-то одного или из большего числа начал, но почему это происходит и что причина этого? Ведь как бы то ни было, не сам субстрат вызывает собственную перемену; я разумею, что, например, не дерево и медь – причина изменения самих себя, и не дерево делает ложе, и не медь – изваяние… А искать эту причину – значит искать некое иное начало, [а именно], как бы мы сказали, то, откуда начало движения… Таким образом, из тех, кто провозглашал мировое целое единым, никому не удалось усмотреть указанную причину, разве что Пармениду .

Поэтому тот, кто сказал, что ум находится, так же, как в живых существах, и в природе, и что он причина миропорядка и всего мироустройства, казался рассудительным по сравнению с необдуманными рассуждениями его предшественников. Мы знаем, что Анаксагор высказал такие мысли… Те, кто придерживался такого взгляда, в то же время признали причину совершенства [в вещах] первоначалом всего существующего, и притом таким, от которого существующее получает движение .

…Анаксагор рассматривает ум как орудие миросозерцания, и когда у него возникают затруднения, по какой причине нечто существует по необходимости, он ссылается на ум, в остальных же случаях он объявляет причиной происходящего все что угодно, только не ум. А Эмпедокл прибегает к причинам больше, чем Анаксагор, но и то недостаточно, и при этом не получается у него согласованности. Действительно, часто у него дружба разделяет, а вражда соединяет. Ведь когда мировое целое через вражду распадается на элементы, огонь соединяется в одно, и так же каждый из остальных элементов. Когда же элементы снова через дружбу соединяются в одно, частицы каждого элемента с необходимостью опять распадаются.

Эмпедокл, таким образом, в отличие от своих предшественников первым разделил эту [движущую] причину и признал не одно начало движения, а два разных и притом противоположных… [В самом деле, если следовать Эмпедоклу и постичь его слова по смыслу, а не по тому, что он туманно говорит, то обнаружат, что дружба есть причина благого, а вражда – причина злого]. Кроме того, он первым назвал четыре материальных элемента, однако он толкует их не как четыре, а словно их только два: с одной стороны, отдельно огонь, а с другой – противоположные ему земля, воздух и вода как естество одного рода…».

Атомисты: «А Левкипп и его последователь Демокрит признают элементами полноту и пустоту, называя одно сущим, а другое – не-сущим. а материальной причиной существующего они называют и то, и другое. И так же, как те, кто признает основную сущность вещей единой, а все остальное выводит из ее свойств…, так и Левкипп и Демокрит утверждают, что отличия [атомов] суть причины всего остального. А этих отличий они указывают три: очертания, порядок и положение. Ибо сущее, говорят они, различается лишь «строем», «соприкосновением» и «поворотом»; из них «строй» – это очертания, «соприкосновение» – порядок, «поворот» – положение; а именно: А отличается от N очертаниями, AN от NA – порядком, Z от N – положением…».

Пифагор и пифагорейцы: «В то же время и раньше так называемые пифагорейцы, занявшись математикой, первые развили ее и, овладев ею, стали считать ее началами всего существующего. А так как среди этих начал числа от природы суть первое, а в числах пифагорейцы усматривали (так им казалось) много сходного с тем, что существует и возникает, – больше чем в огне, земле и воде (например, такое-то свойство чисел есть справедливость, а такое-то – душа и ум, другое – удача, и, можно сказать, в каждом из остальных случаев точно так же); и так как, далее, они видели, что свойства и соотношения, присущие гармонии, выразимы в числах; так как, следовательно, им казалось, что все остальное по своей природе явно уподобляемо числам и что числа – первое по своей природе, то они предположили, что элементы чисел суть элементы всего существующего и что все небо есть гармония и число… Во всяком случае, очевидно, что они число принимают за начало и как материю для существующего, и как [выражение] его состояний и свойств, а элементами числа они считают четное и нечетное, из которых последнее – предельное, а первое – беспредельное; единое же состоит у них из того и другого (а именно: оно и четное, и нечетное), число происходит из единого, а все небо, как было сказано, – это числ а».

Парменид и элейская школа: «…Есть, однако, и такие, которые высказывались о Вселенной как о единой природе… Парменид, как представляется, понимает единое как мысленное… Полагая, что наряду с сущим вообще нет никакого не-сущего, он считает, что с необходимостью существует [только] одно, а именно сущее, и больше ничего… Однако, будучи вынужден сообразовываться с явлениями, он признавал, что единое существует как мысленное, а множественность – как чувственно воспринимаемое…» (Метафизика, 983 b – 986 b).

Аристотель. Метафизика // Соч.: 4 т. – М., 1975. – Т. 1. – С. 71 – 78.

Как Вы понимаете тезис Гераклита: «все сущее движется и ничто не остается

Задание 2. Раскрывая учение о бытие и развитии, прочитайте поэму Парменида «О природе»

Дайте ответ на следующие вопросы:

— как Парменид понимает соотношение бытия и небытия

— как соотносятся бытие и мышление

— почему философское произведение начинается с мифа

Парменид. «О природе»

фр.2 Ныне скажу я, а ты восприми мое слово, услышав,

Что за пути изысканья единственно мыслить возможно.

Первый гласит, что «есть» и «не быть никак невозможно»:

Это — путь Убежденья (которое Истине спутник).

Путь второй — что «не есть» и «не быть должно неизбежно»;

Эта тропа, говорю я тебе, совершенно безвестна,

Ибо то, чего нет, нельзя ни познать (не удастся),

фр.З Ибо мыслить — то же, что быть.

фр.6 Можно лишь то говорить и мыслить, что есть; бытие ведь

Есть, а ничто не есть: прошу тебя это обдумать.

Прежде тебя от сего отвращаю пути изысканья,

А затем от того, где люди, лишенные знанья,

Бродят о двух головах. Беспомощность жалкая правит

В их груди заплутавшим умом, а они в изумленьи

Мечутся, глухи и слепы равно, невнятные толпы,

Коими «быть» и «не быть» одним признаются и тем же

И не тем же, но все идет на попятную тотчас.

фр.7 Нет, никогда не вынудить это: «не-сущее суще».

Но отврати свою мысль от сего пути изысканья,

Да не побудит тебя на него многоопытный навык

Оком бесцельным глазеть, и слушать ухом шумящим,

5 И языком ощущать. Рассуди многоспорящий довод

фр.8 Разумом, мной приведенный. Один только путь остается,

«Есть» гласящий; на нем — примет очень много различных,

Что нерожденным должно оно быть и негибнущим также,

Целым, единородным, бездрожным и совершенным.

5 И не «было» оно, и не «будет», раз ныне все сразу

«Есть», одно, сплошное. Не сыщешь ему ты рожденья.

Как, откуда взросло? Из не-сущего? Так не позволю

Я ни сказать, ни помыслить: немыслимо, невыразимо

Есть, что не есть. Да и что за нужда бы его побудила

10 Позже скорее, чем раньше, начав с ничего, появляться?

Так что иль быть всегда, иль не быть никогда ему должно.

Но и из сущего не разрешит Убеждения сила

Кроме него самого, возникать ничему. Потому-то

Правда его не пустила рождаться, ослабив оковы,

15 Иль погибать, но держит крепко. Решение — вот в чем:

Есть иль не есть? Так вот, решено, как и необходимо,

Путь второй отмести как немыслимый и безымянный

(Ложен сей путь), а первый признать за сущий и верный.

Как может «быть потом» то, что есть, как могло бы «быть в прошлом»?

20 «Было» — значит не есть, не есть, если «некогда будет».

Так угасло рожденье и без вести гибель пропала.

И неделимо оно, коль скоро всецело подобно:

Тут вот — не больше его ничуть, а там вот — не меньше,

Что исключило бы сплошность, но все наполнено сущим.

25 Все непрерывно тем самым: сомкнулось сущее с сущим.

Но в границах великих оков оно неподвижно,

Безначально и непрекратимо: рожденье и гибель

Прочь отброшены — их отразил безошибочный довод.

То же, на месте одном, покоясь в себе, пребывает

30 И пребудет так постоянно: мощно Ананкэ

Держит в оковах границ, что вкруг его запирают,

Ибо нельзя бытию незаконченным быть и не должно:

Нет нужды у него, а будь, во всем бы нуждалось.

То же самое — мысль и то, о чем мысль возникает,

35 Ибо без бытия, о котором ее изрекают,

Мысли тебе не найти. Ибо нет и не будет другого

Сверх бытия ничего: Судьба его приковала

Быть целокупным, недвижным. Поэтому именем будет

Все, что приняли люди, за истину то полагая;

40 «Быть и не быть», «рождаться на свет и гибнуть бесследно»,

«Перемещаться» и «цвет изменять ослепительно яркий».

Но, поскольку есть крайний предел, оно завершение

Отовсюду, подобное глыбе прекруглого Шара,

От середины везде равносильное, ибо не больше,

45 Но и не меньше вот тут должно его быть, чем вон там вот.

Ибо нет ни не-сущего, кое ему помешало б

С равным смыкаться, ни сущего, так чтобы тут его было

Больше, меньше — там, раз все оно неуязвимо.

Ибо отовсюду равно себе, однородно в границах.

50 Здесь достоверное слово и мысль мою завершаю

Я об Истине: мненья смертных отныне учи ты,

Лживому строю стихов моих нарядных внимая

(7.295-297).

[Путь Мнения]

Смертные так порешили: назвать именами две формы,

Коих одну не должно — ив этом их заблужденье.

55 Супротив различили по виду и приняли знаки

Врозь меж собою: вот здесь — пламени огнь эфирный,

Легкий, тонкий весьма, себе тождественный всюду,

Но не другому. А там — в себе и противоположно Знанья лишенную

Ночь — тяжелое, плотное тело.

60 Сей мирострой возвещаю тебе вполне вероятный,

Да не обскачет тебя какое воззрение смертных.

фр.4 Виждь, однако, умом: от-сущее верно при-суще,

Ибо не отрубить от сущего сущее в смычке,

Ни распыляя его повсюду всяко по миру,

Ни собирая в одно.

фр.9 Но коль скоро все вещи названы «Светом» и «Ночью»,

Качества ж их нареклись отдельно этим и тем вот,

Все наполнено вместе Светом и темною Ночью,

Поровну тем и другим, поскольку ничто не причастно

5 Ни тому, ни другому.

фр.10 Ты познаешь природу эфира и все, что в эфире,

Знаки, и чистой лампады дела лучезарного Солнца

Незримотворные, также откуда они народились.

И круглоокой Луны колобродные также узнаешь

Ты и дела, и природу, и Небо, что все обнимает,

Как и откуда оно родилось, как его приковала

Звезд границы стеречь Ананкэ… (7.297-298).

Задание 3. Как понимал природу бытия Зенон: рассмотрите и проанализируйте апории

— Кого и почему считают первым философом Запада?

Задание 4. Фалеса (одного из семи легендарных мудрецов) считают первым философом и первым естествоиспытателем Древней Греции. Это не означает, что он был философом и естествоиспытателем в том смысле, какой мы вкладываем в эти понятия в настоящее время. Это означает, что философская позиция, на которую впервые сознательно встал Фалес, позволила ему предпринять первые шаги по созданию науки.

а) Покажите, что точка зрения Фалеса послужила исходным пунктом развития науки.

б) По свидетельству Геродота, Фалес установил, что причина разливов Нила — северные ветры, препятствующие его водам течь в море. Какова связь этого объяснения с общефилософской позицией Фалеса? Как это же явление стал бы объяснять мифолог?

.Задание 5. В трудах каких философов философская рефлексия Античности смещается на проблему человека?

— Кто такие софисты и какова их роль в развитии философской мысли? Как софисты понимали истину?

Задание 6. Как вы понимаете высказывание Сократа «я знаю, что я ничего не знаю»? Каким образом должна быть перестроена фраза, чтобы она перестала содержать противоречие?

— Прочитайте диалоги Платона, раскрывающие философскую позицию Сократа.

Платон «Апология Сократа»

реконструируйте суд над Сократом (приведите цитаты):

— Кто и в чем обвинял Сократа?

— Каковы истинные мотивы обвинения?

— Можно ли утверждать, что именно философская позиция Сократа привела его к смертной казни?

— Как аргументирует Сократ свою невиновность?

— Какую оценку дает Сократ разным видам наказания?

— Почему в качестве наказания для Сократа выбрали смертную казнь?

— Считает ли сам Сократ смертную казнь наказанием, или каково его отношение к смерти?

— Что есть истинная задача жизни? Что есть смысл жизни для Сократа?

— Что такое даймонион (демон) в понимании Сократа?

Печатается по: Платон. Собрание сочинений в 4 т. — М., 1990. Т. 1. С. 70-96.

ПОСЛЕ ОБВИНИТЕЛЬНЫХ РЕЧЕЙ

Как подействовали мои обвинители на вас, о мужи афиняне, я не знаю; что же меня касается, то от их речей я чуть было и сам себя не забыл: так убедительно они говорили. Тем не менее, говоря без обиняков, верного они ничего не сказали. Но сколько они ни лгали, всего больше удивился я одному — тому, что они говорили, будто вам следует остерегаться, как бы я вас не провел своим ораторским искусством; не смутиться перед тем, что они тотчас же будут опровергнуты мною на деле, как только окажется, что я вовсе не силен в красноречии, это с их стороны показалось мне всего бесстыднее, конечно, если только они не считают сильным в красноречии того, кто говорит правду; а если это они разумеют, то я готов согласиться, что я — оратор, только не на их образец. Они, повторяю, не сказали ни слова правды, а от меня вы услышите ее всю. Только уж, клянусь Зевсом, афиняне, вы не услышите речи разнаряженной, украшенной, как у этих людей, изысканными выражениями, а услышите речь простую, состоящую из первых попавшихся слов. Ибо я верю, что то, что я буду говорить, — правда, и пусть никто из вас не ждет ничего другого; да и неприлично было бы мне в моем возрасте выступать перед вами, о мужи, наподобие юноши с придуманною речью.

Так вот я и прошу вас убедительно и умоляю, о мужи афиняне: услыхавши, что я защищаюсь теми же словами, какими привык говорить и на площади у меняльных лавок, где многие из вас слыхали меня, и в других местах, не удивляйтесь и не поднимайте из-за этого шума. Дело-то вот в чем: в первый раз пришел я теперь в суд, будучи семидесяти лет от роду; так ведь здешний-то язык просто оказывается для меня чужим, и как вы извинили бы меня, если бы я, будучи в самом деле чужеземцем, говорил на том языке и тем складом речи, к которым привык с детства, так и теперь я прошу у вас не более, чем справедливо-^ сти, как мне кажется, — позволить мне говорить по моему обычаю, хорош он или нехорош — все равно, и смотреть только на то, буду ли я говорить правду или нет; в этом ведь и заключается долг судьи, долг же оратора — говорить правду.

ДВА РОДА ОБВИНИТЕЛЕЙ

И вот правильно будет, о мужи афиняне, если сначала я буду защищаться против обвинений, которым подвергался раньше, и против первых моих обвинителей, а уж потом против теперешних обвинений и против теперешних обвинителей. Ведь у меня много было обвинителей перед вами и раньше, много уже лет, и все-таки ничего истинного они не сказали; их-то опасаюсь я больше, чем Анита с товарищами. И эти тоже страшны, но те еще страшнее, о мужи! Большинство из вас они восстановляли против меня, когда вы были детьми, и внушали вам против меня обвинение, в котором не было ни слова правды, говоря, что существует некий Сократ, мудрый муж, который испытует и исследует все, что над землею, и все, что под землею, и выдает ложь за правду. Вот эти-то люди, о мужи афиняне, пустившие эту молву, и суть страшные мои обвинители, потому что слушающие их думают, что тот, кто исследует подобные вещи, тот и богов не признает. Кроме того, обвинителей этих много и обвиняют они уже давно, да и говорили они с вами в том возрасте, когда вы больше всего верили на слово, будучи детьми, некоторые же юношами, словом — обвиняли заочно, в отсутствие обвиняемого. Но всего нелепее то, что и по имени-то их никак не узнаешь и не назовешь, разве вот только сочинителей комедий. Ну а все те, которые восстановляли вас против меня по зависти и злобе или потому, что сами были восстановлены другими, те всего неудобнее, потому что никого из них нельзя ни привести сюда, ни опровергнуть, а просто приходится как бы сражаться с тенями, защищаться и опровергать, когда никто не возражает. Так уж и вы тоже согласитесь, что у меня, как я сказал, два рода обвинителей: одни — обвинившие меня теперь, а другие — давнишние, о которых я сейчас говорил, и признайте, что сначала я должен защищаться против давнишних, потому что и они обвиняли меня перед вами раньше и гораздо больше, чем теперешние. Хорошо.

КРИТИКА ПРЕЖНИХ ОБВИНИТЕЛЕЙ

Итак, о мужи афиняне, следует защищаться и постараться в малое время опровергнуть клевету, которая уже много времени держится между вами. Желал бы я, разумеется, чтобы так оно и случилось и чтобы защита моя была успешной, конечно, если это к лучшему и для вас, и для меня. Только я думаю, что это трудно, и для меня вовсе не тайна, какое это предприятие. Ну да уж относительно этого пусть будет, как угодно богу, а закон следует исполнять и защищаться.

Припомним же сначала, в чем состоит обвинение, от которого пошла обо мне дурная молва, полагаясь на которую Мелет и подал на меня жалобу. Хорошо. В каких именно выражениях клеветали на меня клеветники? Следует привести их показание, как показание настоящих обвинителей: Сократ преступает закон, тщетно испытуя то, что под землею, и то, что в небесах, выдавая ложь за правду и других научая тому же. Вот в каком роде это обвинение. Вы и сами видели в комедии Аристофана, как какой-то Сократ болтается там в корзинке, говоря, что он гуляет по воздуху, и несет еще много разного вздору, в котором я ничего не смыслю. Говорю я это не в укор подобной науке и тому, кто достиг мудрости в подобных вещах (недоставало, чтобы Мелет обвинил меня еще и в этом!), а только ведь это, о мужи афиняне, нисколько меня не касается. А в свидетели этого призываю большинство из вас самих и требую, чтобы это дело обсудили между собою все те, кто когда-либо меня слышал; ведь из вас много таких. Спросите же друг у друга, слышал ли кто из вас когда-либо, чтобы я хоть сколько-нибудь рассуждал о подобных вещах, и тогда вы узнаете, что настолько же справедливо и все остальное, что обо мне говорят.

А если еще кроме всего подобного вы слышали от кого-нибудь, что я берусь воспитывать людей и зарабатываю этим деньги, то и это неправда; хотя мне кажется, что и это дело хорошее, если кто способен воспитывать людей, как, например, леонти-нец Горгий, кеосец Продик, элидец Гиппий. Все они, о мужи, разъезжают по городам и убеждают юношей, которые могут даром пользоваться наставлениями любого из своих сограждан, оставлять своих и поступать к ним в ученики, платя им деньги, да еще с благодарностью. А вот и еще, как я узнал, проживает здесь один ученый муж с Пароса. Встретился мне на дороге человек, который переплатил софистам денег больше, чем все остальные вместе, — Каллий, сын Гиппоника; я и говорю ему (а у него двое сыновей): «Каллий! Если бы твои сыновья родились жеребятами или бычками, то нам следовало бы нанять для них воспитателя, который бы усовершенствовал присущую им породу, и человек этот был бы из наездников или земледельцев; ну а теперь, раз они люди, кого думаешь взять для них в воспитатели? Кто бы это мог быть знатоком подобной доблести, человеческой или гражданской? Полагаю, ты об этом подумал, приобретя сыновей? Есть ли таковой, спрашиваю, или нет?» «Конечно, — отвечает он, — есть». «Кто же это? — спрашиваю я. — Откуда он и сколько берет за обучение?» «Эвен, — отвечает он, — с Пароса, берет по пяти мин, Сократ». И благословил я этого Эвена, если правда, что он обладает таким искусством и так недорого берет за обучение. Я бы и сам чванился и гордился, если бы был искусен в этом деле; только ведь я в этом не искусен, о мужи афиняне!

Может быть, кто-нибудь из вас возразит: «Однако, Сократ, чем же ты занимаешься? Откуда на тебя эти клеветы? В самом деле, если бы сам ты не занимался чем-нибудь особенным, то и не говорили бы о тебе так много. Скажи нам, что это такое, чтобы нам зря не выдумывать». Вот это, мне кажется, правильно, и я сам постараюсь вам показать, что именно дало мне известность и навлекло на меня клевету. Слушайте же. И хотя бы кому-нибудь из вас показалось, что я шучу, будьте уверены, что я говорю сущую правду. Эту известность, о мужи афиняне, получил я не иным путем, как благодаря некоторой мудрости. Какая же это такая мудрость? Да уж, должно быть, человеческая мудрость. Этой мудростью я, пожалуй, в самом деле мудр; а те, о которых я сейчас говорил, мудры или сверхчеловеческой мудростью, или уж не знаю, как и сказать; что же меня касается, то я, конечно, этой мудрости не понимаю, а кто утверждает обратное, тот лжет и говорит это для того, чтобы оклеветать меня. И вы не шумите, о мужи афиняне, даже если вам покажется, что я говорю несколько высокомерно; не свои слова буду я говорить, а сошлюсь на слова, для вас достоверные. Свидетелем моей мудрости, если только это мудрость, и того, в чем она состоит, я приведу вам бога, который в Дельфах. Ведь вы знаете Херефонта. Человек этот смолоду был и моим, и вашим приверженцем, разделял с вами изгнание и возвратился вместе с вами. И вы, конечно, знаете, каков был Херефонт, до чего он был неудержим во всем, что бы ни затевал. Ну вот же, приехав однажды в Дельфы, дерзнул он обратиться к оракулу с таким вопросом. Я вам сказал не шумите, о мужи! Вот он и спросил, есть ли кто-нибудь на свете мудрее меня, и Пифия ему ответила, что никого нет мудрее. И хотя сам он умер, но вот брат его засвидетельствует вам об этом.

Посмотрите теперь, зачем я это говорю; ведь мое намерение — объяснить вам, откуда пошла клевета на меня. Услыхав это, стал я размышлять сам с собою таким образом: что бы такое бог хотел сказать и что это он подразумевает? Потому что сам я, конечно, нимало не сознаю себя мудрым; что же это он хочет сказать, говоря, что я мудрее всех? Ведь не может же он лгать: не полагается ему это. Долго я недоумевал, что такое он хочет сказать; потом, собравшись с силами, прибегнул к такому решению вопроса: пошел я к одному из тех людей, которые слывут мудрыми, думая, что тут-то я скорее всего опровергну прорицание, объявив оракулу, что вот этот, мол, мудрее меня, а ты меня назвал самым мудрым. Ну и когда я присмотрелся к этому человеку — называть его по имени нет никакой надобности, скажу только, что человек, глядя на которого я увидал то, что я увидал, был одним из государственных людей, о мужи афиняне, — так вот, когда я к нему присмотрелся (да побеседовал с ним), то мне показалось, что этот муж только кажется мудрым и многим другим, и особенно самому себе, а чтобы в самом деле он был мудрым, этого нет; и я старался доказать ему, что он только считает себя мудрым, а на самом деле не мудр. От этого и сам он, и многие из присутствовавших возненавидели меня. Уходя оттуда, я рассуждал сам с собою, что этого-то человека я мудрее, потому что мы с ним, пожалуй, оба ничего в совершенстве не знаем, но он, не зная, думает, что что-то знает, а я коли уж не знаю, то и не думаю, что знаю. На такую-то малость, думается мне, я буду мудрее, чем он, раз я, не зная чего-то, и не воображаю, что знаю эту вещь. Оттуда я пошел к другому, из тех, которые кажутся мудрее, чем тот, и увидал то же самое; и с тех пор возненавидели меня и сам он, и многие другие.

Ну и после этого стал я уже ходить по порядку. Замечал я, что делаюсь ненавистным, огорчался этим и боялся этого, но в то же время мне казалось, что слова бога необходимо ставить выше всего. Итак, чтобы понять, что означает изречение бога, мне казалось необходимым пойти ко всем, которые слывут знающими что-либо. И, клянусь собакой, о мужи афиняне, уж вам-то я должен говорить правду, что я поистине испытал нечто в таком роде: те, что пользуются самою большою славой, показались мне, когда я исследовал дело по указанию бога, чуть ли не самыми бедными разумом, а другие, те, что считаются похуже, — более им одаренными. Но нужно мне рассказать вам о том, как я странствовал, точно я труд какой-то нес, и все это для того только, чтобы прорицание оказалось неопровергнутым. После государственных людей ходил я к поэтам, и к трагическим, и к дифирамбическим, и ко всем прочим, чтобы на месте уличить себя в том, что я невежественнее, чем они. Брал я те из их произведений, которые, как мне казалось, всего тщательнее ими отработаны, и спрашивал у них, что именно они хотели сказать, чтобы, кстати, и научиться от них кое-чему. Стыдно мне, о мужи, сказать вам правду, а сказать все-таки следует. Ну да, одним словом, чуть ли не все присутствовавшие лучше могли бы объяснить то, что сделано этими поэтами, чем они сами. Таким образом, и относительно поэтов вот что я узнал в короткое время: не мудростью могут они творить то, что они творят, а какою-то прирожденною способностью и в исступлении, подобно гадателям и прорицателям; ведь и эти тоже говорят много хорошего, но совсем не знают того, о чем говорят. Нечто подобное, как мне показалось, испытывают и поэты; и в то же время я заметил, что вследствие своего поэтического дарования они считали себя мудрейшими из людей и в остальных отношениях, чего на деле не было. Ушел я и оттуда, думая, что превосхожу их тем же самым, чем и государственных людей.

Под конец уж пошел я к ремесленникам. Про себя я знал, что я попросту ничего не знаю, ну а уж про этих мне было известно, что я найду их знающими много хорошего. И в этом я не ошибся: в самом деле, они знали то, чего я не знал, и этим были мудрее меня. Но, о мужи афиняне, мне показалось, что они грешили тем же, чем и поэты: оттого, что они хорошо владели искусством, каждый считал себя самым мудрым также и относительно прочего, самого важного, и эта ошибка заслоняла собою ту мудрость, какая у них была; так что, возвращаясь к изречению, я спрашивал сам себя, что бы я для себя предпочел, оставаться ли мне так, как есть, не будучи ни мудрым их мудростью, ни невежественным их невежеством, или, как они, быть и тем и другим. И я отвечал самому себе и оракулу, что для меня выгоднее оставаться как есть.

Вот от этого самого исследования, о мужи афиняне, с одной стороны, многие меня возненавидели, притом как нельзя сильнее и глубже, отчего произошло и множество клевет, а с другой стороны, начали мне давать это название мудреца, потому что присутствующие каждый раз думают, что сам я мудр в том, относительно чего я отрицаю мудрость другого. А на самом деле, о мужи, мудрым-то оказывается бог, и этим изречением он желает сказать, что человеческая мудрость стоит немногого или вовсе ничего не стоит, и, кажется, при этом он не имеет в виду именно Сократа, а пользуется моим именем для примера, все равно как если бы он говорил, что из вас, о люди, мудрейший тот, кто, подобно Сократу, знает, что ничего-то по правде не стоит его мудрость. Ну и что меня касается, то я и теперь, обходя разные места, выискиваю и допытываюсь по слову бога, не покажется ли мне кто-нибудь из граждан или чужеземцев мудрым, и, как только мне это не кажется, спешу поддержать бога и показываю этому человеку, что он не мудр. И благодаря этой работе не было у меня досуга сделать что-нибудь достойное упоминания ни для города, ни для домашнего дела, но через эту службу богу пребываю я в крайней бедности.

Кроме того, следующие за мною по собственному почину молодые люди, у которых всего больше досуга, сыновья самых богатых граждан, рады бывают послушать, как я испытываю людей, и часто подражают мне сами, принимаясь пытать других; ну и я полагаю, что они находят многое множество таких, которые думают, что они что-то знают, а на деле ничего не знают или знают одни пустяки. От этого те, кого они испытывают, сердятся не на самих себя, а на меня и говорят, что есть какой-то Сократ, негоднейший человек, который развращает молодых людей. А когда спросят их, что он делает и чему он учит, то они не знают, что сказать, но, чтобы скрыть свое затруднение, говорят то, что вообще принято говорить обо всех любителях мудрости: он-де занимается тем, что в небесах и под землею, богов не признает, ложь выдает за истину. А сказать правду, думаю, им не очень-то хочется, потому что тогда оказалось бы, что они только делают вид, будто что-то знают, а на деле ничего не знают. Ну а так как они, думается мне, честолюбивы, могущественны и многочисленны и говорят обо мне согласно и убедительно, то и переполнили ваши уши, клевеща на меня издавна и громко. От этого обрушились на меня и Мелет, и Анит, и Ликон: Мелет, негодуя за поэтов, Анит — за ремесленников, а Ликон — за риторов. Так что я удивился бы, как говорил вначале, если бы оказался способным опровергнуть перед вами в столь малое время столь великую клевету. Вот вам, о мужи афиняне, правда, как она есть, и говорю я вам без утайки, не умалчивая ни о важном, ни о пустяках. Хотя я, может быть, и знаю, что через это становлюсь ненавистным, но это и служит доказательством, что я сказал правду и что в этом-то и состоит клевета на меня и таковы именно ее причины. И когда бы вы ни стали исследовать это дело, теперь или потом, всегда вы найдете, что это так.

КРИТИКА НОВЫХ ОБВИНИТЕЛЕЙ

Итак, что касается первых моих обвинителей, этой моей защиты будет для вас достаточно; а теперь я постараюсь защищаться против Мелета, любящего, как он говорит, наш город, и против остальных обвинителей. Опять-таки, конечно, примем их обвинение за формальную присягу других обвинителей. Кажется, так: Сократ, говорят они, преступает закон тем, что развращает молодых людей и богов, которых признает город, не признает, а признаёт другие, новые божественные знамения. Таково именно обвинение; рассмотрим же каждое слово этого обвинения отдельно. Мелет говорит, что я преступаю закон, развращая молодых людей, а я, о мужи афиняне, утверждаю, что преступает закон Мелет, потому что он шутит важными вещами и легкомысленно призывает людей на суд, делая вид, что он заботится и печалится о вещах, до которых ему никогда не было никакого дела; а что оно так, я постараюсь показать это и вам.

— Ну вот, Мелет, скажи-ка ты мне: не правда ли, для тебя очень важно, чтобы молодые люди были как можно лучше?

— В таком случае скажи-ка ты вот этим людям, кто именно делает их лучшими? Очевидно, ты знаешь, коли заботишься об этом. Развратителя ты нашел, как говоришь: привел сюда меня и обвиняешь; а назови-ка теперь того, кто делает их лучшими, напомни им, кто это. Вот видишь, Мелет, ты молчишь и не знаешь что сказать. И тебе не стыдно? И это не кажется тебе достаточным доказательством, что тебе нет до этого никакого дела? Однако, добрейший, говори же: кто делает их лучшими?

— Да не об этом я спрашиваю, любезнейший, а о том, кто эти люди, что прежде всего знают их, эти законы.

— А вот они, Сократ, — судьи.

— Что ты говоришь, Мелет! Вот эти самые люди способны воспитывать юношей и делать их лучшими?

— Как нельзя более.

— Все? Или одни способны, а другие нет?

— Все.

— Хорошо же ты говоришь, клянусь Герой, и какое множество людей, полезных для других! Ну а вот они, слушающие;

делают юношей лучшими или же нет?

— Да, и члены Совета.

— Но в таком случае, Мелет, не портят ли юношей те, что участвуют в Народном собрании? Или и те тоже, все до единого, делают их лучшими?

— По-видимому, кроме меня, все афиняне делают их добрыми и прекрасными, только я один порчу. Ты это хочешь сказать?

— Как раз это самое.

— Большое же ты мне, однако, приписываешь несчастье. Но ответь-ка мне: кажется ли тебе, что так же бывает и относительно лошадей, что улучшают их все, а портит кто-нибудь один? Или же совсем напротив, улучшать способен кто-нибудь один или очень немногие, именно знатоки верховой езды, а когда ухаживают за лошадьми и пользуются ими все, то портят их? Не бывает ли, Мелет, точно так же не только относительно лошадей, но и относительно всех других животных? Да уж само собою разумеется, согласны ли вы с Анитом на это или не согласны, потому что это было бы удивительное счастье для юношей, если бы их портил только один, остальные же приносили бы им пользу. Впрочем, Мелет, ты достаточно показал, что никогда не заботился о юношах, и ясно обнаруживаешь свое равнодушие: тебе нет

Общие условия выбора системы дренажа: Система дренажа выбирается в зависимости от характера защищаемого.

Организация стока поверхностных вод: Наибольшее количество влаги на земном шаре испаряется с поверхности морей и океанов (88‰).

Механическое удерживание земляных масс: Механическое удерживание земляных масс на склоне обеспечивают контрфорсными сооружениями различных конструкций.

Источники:

http://fb.ru/article/282231/fales-filosofiya-s-tochki-zreniya-estestvennogo-podhoda
http://studopedia.ru/14_65918_fales-i-nachalo-filosofii.html
http://fil.wikireading.ru/51920
http://cyberpedia.su/11xc113.html