Психология искусства с точки зрения выготского

Эта книга принадлежит перу выдающегося ученого — Льва Семеновича Выготского (1896-1934), создавшего оригинальное научное направление в советской психологии, основу которого составляет учение об общественно-исторической природе сознания человека.

«Психология искусства» была написана Выготским сорок лет назад — в годы становления советской психологической науки. Это было время, когда еще шли бои с открыто идеалистической психологией, господствовавшей в главном научно-психологическом центре — в психологическом институте Московского университета, которым руководил проф. Г. И. Челпанов. В этих боях, шедших под знаменем перестройки научной психологии на основе марксизма, происходила широкая консолидация прогрессивно настроенных психологов и представителей смежных областей знания.

Когда после Второго психоневрологического съезда в январе 1924 года руководство психологическим институтом перешло к проф. К. И. Корнилову, в институт пришли новые люди. Многие из них только начинали свой путь в психологии; к их числу принадлежал и Выготский, которому в то время было двадцать восемь лет.

Заняв скромную должность младшего научного сотрудника (тогда говорили: сотрудника 2-го разряда), Выготский буквально с первых дней своего пребывания в институте развил поразительную энергию: он выступает с множеством докладов и в институте и в других научных учреждениях Москвы, читает лекции студентам, развертывает с небольшой группой молодых психологов экспериментальную работу и очень много пишет. Уже в начале 1925 года он публикует блестящую, до сих пор не утратившую своего значения статью «Сознание как проблема психологии поведения»[1], а в 1926 году выходит его первая большая книга «Педагогическая психология» и почти одновременно — экспериментальное исследование, посвященное изучению доминантных реакций[2].

В научной психологии Выготский был в то время человеком новым и, можно сказать, неожиданным. Для самого же Выготского психология давно стала близкой — прежде всего в связи с его интересами в области искусства. Таким образом, переход Выготского к специальности психолога имел свою внутреннюю логику. Эта логика и запечатлена в его «Психологии искусства» — книге переходной в самом полном и точном значении слова.

В «Психологии искусства» автор резюмирует свои работы 1915-1922 годов, подводят их итог. Вместе с тем эта книга готовит те новые психологические идеи, которые составили главный вклад Выготского в науку, и развитию которых он посвятил всю свою дальнейшую — увы, слишком короткую — жизнь.

«Психологию искусства» нужно читать исторически в обоих ее аспектах: и как психологию искусства и как психологию искусства.
Читателю-искусствоведу не трудно воспроизвести исторический контекст этой книги.

Советское искусствознание делало еще только первые свои шаги. Это был период переоценки старых ценностей и период начинавшегося великого «разбора» в литературе и искусстве: в кругах советской интеллигенции царила атмосфера, создававшаяся разноречивыми устремлениями. Слова «социалистический реализм» еще не были произнесены.

Если сопоставить книгу Выготского с другими работами по искусству начала 20-х годов, то нельзя не увидеть, что она занимает среди них особое место. Автор обращается в ней к классическим произведениям — к басне, новелле, трагедии Шекспира. Его внимание сосредоточивается не на спорах о формализме и символизме, футуристах и о левом фронте. Главный вопрос, который он ставит перед собой, имеет гораздо более общий, более широкий смысл: что делает произведение художественным, что превращает его в творение искусства? Это действительно фундаментальный вопрос, игнорируя который нельзя по-настоящему оценить новые явления, возникающие в искусстве.

Л. С. Выготский подходит к произведениям искусства как психолог, но как психолог, порвавший со старой субъективно-эмпирической психологией. Поэтому в своей книге он выступает против традиционного психологизма в трактовке искусства. Избранный им метод является объективным, аналитическим. Его замысел состоял в том, чтобы, анализируя особенности структуры художественного произведения, воссоздать структуру той реакции, той внутренней деятельности, которую оно вызывает. В этом Выготский видел путь, позволяющий проникнуть в тайну непреходящего значения великих произведений искусства, найти то, в силу чего греческий эпос или трагедии Шекспира до сих пор продолжают, по словам Маркса, «доставлять нам художественное наслаждение и в известном отношении служить нормой и недосягаемым образцом»[3].

Нужно было, прежде всего, произвести расчистку этого пути, отсеять многие неверные решения, которые предлагались в наиболее распространенной литературе того времени. Поэтому в книге Выготского немалое место занимает критика односторонних взглядов на специфику искусства, специфику его человеческой и вместе с тем социальной функции. Он выступает против сведения функции искусства к функции собственно познавательной, гностической. Если искусство и выполняет познавательную функцию, то это — функция особого познания, выполняемая особыми приемами. И дело не просто в том, что это — образное познание. Обращение к образу, символу само по себе еще не создает художественного произведения. «Пиктографичность» произведения и его художественность — разные вещи. Сущность и функция искусства не заключается и в самой по себе форме, ибо форма не существует самостоятельно и не является самоценной. Ее действительное значение открывается, лишь когда мы рассматриваем ее по отношению к тому материалу, который она преобразует, «развоплощает», по выражению Выготского, и дает ему новую жизнь в содержании художественного произведения. С этих позиций автор и выступает против формализма в искусстве, критике которого он посвящает целую главу своей книги («Искусство как прием»).

Но, может быть, специфика искусства заключается в выражении эмоциональных переживаний, в передаче чувств? Это решение тоже отвергается автором. Он выступает против и теории заражения чувствами и чисто гедонистического понимания функции искусства.

Конечно, искусство «работает» с человеческими чувствами и художественное произведение воплощает в себе эту работу. Чувства, эмоции, страсти входят в содержание произведения искусства, однако в нем они преобразуются. Подобно тому, как художественный прием создает метаморфоз материала произведения, он создает и метаморфоз чувств. Смысл этого метаморфоза чувств состоит, по мысли Выготского, в том, что они возвышаются лад индивидуальными чувствами, обобщаются и становятся общественными. Так, смысл и функция стихотворения о грусти вовсе не в том, чтобы передать нам грусть автора, заразить нас ею (это было бы грустно для искусства, замечает Выготский), а в том, чтобы претворять эту грусть так, чтобы человеку что-то открылось по-новому — в более высокой, более человечной жизненной правде.

Только ценой великой работы художника может быть достигнут этот метаморфоз, это возвышение чувств. Но сама работа эта скрыта от исследователя, так же как она скрыта и от самонаблюдения художника. Перед исследователем не сама эта работа, а ее продукт — художественное произведение, в структуре которого она кристаллизовалась. Это очень точный тезис: человеческая деятельность не испаряется, не исчезает в своем продукте; она лишь переходит в нем из формы движения в форму бытия или предметности (Gegenstandlichkeit)[4].

Анализ структуры художественного произведения и составляет главное содержание «Психологии искусства» Выготского. Обычно анализ структуры связывается в нашем сознании с представлением об анализе чисто формальном, отвлеченном от содержания произведения. Но у Выготского анализ структуры не отвлекается от содержания, а проникает в него. Ведь содержание художественного произведения — это не материал, не фабула; его действительное содержание есть действенное его содержание — то, что определяет специфический характер эстетического переживания, им вызываемого. Так понимаемое содержание не просто вносится в произведение извне, а созидается в нем художником. Процесс созидания этого содержания и кристаллизуется, откладывается в структуре произведения, подобно тому как, скажем, физиологическая функция откладывается в анатомии органа.

Исследование «анатомии» художественного произведения открывает многоплановость адекватной ему деятельности. Прежде всего, его действительное содержание требует преодоления свойств того материала, в котором оно себя воплощает, — той вещественной формы, в которой оно обретает свое существование. Для передачи теплоты, одушевленности и пластичности человеческого тела скульптор избирает холодный мрамор, бронзу или слоистое дерево; раскрашенной восковой фигуре не место в музее искусств, скорее — это произведение для паноптикума…

Мы знаем, что иногда преодоление вещественных свойств материала, из которого создается творение художника, достигает степеней необыкновенных: кажется, что камень, из которого изваяна Ника Самофракийская, как бы вовсе лишен массы, веса. Это можно описать как результат «развоплощения материала формой». Но такое описание совершенно условно, потому что истинно определяющим является то, что лежит за формой и создает ее самое: а это не что иное, как воплощаемое в художественном произведении содержание, его смысл. В Нике это — взлет, ликование победы.

Предметом исследования в «Психологии искусства» являются произведения художественной литературы. Их анализ особенно труден в силу того, что их материал есть язык, то есть материал смысловой, релевантный воплощаемому в нем содержанию. Поэтому-то в литературно-художественном произведении то, что реализует его содержание, может казаться совпадающим с самим этим содержанием. В действительности же и здесь происходит «развоплощение» материала, но только развоплощение не вещественных его свойств, не «фазической» стороны слова, как сказал бы позже Выготский, а его внутренней стороны — его значений. Ведь смысл художественного произведения пристрастен, и этим он поднимается над равнодушием языковых значений.

Одна из заслуг Л. С. Выготского — блестящий анализ преодоления «прозаизма» языкового материала, возвышения его функций в структуре творений художественной литературы. Но это только один план анализа, абстрагирующийся от главного, что несет в себе структура произведения. Главное — это движение, которое Выготский называет движением «противочувствования». Оно-то и создает воздейственность искусства, порождает его специфическую функцию.

«Противочувствование» состоит в том, что эмоциональное, аффективное содержание произведения развивается в двух противоположных, но стремящихся к одной завершающей точке направлениях. В этой завершающей точке наступает как бы короткое замыкание, разрешающее аффект: происходит преобразование, просветление чувства.

Для обозначения этого главного внутреннего движения, кристаллизованного в структуре произведения, Выготский пользуется классическим термином катарсис. Значение этого термина у Выготского, однако, не совпадает с тем значением, которое оно имеет у Аристотеля; тем менее оно похоже на то плоское значение, которое оно получило во фрейдизме. Катарсис для Выготского не просто изживание подавленных аффективных влечений, освобождение через искусство от их «скверны». Это, скорее, решение некоторой личностной задачи, открытие более высокой, более человечной правды жизненных явлений, ситуаций.

В своей книге Л. С. Выготский не всегда находит для выражения мысли точные психологические понятия. В ту пору, когда она писалась, понятия эти еще не были разработаны; еще не было создано учение об общественноисторической природе психики человека, не были преодолены элементы «реактологического» подхода, пропагандировавшегося К. Н. Корниловым; конкретно-психологическая теория сознания намечалась лишь в самых общих чертах. Поэтому в этой книге Выготский говорит свое часто не своими еще словами. Он много цитирует, обращаясь даже к таким авторам, общие концепции которых чужды ему в самой своей основе.

Как известно, «Психология искусства» не издавалась при жизни автора. Можно ли видеть в этом только случайность, только результат неблагоприятного стечения обстоятельств? Это малоправдоподобно. Ведь за немногие годы после того, как была написана «Психология искусства», Выготский опубликовал около ста работ, в том числе ряд книг, начиная с «Педагогической психологии» (1926) и кончая последней, посмертно вышедшей книгой «Мышление и речь» (1934). Скорее это объясняется внутренними мотивами, в силу которых Выготский почти не возвращался к теме об искусстве[5].

Причина этого, по-видимому, двойственна. Когда Выготский заканчивал свою работу над рукописью «Психология искусства», перед ним уже внутренне открылся новый путь в психологии, науке, которой он придавал важнейшее, ключевое значение для понимания механизмов художественного творчества и для понимания специфической функции искусства. Нужно было пройти этот путь, чтобы завершить работу по психологии искусства, чтобы досказать то, что осталось еще недосказанным.

Л. С. Выготский ясно видел эту незавершенность, недосказанность. Начиная главу, посвященную изложению своих позитивных взглядов — теории катарсиса, он предупреждает: «Раскрытие содержания этой формулы искусства как катарсиса мы оставляем за пределами этой работы…» Для этого, пишет он, нужны дальнейшие исследования в области различных искусств. Но речь шла, конечно, не просто о распространении уже найденного на более широкую сферу явлений. В той единственной позднейшей статье по психологии творчества актера, которая упоминалась выше (она была написана в 1932 г.), Л. С. Выготский подходит не только к новой области искусства, по подходит к ней и с новых позиций — с позиций общественно-исторического понимания психики человека, которые только намечались в ранних трудах. Слишком краткая и к тому же посвященная специальному вопросу о сценических чувствах, эта статья ограничивается в отношении более широких проблем психологии искусства лишь некоторыми общими теоретическими положениями. Однако положения эти — большого значения. Они открывают ретроспективно то, что в «Психологии искусства» содержится в не явной еще форме.

Законы сцепления и преломления сценических чувств должны раскрываться, пишет Выготский, раньше всего в плане исторической, а не натуралистической (биологической) психологии. Выражение чувств актера осуществляет общение и становится понятным, лишь будучи включено в более широкую социально-психологическую систему; в ней только и может осуществить искусство свою функцию.
«Психология актера есть историческая и классовая категория» (разрядка автора)[6]. «Переживания актера, его жизнь выступают не как функции его личной душевной жизни, но как явление, имеющее объективный общественный смысл и значение, служащие переходной ступенью от психологии к идеологии»[7].

Эти слова Выготского позволяют увидеть как бы конечную точку его устремлений: понять функцию искусства в жизни общества и в жизни человека как общественно-исторического существа.

«Психология искусства» Л. С. Выготского — книга далеко не бесстрастная, это книга творческая, и она требует творческого к себе отношения.

За сорок лет, истекших после того как «Психология искусства» была написана, советскими психологами было сделано многое — и вместе с Л. С. Выготским и вслед за ним. Поэтому сейчас некоторые психологические положения его книги должны быть интерпретированы уже иначе — с позиций современных психологических представлений о человеческой деятельности и человеческом сознании. Эта задача, однако, требует специального исследователя и, разумеется, не может быть решена в рамках краткого предисловия, Многое в книге Выготского уже отброшено временем. Но ни от какой научной книги нельзя ждать истины в последней инстанции, нельзя требовать окончательных — на все времена — решений. Нельзя этого требовать и от книг Выготского. Важно другое: что труды Выготского до сих пор сохраняют научную актуальность, переиздаются и продолжают привлекать к себе внимание читателей. О многих ли исследованиях из числа тех, на которые в двадцатые годы ссылался Выготский, можно это сказать? Об очень немногих. И это подчеркивает значительность научно-психологических идей Выготского.

Мы думаем, что и его «Психология искусства» разделит судьбу многих его работ — войдет в фонд советской науки.

[1] Психология и марксизм. Л.-М., 1925.
[2] Проблемы современной психологии. Л., 1926.
[3] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 12, с. 737.
[4] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 191 – 192.
[5] Известны лишь его ранняя статья «Современная психология и искусство» («Советское искусство», 1928) и статья, опубликованная в виде послесловия в книге П. М. Якобсона «Психология сценических чувств актера» (М., 1936).
[6] Выготский Л. С. К вопросу о психологии творчества актера. — В кн.: Якобсон П. М. Психология сценических чувств актера. М., 1936. с. 204.
[7] Там же, с. 201.

Лев Семенович Выготский

Эта книга принадлежит перу выдающегося ученого – Льва Семеновича Выготского (1896-1934), создавшего оригинальное научное направление в советской психологии, основу которого составляет учение об общественноисторической природе сознания человека.

«Психология искусства» была написана Выготским сорок лет назад – в годы становления советской психологической науки. Это было время, когда еще шли бои с открыто идеалистической психологией, господствовавшей в главном научно-психологическом центре – в психологическом институте Московского университета, которым руководил проф. Г. И. Челпанов. В этих боях, шедших под знаменем перестройки научной психологии на основе марксизма, происходила широкая консолидация прогрессивно настроенных психологов и представителей смежных областей знания.

Когда после Второго психоневрологического съезда в январе 1924 года руководство психологическим институтом перешло к проф. К. И. Корнилову, в институт пришли новые люди. Многие из них только начинали свой путь в психологии; к их числу принадлежал и Выготский, которому в то время было двадцать восемь лет.

Заняв скромную должность младшего научного сотрудника (тогда говорили: сотрудника 2-го разряда), Выготский буквально с первых дней своего пребывания в институте развил поразительную энергию: он выступает с множеством докладов и в институте и в других научных учреждениях Москвы, читает лекции студентам, развертывает с небольшой группой молодых психологов экспериментальную работу и очень много пишет. Уже в начале 1925 года он публикует блестящую, до сих пор не утратившую своего значения статью «Сознание как проблема психологии поведения»[1], а в 1926 году выходит его первая большая книга «Педагогическая психология» и почти одновременно – экспериментальное исследование, посвященное изучению доминантных реакций[2].

В научной психологии Выготский был в то время человеком новым и, можно сказать, неожиданным. Для самого же Выготского психология давно стала близкой – прежде всего в связи с его интересами в области искусства. Таким образом, переход Выготского к специальности психолога имел свою внутреннюю логику. Эта логика и запечатлена в его «Психологии искусства» – книге переходной в самом полном и точном значении слова.

В «Психологии искусства» автор резюмирует своп работы 1915-1922 годов, подводят их итог. Вместе с тем эта книга готовит те новые психологические идеи, которые составили главный вклад Выготского в науку, и развитию которых он посвятил всю свою дальнейшую – увы, слишком короткую – жизнь.

«Психологию искусства» нужно читать исторически в обоих ее аспектах: и как психологию искусства и как психологию искусства.

Читателю-искусствоведу не трудно воспроизвести исторический контекст этой книги.

Советское искусствознание делало еще только первые свои шаги. Это был период переоценки старых ценностей и период начинавшегося великого «разбора» в литературе и искусстве: в кругах советской интеллигенции царила атмосфера, создававшаяся разноречивыми устремлениями. Слова «социалистический реализм» еще не были произнесены.

Если сопоставить книгу Выготского с другими работами по искусству начала 20-х годов, то нельзя не увидеть, что она занимает среди них особое место. Автор обращается в ней к классическим произведениям – к басне, новелле, трагедии Шекспира. Его внимание сосредоточивается не на спорах о формализме и символизме, футуристах и о левом фронте. Главный вопрос, который он ставит перед собой, имеет гораздо более общий, более широкий смысл: что делает произведение художественным, что превращает его в творение искусства? Это действительно фундаментальный вопрос, игнорируя который нельзя по-настоящему оценить новые явления, возникающие в искусстве.

Л. С. Выготский подходит к произведениям искусства как психолог, но как психолог, порвавший со старой субъективно-эмпирической психологией. Поэтому в своей книге он выступает против традиционного психологизма в трактовке искусства. Избранный им метод является объективным, аналитическим. Его замысел состоял в том, чтобы, анализируя особенности структуры художественного произведения, воссоздать структуру той реакции, той внутренней деятельности, которую оно вызывает. В этом Выготский видел путь, позволяющий проникнуть в тайну непреходящего значения великих произведений искусства, найти то, в силу чего греческий эпос или трагедии Шекспира до сих пор продолжают, по словам Маркса, «доставлять нам художественное наслаждение и в известном отношении служить нормой и недосягаемым образцом»[3].

Нужно было, прежде всего, произвести расчистку этого пути, отсеять многие неверные решения, которые предлагались в наиболее распространенной литературе того времени. Поэтому в книге Выготского немалое место занимает критика односторонних взглядов на специфику искусства, специфику его человеческой и вместе с тем социальной функции. Он выступает против сведения функции искусства к функции собственно познавательной, гностической. Если искусство и выполняет познавательную функцию, то это – функция особого познания, выполняемая особыми приемами. И дело не просто в том, что это – образное познание. Обращение к образу, символу само по себе еще не создает художественного произведения. «Пиктографичность» произведения и его художественность – разные вещи. Сущность и функция искусства не заключается и в самой по себе форме, ибо форма не существует самостоятельно и не является самоценной. Ее действительное значение открывается, лишь когда мы рассматриваем ее по отношению к тому материалу, который она преобразует, «развоплощает», по выражению Выготского, и дает ему новую жизнь в содержании художественного произведения. С этих позиций автор и выступает против формализма в искусстве, критике которого он посвящает целую главу своей книги («Искусство как прием»).

Но, может быть, специфика искусства заключается в выражении эмоциональных переживаний, в передаче чувств? Это решение тоже отвергается автором. Он выступает против и теории заражения чувствами и чисто гедонистического понимания функции искусства.

Конечно, искусство «работает» с человеческими чувствами и художественное произведение воплощает в себе эту работу. Чувства, эмоции, страсти входят в содержание произведения искусства, однако в нем они преобразуются. Подобно тому, как художественный прием создает метаморфоз материала произведения, он создает и метаморфоз чувств. Смысл этого метаморфоза чувств состоит, по мысли Выготского, в том, что они возвышаются лад индивидуальными чувствами, обобщаются и становятся общественными. Так, смысл и функция стихотворения о грусти вовсе не в том, чтобы передать нам грусть автора, заразить нас ею (это было бы грустно для искусства, замечает Выготский), а в том, чтобы претворять эту грусть так, чтобы человеку что-то открылось по-новому – в более высокой, более человечной жизненной правде.

Только ценой великой работы художника может быть достигнут этот метаморфоз, это возвышение чувств. Но сама работа эта скрыта от исследователя, так же как она скрыта и от самонаблюдения художника. Перед исследователем не сама эта работа, а ее продукт – художественное произведение, в структуре которого она кристаллизовалась. Это очень точный тезис: человеческая деятельность не испаряется, не исчезает в своем продукте; она лишь переходит в нем из формы движения в форму бытия или предметности (Gegenstandlichkeit)[4].

Анализ структуры художественного произведения и составляет главное содержание «Психологии искусства» Выготского. Обычно анализ структуры связывается в нашем сознании с представлением об анализе чисто формальном, отвлеченном от содержания произведения. Но у Выготского анализ структуры не отвлекается от содержания, а проникает в него. Ведь содержание художественного произведения – это не материал, не фабула; его действительное содержание есть действенное его содержание – то, что определяет специфический характер эстетического переживания, им вызываемого. Так понимаемое содержание не просто вносится в произведение извне, а созидается в нем художником. Процесс созидания этого содержания и кристаллизуется, откладывается в структуре произведения, подобно тому как, скажем, физиологическая функция откладывается в анатомии органа.

Л.С. Выготский

В основу взглядов Выготского на проблемы художественного воображения в интересующем нас аспекте — воображение и эмпатия (вчувствование, вживание и т.д.) — нами положены идеи книги «Психология искусства» (1925 г.).

В предисловии Выготский подчеркивает, что он следует в психологическом исследовании искусства «объективно-аналитическому методу», беря за основу не автора и не зрителя, а произведение искусства. Он идет от формы художественного произведения к воссозданию соответствующей ему психологии и ее общих законов.

В первой главе «Психологическая проблема искусства» Выготский уточняет, что его интересует психология как процесс и что общее направление метода выражается формулой: от формы художественного произведения через функциональный анализ ее элементов и структуры к воссозданию эстетической реакции и к установлению ее общих законов (1).

В последующих трех главах Выготский дает критический анализ важнейшим эстетическим теориям. Начинает он с теории «искусство как познание». Подвергая критике тезис этой теории о наглядности образов как специфической черты искусства, автор сочувственно цитирует В.М. Жирмунского: «На этих образах построить искусство невозможно: искусство требует законченности и точности и поэтому не может быть предоставлено произволу воображения читателя. Ни читатель, а поэт создает произведение искусства» (2).

По поводу обычного мнения, что читатель или зритель своей фантазией дополняет образ художника, Христиансен (Б. Христиансен. Философия искусства, СПб., 1911), по мнению Выготского, «блестяще» разъяснил, что то имеет место только тогда, когда художник остается господином движения нашей фантазии и когда элементы формы совершенно точно предопределяются работу нашего воображения (3) (подчеркнуто нами — Е.Б.). Выготский солидарен также с критикой Мейнонга и других исследователей традиционной теории воображения как комбинации образов. Вместе с ними он считает, что воображение и фантазия — функции, обслуживающие эмоциональную сферу. Деятельность воображения — и когда оно напоминает внешне мышление и когда результатом его являются образы — подчинена иным законам, нежели законы обычного воспроизводящего воображения и обычного логического, дискурсивного мышления.

Критически анализируя другую концепцию — формалистическую теорию «искусство как прием», Выготский, в частности, критикует подход формалистов к психологии действующих лиц только как приему художника. Согласно формалистам, заранее данный психологический материал искусственно и художественно перерабатывается и оформляется художником в соответствии с его эстетическим заданием. Объяснения психологии и поступков предлагается искать не в законах психологии, а в эстетической обусловленности заданиями автора. Мотивировка может быть только мотивировкой художественного приема. Психология оказывается только материалом, деталью художественной машины, приводным ремнем художественной формы.

Иными словами, антипсихологизм формалистов на деле означает, во-первых, непонимание психологического значения материала, в том числе и самой психологии действующих лиц (подчеркнуто нами — Е.Б.), а во-вторых их антипсихологизм — мнимый, в основе их учения лежит элементарный гедонизм, говорящий, что задачей искусства является создание красивых вещей и оживление их в восприятии.

Несостоятельность гедонизма была обнаружена с достоверностью, в частности Фолькельтом, из всех обобщений которого, по мнению Выготского, «нет более бесспорного и более плодотворного, чем его лаконическая формула: «Искусство состоит в развеществлении изображаемого» (4).

Точно также ложность гедонистического понимания психологии искусства показана была Вундтом, доказавшим, что в психологии искусства мы имеем дело с чрезвычайно сложным видом деятельности, где момент Удовольствия играет второстепенную роль. Вундт, согласно Выготскому, применяет в общем развитое Р. Фишером и Липпсом понятие вчувствования и считает, что психология искусства «лучше всего объясняется выражением «вчуствование». «Он дает понятию вчувствования очень широкое и в основе своей до сих пор глубоко верное определение, из которого мы и будем исходить впоследствии, анализируя художественную деятельность (подчеркнуто нами — Е.Б.). (5).

Развернутое собственное понимание «вчувствования» Выготский дает позже в 1929 г. в статье для Б.С.Э. Вчувствование, — пишет он в статье, — термин, употребляемый большей частью в эстетике и означающий объективирование психологической реакции, вызываемое каким-либо предметом. То есть вчувствование — это перенесение в предмет, приписывание предмету собственных переживаний («грустный пейзаж» — вчувствование настроения) При рассмотрении вертикальной линии необходимо поднять глаза, выпрямить голову и туловище, пробежать по линии глазами. Если при этом кажется, что линия стремится вверх, преодолевает тяжесть и т.д., то это стремление, преодоление и т.п. внутренней деятельности, приписываемое линии, является вчувствованием, или «объективированным самочувствием» (Липпс).

«Своеобразие этого рода переживаний, или внутренних реакций, заключается в их объективной связанности; в своем начале и конце, протекании и качестве они определены извне, объективно. Это делает вчувствование основой художественного переживания- объект (произведение искусства) становится предметом вчувствования то есть объективированного самочувствия множества людей . Более спорным является разработанное Липпсом учение о том, что вчувствование является основой понимания чужой психики, чужого «Я» . Несомненно, что элементы вчувствования имеются во всех этих случаях. » (6).

Выготский посвящает специальную главу критическому разбору психоаналитической теории искусства 3. Фрейда и его школы. Посмотрим с точки зрения интересующей нас проблематики — отношение Выготского к психоанализу.

Начнем с положительных моментов, с тех «громадных теоретических ценностей», которые, по мнению Выготского», заложены в самой теории». Они сводятся в общем к одному: «к привлечению бессознательного», указанию на то, «как бессознательное в искусстве становится сознательным» (7). Сам автор считает, что «до тех пор, пока мы будем ограничиваться анализом процессов, происходящих в сознании, мы едва ли найдем ответ на самые основные вопросы психологии искусства».

Отправляясь от этих высказываний, следует признать, по Выготскому, положительным стремление обратить внимание на бессознательные аспекты механизмов художественного воображения, вчувствования (идентификации) (подчеркнуто нами — Е.Б.) в немало степени «ответственных» за те особенности художественной психологии, которые отличают ее от обычной психологии. Например, разве обычное жизненное наслаждение может сопровождаться тем, что мы задыхаемся от напряжения, волосы встают дыбом от страха, непроизвольно льются слезы сострадания и сочувствия? А именно так происходит с художественным наслаждением в искусстве. И Выготский пишет, что «совершенно правильно говорят Ранк и Сакс» (психоаналитики, авторы книги «Значение психоанализа в науках о духе» СПб., 1913 г. — Е.Б ), что объяснить это «ограничиваясь только процессами, разыгрывающимися в сфере нашего сознания», и без «помощи анализа бессознательной душевной жизни» невозможно.

Общие недостатки психоаналитической теории искусства, отмеченные Выготским, в равной мере распространяются и на освещение проблемы воображения, вчувствования (идентификации) и художественной психологии. При объяснении этих явлений психоаналитики преувеличивают роль бессознательного, особенно древних инстинктов, среди которых сексуальный играет главную роль (в особенности детская сексуальность); недооценивают сознание как самостоятельный активный фактор; не понимают действительной роли художественной формы и не могут выйти до конца «из малого круга личной жизни» на широкий простор социально-исторической жизни искусства.

Переходя от критической к положительной части своего исследования, автор осуществляет частное исследование психологии басни, рассказа И. Бунина «Легкое дыхание» и трагедии В, Шекспира «Гамлет». Для нас особый интерес представляет анализ «Гамлета», но мы вернемся к нему, обсуждая последующие теоретические главы книги Выготского.

Первую из них «Искусство как катарсис» он начинает с высказываний чрезвычайно важных в методологическом отношении для решения исследуемых нами проблем. Выготский пишет, что правильное понимание психологии искусства может быть создано только на пересечении двух проблем — воображения и чувства. Все решительно психологические системы, пытающиеся объяснить искусство, «в сущности говоря, представляют собой комбинированные в том или ином виде учения о воображении и чувстве» (8). При этом он замечает, что в психологии нет глав более темных, чем эти две, а с воображением, по словам проф. Зеньковского, «давно уже в психологии происходит скверный анекдот».

Выготский вновь возвращается к оценке теории вчувствования. «Если отбросить чисто метафизические построения и принципы, которые Липпс привносит часто в свою теорию, и остаться только при тех эмпирических фактах, которые он вскрыл, можно сказать, что та теория является несомненно очень плодотворной и в некоторой части непременно войдет в состав будущей объективной психологической теории эстетики» (9).

Теории вчувствования Выготский касается, в основном, при характеристике чувства, а не воображения*. О положительном понимании вчувствования Выготским мы уже говорили раньше, остановимся на тех недостатках, которые он видит в этой теории. Вслед за Мейманом (Э. Мейман. Эстетика, ч. 1-Й. М., 1920), он считает, что вчувствование не имеет специфически эстетического значения, что оно может быть не ядром, а подчиненным элементом эстетической реакции, где главную роль будут играть другие процессы (восприятие связи целого и др.).

Для критики этой теории, полагает он, полезно разделение аффектов по Мюллер-Фрейнфельсу, на соаффекты (я переживаю вместе с Отелло его боль) и собственный аффект (подчеркнуто нами — Е.Б.) зрителя (я переживаю страх за Дездемону, когда она еще не догадывается о грозящей опасности). Теория Липпса объясняет исключительно соаффекты, и не годится для собственных аффектов. Но мы переживаем лишь частично чувства и аффекты таковыми, как они даже у действующих лиц, большей частью мы переживаем их не с, но по поводу чувств действующих лиц, так, например, сострадание гораздо чаще есть страдание по поводу страдания другого.

Выготский считает, что надо опереться на те теории, которые кладут в основу связь чувства с фантазией — Мейнонг и его школа, Целлер, Майер и др. Суть этих теорий в том, что эмоции нуждаются в известном выражении посредством фантазии, сказываются в целом ряде образов воображения. Если телесное выражение эмоций считать перефирическим, то здесь идет речь о центральном действии эмоции. В основе эстетической иллюзии, согласно Мейнонгу, лежит допущение — источник «чувств и фантазии», которые сопровождают эстетическую деятельность. Эти «призрачные» чувства некоторые авторы (Витасек) понимают так же, как и реальные. Находимые в опыте различия между действительными и воображаемыми чувствами он сводит к тому, что предпосылкой первых являются суждения, и вторых — допущения. Выготский называет это законом реальности чувства: все фактические переживания протекают на совершенно реальной эмоциональной основе. Чувство и фантазия, по Выготскому, в сущности один и тот же процесс, фантазия — центральное выражение эмоциональной реакции.

На вопрос, усиливается или ослабевает под влиянием фантазии внешнее выражение чувств, для эстетики важен ответ, что там, где эмоция разрешается в образах фантазии, там, согласно X. Майеру, это фантазирование задерживает во времени и ослабляет в интенсивности реальное, внешнее и внутриорганическое проявление эмоции. Искусство как будто пробуждает чрезвычайно сильные чувства, но они почти ни в чем не выражаются. «Это загадочное отличие художественного чувства от обычного, мне кажется, следует понимать таким образом, что это есть то же самое чувство, но разрешаемое чрезвычайно усиленной деятельностью фантазии» (10) (подчеркнуто нами — Е.Б.).

До сих пор психологи не могли указать разницы между чувством в искусстве и реальным чувством. Так, Мюллер-Фрейнфельс сводит эту разницу к чисто количественным изменениям, полагая, что эстетические аффекты суть парциальные, не стремящиеся к переходу в действие, хотя и могут быть интенсивными. И.Э. Геннекен («Опыт построения научной критики» (Эстопсихология), СПб., 1892) считает, что художественное чувство не приводит непосредственно ни к какому действию.

Учение психологов об изоляции (Г. Мюнстерберг, Р. Гаман и др.) — об отделении эстетического раздражителя от всех прочих — объясняет, что изоляция необходима для центрального разрешения в воображении возбуждаемых искусством аффектов, а не в наружном действии.

Итак, задержка наружного проявления эмоции при сохранении ее несбыточной силы — отличительный симптом художественной эмоции. Эмоции искусства — умные эмоции, они разрешаются по преимуществу в образах фантазии. Но в этом одном признание еще нет эстетической специфики, ибо и обычное чувство может разрешаться в фантазии.

Вторая отличительная черта художественных эмоций — их смешанный характер, например, всеми признанная двойственность трагического впечатления: подавленности и возбуждения. Выготский видит эту двойственность в различии и противоположной направленности во всяком художественном произведении эмоций материала (содержания) и эмоций формы. Искусство задерживает лишь моторное выражение эмоций. Что же касается их центрального выражения, то есть в сфере воображения, то здесь противоположные аффекты в завершительной точке сталкиваются, уничтожают друг друга, приведя к разряду тех эмоций, которые и были вызваны искусством, — к катарсису эстетической реакции.

В последующей теоретической главе (X) «Психология искусства» автор «проверяет» формулу катарсиса в разных искусствах. В вязи с проблемой художественной психологии для нас представляет интерес, как Выготский показывает, что психология в любом виде и жанре искусства в конечном счете подчиняется требованию катарсиса, что в вою очередь, обуславливает определенное формальное, конструктивное °строение произведения. Подчиняясь эстетическому закону катарсиса, Психология, изображаемая в искусстве, может отступать от своих психологических законов.

Весьма убедительно этот тезис доказывается на таком психическом феномене как характер. Посмотрим же, как Выготский интерпретирует специфику характера в искусства, или скажем мы по другому, специфику художественного характера.

Анализируя характер Онегина в романе «Евгений Онегин», Выготский замечает, что все исследователи указывали черты характера Онегина, которые присущи его житейскому прототипу, но упускали из виду специфические отличия искусства. Ссылаясь на Ю. Тынянова («Проблема стихотворного языка»), автор утверждает, что только одному искусству принадлежит «немотивированное» (подчеркнуто нами — Е.Б.), в том числе и в характере. Так, характер Онегина в конце романа динамически изменялся, и мотивировкой этого изменения было течение самого романа, изменение характера было необходимо для развертывания действия.

Еще ярче эта психологическая «немотивированность», по Выготскому, видна в драме. Мнение, что драма изображает характеры и в этом ее цель, Выготский считает предрассудком. А. Евлахов называет мнение об удивительном изображении характеров у Шекспира «старой сказкой». Фолькельт утверждает, что Шекспир во многом отваживается идти гораздо дальше, чем допускается психологией. Но никто, полагает автор, не вскрыл этого факта с исчерпывающей ясностью, как Л. Толстой. Характер человека всегда построен на известных пропорциях и отношениях черт, а в трагедии человек берется «в пределе». Когда Толстой говорит, что лица Шекспира постоянно делают и говорят то, что им не только не свойственно, но и ни для чего не нужно, он, согласно Выготскому, совершает величайшее открытие, «указывая именно ту область немотивированного, которая является специфическим отличием искусства» (11).

Рассмотрим подробнее эти идеи на примере анализа Выготским «Гамлета» в гл. VIII «Трагедия о Гамлете, принце Датском». Загадку этой трагедии видели в том, что Шекспир не дал прямого и ясного объяснения медлительности Гамлета. Некоторые критики ищут объяснения в характере и переживаниях героя, точно это живой человек, а не от художественного построения пьесы. Выготский цитирует в этой связи Б. Эйхенбаума: «Мы очень любим, — говорит Эйхенбаум, — почему-то «психологии» и «характеристики». Наивно думаем, что художник пишет для того, чтобы «изображать» психологию или характер, ломаем голову над вопросом о Гамлете — хотел ли «Шекспир изобразить в нем длительность или что-нибудь другое? На самом деле художник ничего акого не изображает, потому что совсем не занят вопросами психологии, и мы вовсе не для того смотрим «Гамлета», чтобы изучать психологию» (12).

Соглашаясь с Эйхенбаумом, что мы смотрим «Гамлета» не для того, чтобы изучать психологию медлительности, Выготский в то же время — и это отличает его позицию от формалистического подхода -подчеркивает, что «психология и характеристика героя не безразличный, случайный и произвольный момент, а нечто эстетически очень значительное. » (13).

Медлительность Гамлета — это не загадка, а необходимый здесь художественный прием. Правильнее спрашивать, не почему Гамлет медлит, а зачем Шекспир заставляет Гамлета медлить? «Потому что всякий художественный прием познается гораздо больше из его телеологической направленности, из той психологической функции, которую он исполняет, чем их причинной мотивированности (подчеркнуто нами — Е.Б.), которая сама по себе может объяснить историку литературный, но никак не эстетический факт» (14).

В драме, кроме естественной последовательности событий, возникает единство действующего лица или героя. Психоаналитики, считает Выготский, совершенно правы, полагая, что сущность психологического воздействия трагедии заключается в том, что мы идентифицируем (подчеркнуто нами — Е.Б.) себя с героем. Герой есть точка, исходя из которой автор заставляет нас рассматривать всех остальных лиц и события, точка опоры для нашего чувства. Шекспир, а вслед за ним зритель, видит все глазами Гамлета и своими собственными глазами — самого Гамлета. Шекспир использует противоречия между характером героя и между развитием действия. Чтобы лучше охарактеризовать, как строится трагический характер, Выготский проводит аналогию с психологической теорией портрета, выдвинутой Христиансеном.

Как портретист заставляет жить лицо на портрете? «Это физиономическое несовпадение факторов выражения лица. Возможно, конечно, и, кажется, рассуждая отвлеченно, даже гораздо естественнее (подчеркнуто нами — Е Б.) заставить отражаться в углах рта, в глазах и в остальных частях лица одно и то же душевное настроение . Тогда портрет звучал бы в одном едином тоне . Но он был бы как вещь, звучащая, лишенная жизни. Поэтому-то художник дифференцирует Душевные выражения и дает одному глазу несколько иное выражение, чем другому, и в свою очередь иное складкам рта и так повсюду. Но простых различий недостаточно, они должны гармонически относиться друг к другу. Главный мелодический мотив лица дается отношением рта и глаза друг к другу: рот говорит, глаз отвечает, в складках рта сосредотачивается возбуждение и напряженность воли. В глазах господствует разрешающее спокойствие интеллекта . Рот выдает инстинкты и все, чего хочет достигнуть человек; глаз открывает, чем он сделался в реальной победе или в усталой резиньяции. » (15).

По Христиансену, характер в портрете, его духовная жизнь передается как в драме: смена душевных настроений, история души, ее жизнь. В трагедии же характер, чтобы быть живым, составлен из противоречивых черт, постоянно превращающихся друг в друга. Трагедия приписывает герою противоположные чувства, объединенные в нем. Поэтому мы, идентифицируя себя с героем, ощущаем единство трагедии. И когда мы вместе с героем чувствуем, что он делает не то, что он делать должен был бы — тогда трагедия вступает в свою силу. Трагедия поднимает нас выше в сферу «идеальных характеров», где происходит столкновение и катартическое очищение двух противоположных аффектов. Широкое и вольное изображение характеров у Шекспира (согласно Пушкину) не ставить себе целью «приблизить героев к действительным людям», а усложнить и обогатить развитие действия, фабулу, которую еще Аристотель считал основой и душой трагедии (16).

И в романе часто характеры развиваются как конструктивный фактор, видоизменяя событие, и наоборот, деформируясь под влиянием другого главенствующего фактора (например, у Достоевского).

И в комедии, и в драме («Вишневый сад») в ткань совершенно реальных и бытовых отношений «вплетается какой-то ирреальный мотив, который начинает приниматься нами также за совершенно психологически реальный (подчеркнуто нами — Е.Б.) мотив», и борьба этих мотивов разрешается в катарсисе.

Подтверждение своего тезиса автор видит и в игре актеров. Еще Дидро показал в «Парадоксе об актере», что актер испытывает и изображает не только те чувства, которые испытывает действующее лицо, но расширяет эти чувства художественной формой (подчеркнуто нами -Е.Б.). например, отчаяние остается отчаянием, но оно «разрешено через художественное действие формы», а поэтому актер не испытывает «до конца и сполна тех чувств, которые испытывает изображаемое им лицо». Двойственность актерской эмоции, о которой говорит Дидро, дает основание Выготскому распространить и на театр формулу катарсиса.

И в изобразительных искусствах, музыке переживания, исходящие из предмета изображения, материала преобразуются в катарсисе формы.

В заключительной главе «Искусство и жизнь» автор так же касается интересующих нас проблем. Полемизируя с теорией «заражения» чувств, Выготской видит настоящую природу искусства в претворении, преодолевании «обыкновенного чувства», которое в искусстве заключает в себе еще «нечто сверх того, что в них содержится», просветляя его. Через произведение искусства индивидуальное чувство становится общественным, обобщается. Искусство — «общественное чувство» или техника чувств. Исходя из жизненных чувств, искусство творчески перерабатывает их и эта переработка заключается в катарсисе. Творческий акт преодоления чувства, его разрешения, победа над ним требуется и от воспринимающего, вот почему «и восприятие искусства требует творчества».

Социальное чувство, которое переплавляет наши интимные индивидуальные чувства, «объективировано, вынесено вне нас, материализовано во внешних предметах искусства, которые сделались орудиями общества».

Акт искусства — творческий акт, превосходящий другие своей сложностью. И хотя самое важное в нем сводится к бессознательному и творческому, будущие исследования, говорит Выготский, покажут, что акт искусства не мистический, а реальный акт. Через сознание мы проникаем в бессознательное, а организуя известным образом сознательные процессы, мы можем через них вызвать и бессознательные. Последующие бессознательные процессы зависят от того направления, какое мы дадим процессам сознательным. Вот почему в процессе формирования человека искусство скажет свое веское и решающее слово (17).

После «Психологии искусства» Выготский непосредственно обращался к проблемам искусства в статье «К вопросу о психологии творчества актера», опубликованной в виде послесловия к книге П.М.Якобсона «Психология сценических чувств актера» (М., 1936).

Остановимся кратко на этой статье. Автор, анализируя неверные подходы к изучению актерской игры, в частности, останавливается на психотехнических исследованиях, которые упускают из виду специфику актерской психологии. Забывая, что «деятельность актера сама является своеобразным творчеством психофизиологических состояний. » (18). Надо иметь в виду «сверхличный, идеальный характер тех страстей, которые передает со сцены актер. Это — идеализированные страсти, и движения души, они не натуральные, жизненные чувствования того или иного актера, они искусственны, они созданы творческой силой человека и в такой же мере должны рассматриваться в качестве искусственных созданий, как роман, соната или статуя» (19).

Они отличаются от обычных чувствований и по содержанию и со стороны формальных связей и сцеплений, определяющих их протекание. Психология актера имеет исторический характер, поэтому общепсихологическая природа человеческих страстей содержит лишь возможности возникновения разнообразных и изменчивых форм сценического воплощения.

Переживание актера это не столько чувство «Я», сколько «Мы», это безличные чувствования, становящиеся эмоциями всего театрального зала. До этого они получили литературное оформление или носились в воздухе, в общественном сознании. Эмоции актера как факт искусства выходят за пределы его личности, они часть эмоционального диалога актера и публики, они испытывают (по Полану) «социальную трансформацию чувств».

Переживание актера отличается тем от «каждодневного житейского переживания, что оно составляет часть совсем иной системы», и «его объяснение надо искать в законах построения этой системы» (20).

Эмоции как «и все другие психологические функции (подчеркнуто нами — Е Б.) не остаются в той связи, в которой они даны в силу биологической организации психики, они вступают в новые отношения, возникают новые системы и «единства высшего порядка, внутри которых господствуют свои особые закономерности, взаимозависимости, свои особые формы связи и движения» (21).

Переживания актера возникают не как функции его личной душевной жизни, но как явления, имеющие объективный общественный смысл.

1. Согласно Выготскому, эффективным методом реконструкции (воссоздания) психологии искусства является фундаментальный анализ художественной формы (и ее элементов) произведениях искусства.

2. Важнейшей особенностью формы художественного произведения является «изоляция», которая «переводит» психическую деятельность в сферу воображаемой действительности. Элементы формы направляют работу воображения.

3. Центральной проблемой психологии искусства является проблема воображения и чувства. Но учитывая, что в искусстве эмоции по преимуществу разрешаются в фантазии, то, следуя Выготскому, можно утверждать, что художественное, творческое воображение оказывается центральным ядром психологии искусства.

4 Основа художественного чувства — общепсихологический механизм вчувствования (в героя, в автора, в элементы формы).

5. Специфика психических явлений (чувства, вчувствования, и др.) в искусстве становится возможной на базе их воображаемого характера и обуславливается тем фактом, что они — искусственные создания исторически конкретной творческой художественной деятельности.

6. Большая роль в объяснении своеобразия психологии искусства (творческого характера воображения, механизмов вчувствования, специфики художественного чувства) принадлежит бессознательному, тесно связанному с сознанием.