Меню Рубрики

Смертная казнь с точки зрения христианства

Целый ряд громких и жестоких преступлений (убийства, сексуальное насилие над детьми и т. д.) вновь вернули актуальность и остроту дискуссий […]

Целый ряд громких и жестоких преступлений (убийства, сексуальное насилие над детьми и т. д.) вновь вернули актуальность и остроту дискуссий касательно снятия в Российской Федерации моратория на смертную казнь и применения в исключительных случаях высшей меры наказания в отношении преступников, совершивших ряд особо тяжких преступлений, как-то: терроризм, педофилия.

Так, совсем недавно известный и уважаемый многими протоиерей Всеволод Чаплин сказал: «Совершенно точно некоторых людей убивать можно и нужно… Что, в конце концов, плохого в уничтожении некоторой части внутренних врагов?». Здесь я позволю себе не согласиться с маститым протоиереем и привести слова не менее уважаемой персоны, профессора Московской Духовной Академии, Алексея Ильича Осипова: «Страсти всегда ослепляют человека, лишают его чистого разума». А мы помним, что родоначальник христианского монашества преподобный Антоний Великий говорил, что «Рассудительность есть око души и её светильник, как глаз есть светильник тела».

И действительно, священнослужитель и, тем более, Церковь не должны идти на поводу у толпы, когда оная требует расстрелять (а иной раз и четвертовать) очередного маньяка-педофила, финансиста экстремистских организаций и т. д. Совсем не по причине того, что Церковь (или конкретный священнослужитель) якобы оправдывает данных преступников или считает вынесенный приговор к высшей мере данному лицу несправедливым. Просто православные христиане в принятии кардинальных решений не должны руководствоваться страстями, не должны «подпевать» толпе в её (подчас животном) стремлении растерзать кого бы то ни было, во что бы то ни стало, «выпустить пар» и т. д. Мы должны помнить, что среди тех, кто кричал «Распни, распни Его» были не только отъявленные негодяи и мерзавцы, но и те, кто поддался вполне инспирированной экзальтации («закону толпы»), и христианин в своей жизни должен остерегаться подобных тенденций, чтобы не стать жертвой таковых манипуляций.

Ну а теперь попробуем рассмотреть вопрос о допустимости смертной казни с точки зрения христианской веры по существу. В официальном документе «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви», в частности, говорится: «Особая мера наказания – смертная казнь – признавалась в Ветхом Завете. Указаний на необходимость её отмены нет ни в Священном Писании Нового Завета, ни в Предании и историческом наследии Православной Церкви». Несколько позже мы вернемся к цитации этого документа. В данный же момент ещё раз подчеркнём, что запрета на смертную казнь не существует ни в Ветхом Завете, ни в Новом Завете, ни в истории христианской Церкви, ни в истории христианских государств. Идея запрета высшей меры наказания – идея либеральная, начавшая своё реальное воплощение в мировом законодательстве в 80-е, 90-е гг. прошлого столетия.

Очень часто сторонники моратория на смертную казнь и, соответственно, противники оной в аргументации своей позиции ссылаются именно на «христианские принципы», на библейский запрет человеку убивать человека. Они так и говорят: «Есть заповедь “Не убий” и точка». Ошибка данной позиции заключается именно в смысловой пунктуации, ибо точка ставится там, где следует поставить запятую. Впервые запрет на убийство послепотопному человечеству даётся в Книге Бытия – «кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека: ибо человек создан по образу Божию» (Быт. 9: 6). Фактически, мы стоим перед одним из первых вариантов в истории юридических санкций, который в современном Уголовном Кодексе Российской Федерации называется статьей 105. Хотя данное повеление Божие можно понимать и как некую одобрительную санкцию в отношении кровной мести.

Сама заповедь «Не убий» дается в 13-м стихе 20-й главы Книги Исход. Однако достаточно перевернуть несколько страниц, и там можно ознакомиться с содержанием 21-й главы, где, в частности, Господь говорит Моисею: «И вот законы, которые ты объявишь им: Кто ударит человека так, что он умрет, да будет предан смерти» (Исх. 21: 1, 12); «Кто ударит отца своего, или свою мать, того должно предать смерти. Кто украдет человека [из сынов Израилевых] и [поработив его] продаст его, или найдется он в руках у него, то должно предать его смерти. Кто злословит отца своего, или свою мать, того должно предать смерти» (Исх. 21: 15-17); «Если вол забодает мужчину или женщину до смерти, то вола побить камнями и мяса его не есть; а хозяин вола не виноват; но если вол бодлив был и вчера и третьего дня, и хозяин его, быв извещен о сем, не стерег его, а он убил мужчину или женщину, то вола побить камнями, и хозяина его предать смерти… Сына ли забодает, дочь ли забодает,- по сему же закону поступать с ним» (Исх. 20: 28,29, 31). Ещё большее количество повелений о смертной казни мы найдем в Книге Левит – 20-я глава этой книги предусматривает смертную казнь за целый ряд преступлений: сексуальные перверсии, колдовство и государственную измену.

Как же нам разобраться в этом непростом вопросе? С одной стороны, Господь говорит: «Не убий», с другой – тут же вводит законодательную норму, фактически, уголовный кодекс, согласно которой за целый ряд преступлений предусмотрена высшая мера наказания (смертная казнь), которая должна приводиться в исполнение людьми. Для правильного понимания многих вещей мы должны учитывать один очень важный нюанс: не одни и те же рекомендации даются пациенту и врачу, который лечит этого пациента. Все мы с детства знаем, что яды опасны для жизни, ими можно отравить человека (т. е. убить его). Одновременно с этим мы знаем, что целый ряд тяжких заболеваний лечится не иначе как введением в человеческий организм именно ядов и токсинов (т. н. химиотерапия), которые губительно воздействуют на возбудителя заболевания (паразитов или клетки злокачественных опухолей) при сравнительно меньшем отрицательном воздействии на организм больного. В связи с этим отметим, что очень часто человек и человечество становятся не столько перед выбором между добром и злом, сколько перед выбором между бо̀льшим злом и меньшим злом. И разумный выбор, конечно, делается в пользу последнего.

Конечно, отравить человека, причинив оному смерть или тяжкий вред здоровью, является тяжёлым грехом – убийством, собственно, прямым нарушением Шестой заповеди. И Господь даёт эту заповедь человеку как нравственный ориентир, как указание на тяжкий грех. Убийство (как и отравление) — всегда зло. Лишение человека жизни (как и отравление) не может именоваться благом ни при каких обстоятельствах. И в данной (увы, несовершенной) аналогии под пациентом должно понимать простого человека, которому дается заповедь «Не убий», и, соответственно, он не может «травить» ни других людей ни самого себя. Однако врачи могут в отношении организма некоего пациента назначить курс химиотерапии в том случае, если иные (нетоксичные) методы лечения, увы, не способны дать соответствующего результата, не могут остановить распространение в организме той или иной инфекции. И в данной аналогии под врачами следует понимать общественные институты (правоохранительную систему), которые регулируют жизнь этого общества и защищают оное от распространения инфекций (зла). В нашем мире априори действует естественный нравственный закон (вне зависимости от того, признаем ли мы реальность его действия или не признаем) — Закон Божий, и нарушение оного закона непременно ведёт к деградации личности. Если нарушение нравственного закона доминирует в обществе, то соответственно деградирует данное общество.

В связи с этим следует отметить, что Господь Иисус Христос, значительно ужесточая нравственные требования к человеку (на примере целого ряда изречений в Нагорной проповеди, таких как «Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду. А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду» — Мф. 5: 21, 22) абсолютно не касается вопроса юридических установлений (фактически «уголовного кодекса») Ветхого Завета. Дело в том, что кровная месть в древнем мире была весьма распространена и носила достаточно жестокий характер. Совсем отменить институт кровной мести виделось невозможным, ибо таковая (за неимением системы и культуры цивилизованного судопроизводства) являлась очень важным сдерживающим фактором в отношении потенциальных преступников. Плюс ко всему кровная месть в той или иной степени могла восполнить (восстановить) попранную справедливость. Тем не менее реалии «вендетты» древнего мира принимали подчас столь кровавый и неудержимый характер, что древние законодательные системы (Закон Моисеев, кодекс Хаммурапи) вынуждены были ввести жёсткую регламентацию кровной мести, а точнее — детализацию степени её применения в том или ином случае. Другими словами, за выбитый зуб потерпевшая сторона могла применить аналогичную меру возмездия, т. е. тоже лишить обидчика зуба, а не свернуть ему всю челюсть. За выбитый глаз было дозволено лишить обидчика только одного глаза, а не «снести пол черепа». Христос же в Нагорной проповеди указывает на то, что христианин должен быть выше этой вполне кровавой и примитивной системы восстановления попранной справедливости.

Однако во всём Новом Завете нет ни слова какого — либо порицания в отношении как самого института правосудия, так или тех или иных мер наказания преступника. В контексте конкретного случая (на допросе у Первосвященника) Иисус Христос обратился к ударившему служителю: «если Я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь Меня?» (Ин. 18, 23), указав ему на юридическую и нравственную несостоятельность его поступка. Однако будучи непосредственно на Голгофе, Господь ни слова не сказал касательно самого института смертной казни. Господь не сказал: «Да вот, сейчас казните Меня, ради искупления человечества, но более не применяйте ни к кому смертной казни», Он не призвал в отношении благоразумного разбойника заменить смертную казнь пожизненным приговором и т. д.

Библейская культура, библейское мировоззрение характеризуется в первую очередь очень трезвым (разумным, адекватным, рациональным) отношением к феномену человеческой личности и этим отличается от тех утопических идеалистических (мечтательных) представлений о «добром» человеке, которые представлены в трактатах таких гуманистов, как Жан Жак Руссо и т. д. Согласно христианскому вероучению Бог создал человека прекрасным, однако вследствие грехопадения прародителей (Адама и Евы) человеческая природа глубоко исказилась, человеческая личность утратила былое благорасположение к добру и возымела удобопреклонность ко греху. Грех есть поступки, мысли или настроения, которые идут вразрез с нравственным законом. Когда человеческая личность становится зависимой от совершения человеком того или иного греха (плохого поступка), в случае, если влечение к оному доминирует в сознании человека и некий иррациональный энтузиазм захватывает разум, то таковое положение вещей в христианском вероучении именуется страстью.

Читайте также:  Различные точки зрения на социальную ответственность

Страсти помрачают человеческий разум и притупляют нравственное чутье или же полностью его «гасят». Страсти способны захватывать человеческую личность подобно тому, как метастазы «захватывают» клетки человеческого организма, и если человек не ведет духовную борьбу с грехом, то постепенно страсти способны захватить личность человека. Крайняя степень греховности (если так можно выразиться) наступает тогда, когда вся человеческая личность (будучи захвачена страстями) все силы своей души и тела (соответственно, используя весь арсенал возможностей и полномочий) направляет единственно к достижению предмета самой страсти… например, денег, приобретения материальных благ, богатства.… И здесь всё происходит точно так же, как и в человеческом организме: некое начало (сама страсть, допустим, сребролюбие) образуют некие вторичные «очаги» греховности (да простит нас читатель за несколько казуистическую лексику). Так, скажем, страсть сребролюбия порождает «метастазы» в качестве жадности, жестокости (как минимум, немилосердности), нечестности (лжи). Страсть приобретения материальных благ (сребролюбия) может довести человека до такого нравственного (а точнее, безнравственного) состояния, когда одержимый ею готов убивать и убивать тех, кто мешает ему двигаться к его цели, предавать и обманывать самых близких ему людей.

То же можно сказать о таких страстях, как тщеславие и властолюбие. Человек, одержимый блудной страстью и не препятствующий действию оной, неминуемо начинает лгать, предавать… Из истории мы знаем, что иной раз именно эта страсть становилось причиной ссор, убийств и даже войн. И действительно, человек, погрязший в страстях, способен уподобиться самому прародителю зла, как говорят иногда «осатанеть». Полагаем, что следующий пример может показаться кому-то не вполне этичным, но все мы знаем, что усмирить разбушевавшегося алкоголика только словами, только увещеваниями практически невозможно. В этих случаях необходимо применение силы: скрутить несчастному руки или облить оного холодной водой. Так и здесь: зло может быть настолько разрушительным, что единственный способ остановить оное видится (к великому сожалению) в уничтожении носителя этого зла. С печалью мы вынуждены признать, что страсти способны накаливать человека до такого «градуса ненависти», до такой степени демонического безумия, что единственным действенным способом исправить его (остановить) будет смертная казнь. Таковое решение будет лучшим как в аспекте социальной безопасности и профилактики, так и в аспекте духовного состояния самого осужденного (об этом чуть ниже).

Ещё раз подчеркнём: с точки зрения христианского вероучения убийство есть зло и ни при каких обстоятельствах оное деяние не может оцениваться как некая форма добра. Но при определенных обстоятельствах уничтожение одного злодея будет, безусловно, меньшим злом в сравнении с тем злодеянием, которое данный злоумышленник может осуществить (если его не остановить), убив 10, 100, 1000 человек. Из истории мы знаем, что святой креститель Руси князь Владимир, приняв христианскую веру, исключил из системы правосудия смертную казнь. Однако вследствие этого, безусловно, благородного княжеского решения резко возросло количество «лихих людей» (разбойников и убийц). В результате духовенство и народ обратились к своему правителю с просьбой восстановить смертную казнь. Они сказали: «Ты жалеешь убийц, которые погубят десятки невинных людей».

В христианской России (до 1917 г.) расследование преступлений, связанных со смертными приговорами, проводилось особенно тщательно, часто находились основания для помилования человека. В «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви» говорится: «Церковь часто принимала на себя долг печалования перед светской властью об осужденных на казнь, прося для них милости и смягчения наказания. Более того, христианское нравственное влияние воспитало в сознании людей отрицательное отношение к смертной казни. Так, в России с середины XVIII века до революции 1905 года она применялась крайне редко». И, действительно, традиционное христианское общество, не отрицающее применения смертной казни в особых случаях, в аспектах внутренней политики было удивительно малокровным, чего, увы, нельзя сказать о государственных образованиях, положивших в основу своего существования утопичные идеи гуманизма о «хорошем человеке». Достаточно вспомнить французскую народную республику. В нашей стране в конце XIX – начале XX вв. профессия чиновника (государственного служащего) была крайне непопулярна. Причина этой непопулярности была самая что ни на есть насущная: служить государству было опасно для жизни. Революционный террор той эпохи уносил из жизни достойнейших людей своего времени (в частности, и жизнь императора Александра II), а террористов-убийц преступно милосердные суды присяжных нередко отпускали на свободу. Когда убийцы пришли к власти в 1917 г., они устроили миллионы «судебных» и внесудебных расправ с инакомыслящими.

Современная юридическая культура усматривает три основные цели уголовного наказания: восстановление попранной справедливости, исправление осуждённого (специальная превенция) и предупреждение совершения новых преступлений (общая превенция). В данном случае хотелось бы остановиться на последнем. Вне всякого сомнения, установление и приведение в действие смертной казни за особо тяжкие преступления, как-то: педофилия, распространение наркотиков, терроризм, возымеет очень мощное отрезвляющее действие в отношении тех лиц, кто в силу различных обстоятельств допускают для себя совершение оных деяний. Увы, не только неотвратимость наказания, но и характер самого наказания играет чрезвычайно важную роль в аспекте профилактики преступлений. Согласно психологии З. Фрейда и К. Юнга именно инстинкт самосохранения является основным инстинктом. Можно сказать иначе: страх смерти — самый главный страх человеческой жизни.

На уровне подсознания и даже физиологии страх смерти может перевернуть в человеческом сознании буквально всё. Пожизненный приговор, несмотря на кажущуюся суровость, всегда оставляет надежду для осуждённого: совершаются побеги, объявляются амнистии, преступника могут выкупить или обменять. Иной раз революции или войны дарят свободу. В случае же со смертной казнью потенциальный злоумышленник стоит перед той неотвратимостью, которая способна «погасить» в его сознании даже зачатки мыслей о возможности совершения какого-то тяжкого преступления. И, действительно, в тех странах, в которых в отношении наркоторговцев применяется смертная казнь, процент оных преступлений значительно ниже, чем в тех странах, где столь суровое название отсутствует.

С точки зрения сотериологической (характеризующей спасение человека в христианстве) смертная казнь не может пониматься как абсолютное зло. В «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви» говорится: «Для православного сознания жизнь человека не кончается с телесной смертью – именно поэтому Церковь не оставляет душепопечения о приговоренных к высшей мере наказания». Смертный приговор способен поставить человека лицом к лицу перед той реальностью, перед которой стоим все мы. Каждый человек смертен и смертен, увы, внезапно. В Священном Писании мы читаем: «помни последняя твоя и во веки не согрешишь» (Сир.7: 39). Именно забытье этого факта является косвенным стимулом для совершения человеком различных неразумных поступков. Смертный приговор способен отрезвить человека, упразднить всякое легкомыслие и заставить (быть может, впервые в жизни) задуматься о смысле жизни.

История свидетельствует, что множество людей, приговорённых к высшей мере наказания, переосмысливали всю свою жизнь, в их сознании (в плане ценностных ориентиров) осуществлялся буквально переворот, человек приносил настоящее покаяние во всех своих грехах, кардинально менял свои воззрения и саму жизнь. В этом отношении для нас очень интересна судьба Ф. М. Достоевского. Вольнодумец (для той эпохи априори атеист), революционер (социал-утопист) вследствие вынесенного ему смертного приговора, который позже был замен на каторгу, пересмотрел всю свою жизнь: стал ревностным христианином, монархистом и патриотом своего Отечества. Свой «путь на эшафот» Федор Михайлович прекрасно передал словами главного героя своего романа «Идиот» – «Он помнил всё с необыкновенною ясностью и говорил, что никогда ничего из этих минут не забудет» – каждый шаг к месту казни, каждый взгляд на эшафот, каждый вздох. В эти «десять ужасных, безмерно-страшных минут ожидания смерти» он попрощался с каждой секундой своей жизни, он успел передумать (обдумать) абсолютно всё! На примере великого русского классика мы видим, что смертная казнь (в отношении тех, кто по меркам человеческим её заслуживает) может нами рассматриваться в качестве одного из промыслительных благ Божиих в отношении тех лиц, которые в случае пожизненного заключения могут деградировать в еще более осатанелое состояние.

Однако всему вышесказанному можно противопоставить очень серьёзный контраргумент. Далеко не все люди обладают столь устойчивой психикой и сильной личностью, как Федор Михайлович Достоевский. В частности, его «коллеге» по петрошевскому кружку некоему Николаю Григорьеву этих десяти минут хватило, чтобы повредиться рассудком. До конца своей жизни Григорьев в результате психического расстройства находился на попечении родных в Нижнем Новгороде. Последнее обстоятельство, а также свидетельство того, что, увы, но даже реальность и неотвратимость смерти не во всех случаях может остановить процесс озлобления (осатанения) личности, говорят скорее против отмены моратория на смертную казнь. Самым же главным аргументом (и, по-сути, единственным) против применения смертной казни, безусловно, является фактор судебной ошибки, которая в наши дни (и не только в нашей стране) вполне может быть подстроена, куплена и т. д.

Именно поэтому в «Основах социальной концепции» говорится: «Отмена смертной казни дает больше возможностей для пастырской работы с оступившимся и для его собственного покаяния. К тому же очевидно, что наказание смертью не может иметь должного воспитательного значения, делает непоправимой судебную ошибку, вызывает неоднозначные чувства в народе. Сегодня многие государства отменили смертную казнь по закону или не осуществляют её на практике. Помня, что милосердие к падшему человеку всегда предпочтительнее мести, Церковь приветствует такие шаги государственных властей». Данный аргумент (против смертной казни) является не богословским, а скорее социологическим, педагогическим. И, тем не менее, этот аргумент весьма существенен.

В заключении хотелось бы подчеркнуть, что христианину (сторонник ли он смертной казни или её противник) недопустимо «наслаждаться» (или как говорят в простонародье «смаковать») тем или иным приговором преступнику. В этом отношении не должно требовать публичной смертной казни (через четвертование) для «врагов народа», как это требуют некоторые публицисты или, как известный юрист и противник смертной казни М. Барщевский аргументировать жестокость пожизненного приговора словами: «Чтоб эта сволочь как можно больше страдала». Древнеримский принцип panem et circenses («хлеба и зрелищ!») вряд ли соответствует православной этике и векторам нравственности. Тем более недопустимо делать зрелище (шоу) из уголовного наказания (каким бы оно ни было). Православный человек может лишь аккуратно высказать свою точку зрения по данному вопросу, но не агрессивно настаивать на принятии судом того или иного решения. В этом отношении «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви» подчеркивают: «Церковь признаёт, что вопрос об отмене или неприменении смертной казни должен решаться обществом свободно, с учётом состояния в нём преступности, правоохранительной и судебной систем, а наипаче соображений охраны жизни благонамеренных членов общества».

Читайте также:  Понятие личность с разных точек зрения

Надо помнить, что в России не отменена смертная казнь, на нее лишь наложен мораторий. В 23 странах мира в 2017 году применялась смертная казнь.

Смертная казнь на деле стоит в центре богословия: Бог был убит людьми через смертную казнь. Смерть человека в руках Бога, следовательно, тот, кто убивает, заступает на место Бога; государство, считающее, что оно вправе «законно» убивать, тем самым считает, что оно — Бог. Ветхий Завет допускает смертную казнь; но Ветхий Завет исходит из теократического устройства общества; кроме того, Иисус разделил кесарево и Божье. Можно провести аналогию с жертвоприношениями: Ветхий Завет их вменяет, а после Пасхи они прекращаются: Храма больше нет, а у христиан — Бескровная Жертва. Государство-Бог: так оно и было, когда распяли Иисуса: распяли именем самообожествленного императора (после мучеников будут убивать за то, что они не признавали в императоре Бога). Государство, оставляющее себе право «законного убийства», делает из себя идола, в пределе хотящего себе всю нашу жизнь — всю вплоть до возможности ее прекращения. Следовательно, смертная казнь — языческое жертвоприношение.

Чувствительность христиан — и ее потерю — к смертной казни прекрасно иллюстрирует известный эпизод из Повести временных лет. Новообращенный князь Владимир «убоялся греха» и не казнил преступников. Лишь епископы — достаточно «давно христиане», чтобы не быть шибко чувствительными — отговорили его от отмены смертной казни. Вот разница «первых христиан» (ведь Владимир — «первый христианин» Руси) и «непервых»: чувствительность к некоторым вещам теряется.

Собрали для вас материалы о отношении к смертной казни той религии, чей Основатель был казнен: два романа, восемь фильмов, различные философские и богословские тексты и несколько воспоминаний.

Два романа

«Синева небес» Соно Аяко — роман, как нельзя лучше подходящий к нашей теме. Серийный убийца — кого, казалось бы, как не его, убить? Рядом с ним — христианка. Главным «событием» романа Соно делает не преступления маньяка, а милосердие Юкико, ее — скромную, незаметную, совсем не героическую — христианскую любовь к ближнему, который — да — может оказаться и серийным убийцей.

«Даже если его ждет смертная казнь, все равно он должен до самого последнего мига ощущать тепло заботы. Нельзя оставлять человека наедине со смертью. Ни один человек не должен умирать в одиночестве».

«Последний день приговоренного к смерти» — великий роман и великий манифест против смертной казни. Гюго с удивительной мощью описывает последние часы приговоренного к смерти; мы не знаем, виновен ли приговоренный, не знаем и его имени, знаем только, что сейчас его убьют «по закону».

Гюго в предисловии пишет: «Хорошо умыть руки, но важнее сделать так, чтобы не проливалась человеческая кровь» (понятно ли, на какого судью и на Какого подсудимого указывается здесь?). Гюго продолжает: «Здание будущего общества не рухнет оттого, что не будет этой постыдной подпоры. […] вам предстоит быть свидетелями преобразования уголовного кодекса, который проникнется Христовым законом и озарится его благостным светом. […] Маслом и бальзамом будут врачевать раны, которые прижигали железом и огнем. То зло, на которое ополчались гневом, начнут лечить милосердием. Это будет просто и величаво. Вместо виселицы — крест. Вот и всё».

Фильмы

«Наше счастливое время» (или «Страстной четверг») Сон Хэ-сон — фильм про страдание, грех, милосердие, любовь. Тетка-монахиня «тащит» свою обеспеченную, но несчастливую племянницу в тюрьму, где она помогает заключенным. Племянница, пытавшаяся убить себя три раза, знакомится там с человеком, убившим трех людей и приговоренным за это к смерти. Фильм — что называется, «дорама», то бишь корейская мелодрама, со всеми примечательными для этого жанра свойствами, при этом глубокая, пронзительная.

«Причина жить», или «Сегодня» (2011) Ли Чжон Хян. Да Хе теряет в автокатастрофе своего жениха. Виновник — 15-летний подросток. Христианка, она прощает его, просит суд помиловать его. Через год Да Хе начинает снимать фильм про судьбу помилованных, спасшихся от смертной казни. Она уверена, что смертная казнь — легализованное зло. Но узнав, как сложилась жизнь виновника смерти ее жениха, Да Хе начинает сомневаться в своих идеалах…

«Короткий фильм об убийстве» — расширенная версия одного из фильмов «Декалога» Кшиштофа Кесьлёвского («Появление “Декалога” — и это стало ясно почти сразу — было событием в культуре, равным появлению, скажем, Сикстинской капеллы», как отзывался О. Дорман). Три случайных человека: убийца, его жертва и адвокат. Кинокритик Сергей Кудрявцев писал о фильме:

«Яцек, который в порыве бессмысленной жестокости убил таксиста, — конечно, преступник, нарушивший закон. Но, по версии польского режиссёра, общество, которое шаг за шагом подталкивало юнца к совершению преступления, само превращается в более жестокого, изощрённого убийцу. И методично, согласно продуманному, многократно апробированному распорядку, своеобразному ритуалу жертвоприношения (или «заклания агнца», «убиения младенца») приводит в исполнение смертный приговор о повешении. Значит, призыв «Не убий» должен быть отнесён и к институту подавления, наказания, умерщвления — процессов не сиюминутных и стихийных, а поставленных на строго регламентированный поток.

[…] Дело слепого случая — и невиновный станет виновным, адвокат поменяется местами с подзащитным, а убиенный при ином раскладе сам мог бы быть убийцей. По сути, неизменной выглядит лишь карающе-смертоносная роль государства, явно присвоившего себе демиурговы функции».

«Танцующая в темноте» — один из самых удачных фильмов Ларса фон Триера, может быть, самый пронзительный. Входит в «Трилогию о Золотом сердце». Добрая, невинная («святая») работница Сельма, полуслепая, пытается достать денег для излечения своего ребенка. «Жестокий мир» мешает ей это сделать: здесь совершенно прекрасна свойственная Триеру прямолинейность: мать хотела накопить денег сыну, а общество ее убило. Вот так просто: маленький человек и такое большое общество. Героиню бросят в тюрьму, осудят и казнят.

«Город мальчиков» Нормана Таурога — классика кино. Основана на реальных событиях. Пять номинаций на «Оскар» (два — приза). Своего рода христианская «Республика Шкид» — католический священник создает приют для трудных детей. Эта идея пришла священнику после исповеди приговоренного к смертной казни. Священник против несправедливой Системы.

Следующие два фильма не проблематизируют смертную казнь, но вводят ее как свой финал.

«Ангелы с грязными лицами» — фильм 1938 г., общепризнанная классика. На первый взгляд, это обычный голливудский фильм, гангстерская драма, каких тогда было много (и чисто внешне, опять же, это шедевр данного жанра). В «Ангелах» мы, однако, видим, как, блестяще исполнив внешние черты жанра, создатели перевернули его суть, грубо говоря, «разоблачили» гангстерскую драму. Сюжет следующий: два подростка, Рокки и Джерри, совершают кражу, Рокки из них попадается. Вследствие этого Рокки становится бандитом, Джерри — священником. Это зачин. Бессмысленно рассказывать весь фильм, опишем лишь его гениальный финал. Пережив множество перипетий, Джерри оказывается приговоренным к смерти. Рокки, после той первой кражи сделавший делом своей жизни борьбу с криминалом и его популярностью в тогдашнем американском обществе, просит у Джерри невозможное: перед смертью не вести себя как герой, а унизиться, выглядеть «трусливой крысой», тем самым развенчав миф о «бравых бандитах». Так гангстерский фильм оборачивается историей про смирение, уничижение, про «быть посмеянием и позорищем миру».

«Место под солнцем» (1951) Джорджа Стивенса — фильм, снятый в лучших традициях старого американского кино, с очень мощным сценарием. Парень из сельской глубинки, воспитанный в строгом христианском духе, нашел работу в городе, где заводит роман с простой девушкой. Однако потом заводит роман с девушкой из «аристократии». Так грехи блуда, обмана, тщеславия, сребролюбия, трусости сплетутся в клубок и приведут героя к смертной казни. Весьма реалистичная и хорошо разработанная история «развития» греха. «Кто верой в Меня живет, тот и будет жить вечно» —заканчивает молитва этот фильм.

Философия, богословие, мемуары

«Основы социальной концепции РПЦ» хотя и оговариваются, что «указаний на необходимость ее [смертной казни] отмены нет ни в Священном Писании Нового Завета, ни в Предании и историческом наследии Православной Церкви», все же указывают, что «отмена смертной казни дает больше возможностей для пастырской работы с оступившимся и для его собственного покаяния. К тому же очевидно, что наказание смертью не может иметь должного воспитательного значения, делает непоправимой судебную ошибку, вызывает неоднозначные чувства в народе. Сегодня многие государства отменили смертную казнь по закону или не осуществляют ее на практике. Помня, что милосердие к падшему человеку всегда предпочтительнее мести, Церковь приветствует такие шаги государственных властей».

«Смертная казнь: за и против»— сборник работ дореволюционных и перестроечных авторов: история смертной казни в России и на Западе, мнения криминалистов, христианское осмысление проблемы. Многие нижеприведенные тексты включены в этот сборник.

Владимир Соловьев, великий христианский философ, тематизировавший «христианскую общественность», был выслан из Петербурга и уволен из университета за речь против смертной казни: русский царь, как правитель христианской империи должен был помиловать террористов, убивших его отца. Христианский царь не разделил логику христианского философа и не помиловал приговоренных. Вот эта речь.

В главном труде Соловьева «Оправдание добра» есть глава «Уголовный вопрос с нравственной точки зрения», где много места уделено проблеме смертной казни:

«По истинному понятию о наказании положительная его задача относительно преступника есть не физическое его мучение, а нравственное излечение или исправление».

Его же текст «О смертной казни»:

«Учреждение смертной казни есть последняя важная позиция, которую варварское уголовное право (прямая трансформация дикого обычая) еще отстаивает в современной жизни».

«Жизненная драма Платона» — замечательное произведение Соловьева, эссе о жизни и учении Платона. Драма Платона в убийстве — казни! — Сократа. Столь ужасное, совершенно бессмысленное убийство Сократа открывает глаза молодому Платону: в мире правды нет. Она тогда не в нашем, неистинном мире: она в ином мире — мире идей. Так родился платонизм. Но как тогда жить? Что делать? Здесь трагедия Платона: сконструировать здесь, своими руками «в Сиракузах и на Крите», руками тиранов идеальное Государство. Поддавшись на это искушение, уже стариком, Платон пишет «Законы» — апологию не Сократа, а его убийц, апологию богов и полиса (с прямым указанием смертной казни за оскорбление богов и законов — обвинение, которое вменяли Сократу).

Читайте также:  Если садится зрение нужно ли носить очки

Бердяев в «О назначении человека» рассуждает о нашей теме так:

«Смертная казнь есть древний инстинкт кровавой мести и человеческих жертвоприношений, принявший цивилизованные государственно-правовые формы. […] Убивающим является целый народ, требующий смертную казнь, одобряющий ее. В смертной казни мы имеем самый яркий пример перехода государства за допустимые пределы, ибо жизнь человеческая не принадлежит государству, она принадлежит Богу».

В заметке «Казнь и убийство» Бердяев осуждает террористические методы борьбы самодержавия с Революцией 1905 года.

В «Русской идее» Бердяев часто, но мимоходом, не концентрируясь на ней отдельно, упоминает смертную казнь:

«Отрицание смертной казни входит в русскую идею. […] Лучшие русские люди в верхнем культурном слое и в народе не выносят смертной казни и жестоких наказаний, жалеют преступника. У них нет западного культа холодной справедливости. Человек для них выше принципа собственности, и это определяет русскую социальную мораль. Жалость к падшим, к униженным и оскорбленным, сострадательность очень русские черты».

Две статьи Мережковского:

«Что такое крест, как не римское орудие казни — то же, что французская гильотина и русская виселица? Для чего же на кресте и умер он, как не для того, чтобы сделать орудие казни орудием спасения? Смертью смерть попрал — не значит ли это: собственною смертною казнью смертную казнь попрал, отменил, упразднил, уничтожил на веки веков? А если нужно казнить и после него, значит, он умер и не воскрес; значит, все еще крест — орудие казни, «проклятое древо», и все еще «проклят висящий на древе».

Где возносится виселица, там низлагается крест. На месте Креста Господня, виселица — антихристов крест. […]

Что ужасно и отвратительно есть мясо человечье, человеку нельзя доказывать. Так нельзя доказывать, что смертная казнь ужасна и отвратительна, что «убийство по приговору несоразмерно ужаснее, чем убийство разбойничье».

Простое убийство уничтожает религиозную жизнь убийцы; смертная казнь — религиозную жизнь всего народа. Казня одного, казним всех; убивая тело одного, убиваем душу всех».

«Сошествие во ад» — рассуждение о знаменитом рассказе Андреева «Семь повешенных».

«14 декабря» — роман Мережковского о декабристах. Государство убивает людей. Можно ли убить тогда Государя? — Государь убивает декабристов. Взаимопереплетение насилия государственного и насилия революционного. Роман кончается сценой казни декабристов.

Статья Розанова «Лукавые слова»:

«Эти живодерни именуются отчего-то и обставлены в «делопроизводстве» не своими словами, не собственными названиями, а уворованными чужими словами из лексикона добропорядочных людей: «уголовный суд», «приговор о смертной казни», «суд приговорил такого-то к повешению», «приговорил к расстрелянию». Когда нужно говорить просто: «Мы, судьи, удавили сегодня Петра», «мы приказали солдатам Николаю и Фаддею застрелить мещанина Семена». […]

Дьявольская эта вещь, при свете дня, в торжественной обстановке, творится только государством. Его «регалия»… Все остальные, «последние люди», стыдятся этого: и «средь бела дня зарезал» — это звучит как жалоба на последнюю степень бесстыдства, вызова человеку и человечеству. Обыкновенно ночью, где-нибудь в глубине дома, в гуще леса, в тайге «приканчивает» человек человека… Бррр… ужас. Только государство, «милое отечество», «седины» родины, барабанит в барабан, сзывает народ, душители надевают мундир, все ордена, становятся, молчат, точно за обедом; и на глазах их удавливают человека.

В «Черном огне» собраны заметки Розанова о Семнадцатом годе. Вот Розанов радуется отмене смертной казни в первый день после объявления Российской Республики, но и чувствует уже, что одной «чистой юностью» Революция не кончится:

«- Ну, так что же, господа, так просто.

— Не будем лгать. Не будем воровать. Не будем убивать. Там скучное Моисееве Десятословие. Исполним. Так немного. Десять строк».

Сергий Булгаков «О смертной казни»:

«Всякое убийство есть дело ненависти. Не может быть, чтобы человек убивал человека из любви к нему. Смертная казнь есть один из самых ужасных видов убийств, потому что она есть холодное, расчётливое, сознательное, принципиальное убийство — убийство без всякого аффекта, без всякой страсти, без всякой цели; убийство ради убийства. И в этом главный её грех и ужас».

Интервью протоиерея Владислава Цыпина: богословские аспекты смертной казни в Ветхом и Новом Завете, споры о ней при Владимире Крестителе, в конфликте иосифлян и нестяжателей, в XIX веке, христианское отношение к смертной казни, вопросы канонического права.

Архимандрит Спиридон (Кисляков) служил тюремным священником в дореволюционной России. Вот что ему говорил один человек, три дня после этого разговора повешенный:

«Батюшка, что в настоящее время люди все сделались рабочими той фабрики, где фабрикуются одни преступники, а фабрика — это есть жизнь, жизнь человеческая. Я, когда встречаю попов, архиереев, разного рода начальников, то думаю себе: эх вы, люди, люди! Как вы жалки в своих лицемериях, насильнических инстинктах, не вы ли палачи, наши палачи, палачи души человеческой. Себя вы считаете пастырями Церкви Христовой, блюстителями законов справедливости и просветителями темного люда, а на самом деле вы все палачи и еще какие палачи! Я содрогаюсь даже от того явления, когда вижу, как священник, перед смертной казнью преступника, причащает последнего, и через две минуты после причастия вздергивают его на виселицу, и в то время думаю, кого же они повесили: преступника или Христа? Вот что делают представители Христовой Церкви».

А вот уже советские времена — роли сменились — уже сами батюшки ожидают казни: «Воспоминания «смертника» о пережитом» священномученика Михаила Чельцова.

Отец Михаил Чельцов неоднократно арестовывался: в 1918, 1919 (дважды), 1920 гг. В мае 1922 г. был арестован по делу «о сопротивлении изъятию церковных ценностей» («дело митрополита Вениамина»). Его приговаривают к расстрелу. Позднее приговор ему (как и некоторым другим приговоренным) был заменен пятью годами заключения. 40 дней провел в камере смертников.

В своих мемуарах отец Михаил подробно изложил свои переживания в ожидании расстрела. Глубокая исповедь исповедника в ожидании мученической смерти каждую ночь.

А вот с чего все начиналось — «Мученические акты», собрание мученических актов (acta martyrum) — по форме официальные протоколы судов над мучениками или записи самих христиан непосредственно после мученичества их братьев и сестер во Христе. Напомним, что первохристиан убивали вполне «законно» преимущественно по статье за оскорбление величества.

«Homo Sacer» — древнеримское понятие, давшее название исследованию Агамбена, обозначает человека, которого каждый имеет право убить, но при этом его нельзя принести в жертву. Такой человек исключен из сферы сакрального, сведен к голой жизни: единственное, что с ним можно сделать, — убить. Таково, по мысли Агамбена, положение современного человека.

Центральными для политического анализа Агамбена являются тесно связанные понятия «чрезвычайного положения» и «голой жизни». Чрезвычайное положение — не исключение для государственной политики, но ее тайная основа. Суть чрезвычайного положения состоит в том, что суверен, объявив чрезвычайное положение, может убить любого, не совершая при этом «убийства». Суверенная власть как таковая созидается в акте исключения homo sacer — «голой жизни». Тем самым политика уже всегда является биополитикой (ибо ставкой в политической игре всегда является голая жизнь, возможность убить живое, «не убивая») — управлением человеком как биологическим существом и не больше. Поэтому образцом для современной политики является не город, не «полис», а концлагерь.

И под конец — «Идиот» Достоевского. Достоевский, как известно, был приговорен к смертной казни за чтение книжек и разговоры. Казнь заменили на каторгу, когда Достоевский и другие осужденные были уже на эшафоте. В «Идиоте» князь Мышкин рассказывает, как он видел казнь, передавая, конечно, страшный опыт самого Достоевского:

«Преступник был человек умный, бесстрашный, сильный, в летах, Легро по фамилии. Ну вот, я вам говорю, верьте не верьте, на эшафот всходил — плакал, белый как бумага. Разве это возможно? Разве не ужас? Ну кто же со страху плачет? Я и не думал, чтоб от страху можно было заплакать не ребенку, человеку, который никогда не плакал, человеку в сорок пять лет. Что же с душой в эту минуту делается, до каких судорог ее доводят? Надругательство над душой, больше ничего! Сказано: «Не убий», так за то, что он убил, и его убивать? […]

Подумайте: если, например, пытка; при этом страдания и раны, мука телесная, и, стало быть, всё это от душевного страдания отвлекает, так что одними только ранами и мучаешься, вплоть пока умрешь. А ведь главная, самая сильная боль, может, не в ранах, а вот что вот знаешь наверно, что вот через час, потом через десять минут, потом через полминуты, потом теперь, вот сейчас — душа из тела вылетит, и что человеком уж больше не будешь, и что это уж наверно; главное то, что наверно. Вот как голову кладешь под самый нож и слышишь, как он склизнет над головой, вот эти-то четверть секунды всего и страшнее. Знаете ли, что это не моя фантазия, а что так многие говорили? Я до того этому верю, что прямо вам скажу мое мнение. Убивать за убийство несоразмерно большее наказание, чем самое преступление. Убийство по приговору несоразмерно ужаснее, чем убийство разбойничье. Тот, кого убивают разбойники, режут ночью, в лесу, или как-нибудь, непременно еще надеется, что спасется, до самого последнего мгновения. Примеры бывали, что уж горло перерезано, а он еще надеется, или бежит, или просит. А тут всю эту последнюю надежду, с которою умирать в десять раз легче, отнимают наверно; тут приговор, и в том, что наверно не избегнешь, вся ужасная-то мука и сидит, и сильнее этой муки нет на свете. Приведите и поставьте солдата против самой пушки на сражении и стреляйте в него, он еще всё будет надеяться, но прочтите этому самому солдату приговор наверно, и он с ума сойдет или заплачет. Кто сказал, что человеческая природа в состоянии вынести это без сумасшествия? Зачем такое ругательство, безобразное, ненужное, напрасное? Может быть, и есть такой человек, которому прочли приговор, дали помучиться, а потом сказали: «Ступай, тебя прощают». Вот этакой человек, может быть, мог бы рассказать. Об этой муке и об этом ужасе и Христос говорил. Нет, с человеком так нельзя поступать!»

Подписывайтесь на канал Предание.ру в Telegram, чтобы не пропускать интересные новости и статьи!

Источники:
  • http://blog.predanie.ru/article/smertnaya-kazn-filmy-romany-stati/