Элитология, как наука, является сравнительно молодой. Она родилась в Европе в конце XIX – начале XX века. Ее основоположниками являлись знаменитые политологи того времени: Гаэтано Моска и Вильфредо Парето. Они первыми дали определение политической элите, охарактеризовали ее свойства и качества.
Так, Г. Моска составил список из качеств, которыми представители элит должны обладать в обязательном порядке. «Представители правящего меньшинства неизменно обладают свойствами, реальными или кажущимися, которые глубоко почитаются в обществе, в котором они живут».[1] Он выделяет 4 основных признака элиты: материальное превосходство, интеллектуальное превосходство, моральное превосходство и организаторские способности личности. Вследствие изначального неравенства людей деление на элиту и массы неизбежно.
В. Парето определил элиту как людей, «занимающих высокое положение соответственно степени своего влияния и политического и социального могущества».[2] Выдвижению людей в элиту способствует наличие у них определенных качеств, например, умение предвидеть и выражать скрытые влечения масс.
В России проблемой политической элиты занимается ограниченное число ученых. Ими, несомненно, являются Оксана Викторовна Гаман-Голутвина («Политические элиты России: Вехи исторической эволюции») и Ольга Викторовна Крыштановская («Анатомия Российской элиты»). И, несмотря на то, что их вклад в изучение данной науки достаточно велик, все же элиты и по сей день остаются абсолютно неизученной структурой.
Элита – это правящая группа общества, являющаяся верхней стратой политического класса. Элита стоит на вершине государственной пирамиды, контролируя основные, стратегические ресурсы власти, принимая решения общественного уровня. Элита не только правит обществом, но и управляет политическим классом, а также создает такие формы организации государства, при которых ее позиции являются эксклюзивными. Политический класс формирует элиту и в то же время является источником ее пополнения.
Современная политическая элита России начала формироваться с конца 90-х годов, причем она претерпела фундаментальные изменения, перейдя от «служебно-номенклатурного» принципа формирования к плюралистическому. Существующий современный правящий класс получил название «путинская» элита. Суть данного термина заключается в следующем. Владимир Владимирович Путин, придя к власти в 2000 году (в первый раз), моментально начал устранять причины, которые разрушили политическую вертикаль власти при Борисе Ельцине. При нем была создана упорядоченная система исполнительной власти, а так же она снова стала возвращаться в центр.
Состав современной политической элиты Российской Федерации достаточно разнообразен, однако в ней возможно выделить несколько доминирующих групп, в руках представителей которых сейчас сконцентрирована власть. Среди данных объединений можно выделить бюрократические группировки, силовые структуры, бывшие криминальные группировки и другие.
Если принять во внимание проводимый А.М. Старостиным опрос, то получается, что власть в регионах на данный момент реально принадлежит следующим группам людей (опрос носил название «Кому, на Ваш взгляд, сегодня реально принадлежит власть в регионах?»): президенту или губернатору – 74,3%, олигархам – 30%, криминальным структурам – 20% и руководителям крупных компаний – 11,4%.
Здесь же стоит затронуть вопрос о рейтинге Российской элиты. За основу можно взять результаты опроса ВЦИОМа 2011 года, из которого следует, что Владимир Владимирович Путин обладает наибольшим рейтингом по стране (58%), что, в свою очередь, означает основательное доверие граждан. Далее с небольшим отрывом идет Дмитрий Анатольевич Медведев (42%). В первую десятку с гордостью вошли и лидеры политических фракций Владимир Жириновский, Геннадий Зюганов и Сергей Миронов.
Следует отметить, что политическая элита России всегда была неразрывно связана с вопросами собственности. Если посмотреть назад всего на несколько десятилетий, то мы увидим, что в недалеком прошлом реальная власть была сконцентрирована в руках самых успешных бизнесменов 90-х годов. Доступ к власти был значительно ограничен для людей, не имеющих достаточно средств. Среди таких политических олигархов можно выделить Григория Лучанского (который одним из первых открыл бизнес на Западе, мультимиллионер), Бориса Березовского (профессор математики, миллиардер, политэмигрант), Михаила Черного («король» черной и цветной металлургии, миллиардер), Владимира Гусинского (один из первых банкиров России, медиа-магнат) и других.
Мало что изменилось с того времени для обычных, даже и прекрасно образованных граждан. Вход в политическую элиту остается закрытым, контрэлиты в нашей стране не существует, и, скорее всего, это особенность нашего времени, а не проводимой политики государства.
«Особенностью политической элиты является реальная возможность принимать или влиять на принятие общегосударственных решений». На данный момент перед элитой Российской Федерации стоит сложная, но выполнимая задача. Высшие политические круги не согласны мириться с еще совсем недавно доминирующим положением Соединенных Штатов на мировой арене. Чувствуя одобрительную поддержку со стороны населения, политическая элита России надменно относится к угрозам и санкциям, которые были предъявлены со стороны США. Используя лаконичную тактику спокойного противника, высшие круги России постепенно принимают свои собственные меры наказания США с целью прекращения существования однополярного мира. Направления для движения в данном ключе были даны еще 10 февраля 2007 года.
Таким образом, после распада Советского Союза Российская политическая элита основательно пересмотрела социально-экономические и политические установки своей страны. Политическая элита Российской Федерации потерпела серьезные изменения под влиянием современных геополитических факторов и факторов глобализации. Отвечая требованиям эпохи, а так же в силу стоящих перед Россией задач, состав элиты России подвергался изменениям намного чаще, чем в других государствах. Вертикаль власти более или менее выстроилась в начале 2000х годов, когда в России начался экономический рост, и укрепилась политическая система.
[1] Моска Г. Правящий класс // Социс. 1994. №10. стр. 189 [2] Pareto V. Sociological Writings. Transl. by D. Merfin. London: Pall Mall Press, 1966. P. 51Политическая элита России в XX веке: революция и эволюция
Элита ш контрэлита дореволюционной России. Официальная политическая элита России той поры целиком состояла из чиновников. Причем в формировании ее структуры важнейшую роль играл сословный принцип. Высшие ступени бюрократической иерархии традиционно занимали представители самых видных дворянских родов. Выходцы из других сословий также имели шансы добиться высокого положения, причем по мере восхождения по иерархической лестнице они получали сначала личное, а затем и потомственное дворянство, однако на этом пути им приходилось преодолевать множество препятствий, в то время как военнофеодальная верхушка пользовалась режимом наибольшего благоприятствования, монополизировав не только власть, но и право на официальную политическую деятельность.
Между тем к началу XX в. российское общество уже нельзя было назвать феодальным. Сословный строй во многом подточило появление новых классов, не вписывающихся в структуру феодального общества, — рабочих, буржуазии, интеллигенции. В стране активно развивались рыночные отношения, распространившиеся не только на промышленность, но и на аграрный сектор. Миллионы людей жили в крупных городах, не слишком отличавшихся от европейских. Значительную часть общества (особенно из «образованных» классов) охватывали не столько патронклиентельные, сколько гражданские связи. В стране существовали даже некоторые институты гражданского общества — суды присяжных, независимая (хотя и не во всем свободная) пресса и пр. Тем самым создавались предпосылки для изменения социального облика политической элиты, ликвидации в ней монополии бюрократии. Однако изза того, что режим не только не способствовал этому, но, напротив, делал все, чтобы закрепить status quo, вместо расширения социальной базы официальной политической элиты Россия получила политическую контрэлиту.
Контрэлита формировалась путем создания нелегальных партий. Процесс этот начался в 1870х годах (или даже на полстолетия раньше — с появлением декабристских обществ), однако необратимый характер он приобрел к 1900м годам. Социальную базу таких партий составили различные слои интеллигенции. Российскую буржуазию — как начала века, так и его конца отличала политическая апатия, обусловленная во многом крайней неоднородностью данного класса. Те слои общества, которые можно было с натяжкой отнести к буржуазии, оставались, по сути, сословиями феодального общества. Малообразованное (а иногда и вовсе необразованное) купечество, мещанство, не говоря уж о зажиточном крестьянстве, жили в мире патронклиентельных связей и даже не помышляли об участии в политической жизни. Горстка же европеизированной буржуазии, которая могла претендовать на вхождение в состав политической элиты, предпочитала устраивать свои дела, не конфликтуя со всемогущей бюрократией, а, напротив, вступая с нею в тесные неформальные связи.
Интеллигенция, конечно, тоже была довольно неоднородна — хотя в силу различии в происхождении. Например, представители благополучных слоев общества, тем более привилегированных классов, зачастую с трудов находили взаимопонимание с выходцами из низов, однако эти трудности носили содержательный, а не «лингвистический» характер, т.е. те и другие говорили на одном языке. Самое же главное — интеллигенция как класс возникла относительно недавно. Мировоззрение любого ее слоя несовместимо с феодальными порядками и, что особенно важно, подразумевает ее активное участие в общественной, а следовательно, и в политической жизни.
Под традиционной классификацией партий начала XX в. по идейному признаку — либералы и социалисты (социалдемократы, эсеры, анархисты и пр.) — можно обнаружить четкую социальную подоплеку, которая, однако, существенно отличается от той, какую предлагают марксисты. Согласно представленной в данной статье концепции, эти партии имели своей социальной базой отнюдь не буржуазию, пролетариат и т.д., а разные слои одного и того же класса — интеллигенции. Так, либеральные организации — кадетекая партия и ее предшественники — создавались представителями буржуазной интеллигенции, выступавшими за эволюционное преобразование государства и общества. Мировоззрение же социалистов было люмпенизировано, что выражалось прежде всего в волюнтаризме, апологии насилия, неразборчивости в выборе средств. Характерно, что этот акцент проступал тем явственнее, чем левее было то или иное течение (и, кстати, чем моложе были его участники). А организации анархистов вообще находились на грани, за которой начиналось перерождение в обычные банды. Волюнтаристские методы практиковали эсеры, предпочитавшие индивидуальный террор. Грезили вооруженным восстанием и не брезговали «эксами» эсдекибольшевики. Более или менее придерживались «правил приличия» разве что эсдекименьшевики, да и те не демонстрировали особого пуризма. Зрелость эсдековбольшевиков по сравнению с анархистами и эсерами проявлялась в том, что индивидуалистическому волюнтаризму они противопоставляли стремление к созданию иерархизированной по военному образцу машины насилия — слепка со структуры госаппарата. Можно сказать, что анархистам и эсерам большевики противостояли как интеллигентыпротобюрократы люмпенинтеллигентам.
Внутри российской контрэлиты начала века доминирующее место занимало, безусловно, левое крыло — социалистические партии и возникли раньше, и численностью были поболее. Причин тому несколько и в первую очередь следующая: постоянный приток выходцев из низших классов усиливал позиции в основном люмпенинтеллигентов и интеллигентовпротобюрократов — им присущ более низкий социальный статус, чем, допустим, интеллигентам буржуазным. Кроме того, действия официальной бюрократической элиты, встречавшей репрессиями любую попытку нарушить ее монополию на власть, ставило контрэлиту перед выбором: или же отвечать насилием на насилие, или вовсе отказаться от претензий на участие в политической жизни. Индивидуальный террор, «эксы» и т.п. потому и практиковались так широко, что получали молчаливое одобрение интеллигентскою сообщества. Наконец, многочисленные примеры классового антагонизма, который пронизывал всю общественную жизнь, — между землевладельцамипомещиками и крестьянами, между рабочими и работодателями и т.п. — делали аргументы революционеров более убедительными, нежели их оппонентовреформистов. Каждый всплеск крестьянских или рабочих волнений усиливал контрэлиту в целом, но прежде всего укреплял позиции ее революционной части.
Связь между элитой и контрэлитой в дореволюционной России носила обратно пропорциональный характер: если первая теряла влияние, то вторая его расширяла, и наоборот. Это объяснялось тем, что они сосуществовали в едином социокультурном пространстве, рекрутируя своих «солдат» из числа так наз. образованных классов. И если монополию на власть элите до поры удавалось удерживать за собой, то идейную гегемонию она уступила контрэлите гораздо раньше — причем в условиях, когда чиновничество уже не было отгорожено от общества ощущением собственной сословной исключительности, а следовательно, не имело иммунитета против «чуждых идейных влияний».
В 1905 г. официальная элита сдавала позиции катастрофическими темпами. Поражения в русскояпонской войне, Кровавое воскресенье, беспрецедентный подъем забастовочного движения, мощные крестьянские волнения, восстания на флоте — все это ослабляло власть и усиливало напор контрэлиты. В итоге правящая элита была вынуждена идти на одну уступку за другой. Сначала она согласилась на созыв законосовещательной Государственной думы, а затем, после мощнейшей октябрьской политической стачки, парализовавшей жизнь страны, — на придание Думе законодательных функций и на официальное провозглашение гражданских свобод. Эти уступки, однако, раскололи контрэлиту на умеренную (либеральную) и непримиримую (социалистическую), что позволило при нейтралитете первой репрессиями обезоружить вторую.
Тем не менее контрэлита впервые в истории страны получила шанс преодолеть свою маргинальность и приобрести хотя бы полуофициальный статус. Две первые Думы, фактически состоявшие из контрэлиты, продолжали борьбу с официальной элитой. Лишь в результате существенного изменения избирательного закона власть смогла сформировать такой парламент, большинство в котором получили ее сторонники и представители тех сил, что предпочитали сотрудничать, а не конфликтовать с ней. Но по существу проблема контрэлиты осталась нерешенной. В России было дозволено создание партий, однако именно контрэлитные партии (кадетская и социалистические) легализованы не были. Да, у представителей интеллигентской оппозиции появилась возможность избираться в Думу — причем не только у кадетов, но и у социалистов разных направлений. Но незначительность их удельного веса не оставила им никакой другой перспективы, кроме как использовать парламентскую трибуну в качестве еще одного бастиона противостояния власти.
Таким образом, создание некоего подобия парламента привело не к ликвидации контрэлиты, а к ее временному отступлению — при частичной адаптации к новым условиям. Она отошла на второй план, чтобы дожидаться своего часа. Попытки власти установить жесткий контроль за ее деятельностью приносили только отдельные успехи — в виде ликвидации сети подпольных организаций социалистических партий. Полностью убрать контрэлиту с политической сцены не удавалось, поскольку ее порождал сам ход общественных процессов.
Час контрэлиты пробил в феврале 1917 г., когда верховная власть сумела дискредитировать себя настолько, что потеряла поддержку не только Думы, но и собственного аппарата. В один «прекрасный» день, после отречения Николая П от престола, элита и контрэлита просто поменялись местами. Точнее, традиционная бюрократическая элита перестала быть таковой, a ее место заняла контрэлита.
Революция 1917 — 1920 гг.: судьбы элиты и контрэлиты. Трансформация контрэлиты в элиту с самого начала пошла по не совсем традиционному пути. Классическая схема предусматривала созыв Учредительного собрания и принятие на нем Конституции с последующими выборами парламента и формированием органов исполнительной власти. В 1917 г. против этого никто не возражал. Задача подготовки выборов в УС была возложена на Временное правительство, сформированное участниками Прогрессивного блока в IV Госдуме. Во ВП входили в основном представители умеренной, кадетской части контрэлиты, а также несколько октябристов, которых при всем желании нельзя отнести к контрэлите. Тем временем радикальная, социалистическая, часть контрэлиты начала (еще до формирования Временного правительства) создавать своеобразные параллельные органы власти — Совета рабочих и солдатских (а затем и крестьянских) депутатов. На первых порах во главе Советов стояли умеренные социалисты — меньшевики и правые эсеры: еще до февраля 1917 г. проявлявшие готовность к сотрудничеству не только с кадетами, но и с властью. Руководство ЦИК съезда Советов не претендовало на передачу ему властных полномочий, признавая приоритет Временною правительства, которое к тому же стремительно «розовело». Однако непримиримая часть социалистов — большевики, левые эсеры, анархисты — выступала категорически против любой поддержки этого правительства, требуя перехода от двоевластия к всевластию Советов. Причем в стремлении к своей цели она всячески потакала люмпенским настроениям солдатской массы, составлявшей на тот момент основную социальную базу революции.
Первая попытка «непримиримых» добиться передачи власти Советам закончилась провалом. Временное правительство, заручившись поддержкой ЦИК съезда Советов, даже объявило о привлечении к суду ряда лидеров РСДРП(б). Однако к этому времени его собственные позиции были уже не так прочны. Изза промедления с решением самых насущных проблем (война, земля, хлеб) авторитет Временного правительства быстро падал. В августе этим воспользовалась часть старой элиты, а именно генералитет, поддержанный умеренной частью былой контрэлиты в лице кадетов (которых подтолкнула к данному союзу серия сокрушительных неудач на местных выборах).
Но поднятый ею «корниловский мятеж» потерпел неудачу, приведя лишь к реабилитации большевиков и их союзников. В результате к осени 1917 г. последние сумели получить большинство в Петроградском и Московском Советах и взяли курс на вооруженный захват власти. В конце октября, за несколько недель до выборов в Учредительное собрание, они свергли Временное правительство и объявили съезд Советов рабочих и солдатских депутатов высшим органом власти в стране.
Политическая борьба тем самым была переведена в плоскость, где главным источником силы становилась не апелляция к избирателю, а способность обеспечить себе поддержку самой активной части населения. Инструментом обеспечения такой поддержки выступали в первую очередь партии. Увеличение их численности в десятки раз привело к почти полной утрате ими своего интеллигентского характера. Так, кадетская партия из буржуазноинтеллигентской наконецто превратилась в преимущественно буржуазную, отстаивающую интересы наиболее состоятельной части общества (включая отчасти и бывшие привилегированные сословия), которая всегда составлял незначительное меньшинство российского населения. Партии меньшевиков и особенно эсеров вбирали в себя множество случайных элементов, представлявших все слои российского общества, что, с одной стороны, обеспечивало им внушительную численность, но с другой — обусловливало и их организационную рыхлость. Анархисты, как всегда, балансировали на грани скатывания в криминальнолюмпенскую стихию. И только большевики, несмотря на поощрение люмпенских настроений в армии и обществе, относились к формированию своих рядов с похвальной основательностью, отдавая предпочтение тем выходцам из «низших классов», для которых возможность встроиться в иерархически структурированную систему была гораздо ценнее, чем «свобода самовыражения», «неотъемлемые права личности» и т.п. Другими словами, большевистская партия строилась как партия протобюрократии, требующая от своих членов суровой дисциплины, а взамен гарантирующая им быстрое повышение их социального статуса — независимо от объема социокультурного капитала.
Партийный характер Советского государства был очевидным с самого начала. Несмотря на то, что формально в Совет народных комиссаров входили левые эсеры, реальные рычаги управления были у большевистского руководства. То, что в понимании новых властителей лозунг «Вся власть — Советам!» означает «Вся власть — большевикам!», стало ясно после таких шагов, как запрет несоциалистической прессы, разгон Учредительного собрания (поскольку большинство в нем получили эсеры), создание чрезвычайных репрессивных органов, непризнание результатов выборов в тех Советах, над которыми большевикам не удалось установить или сохранить свой контроль, и т.п. Расправившись с противниками, большевики принялись за союзников — сначала анархистов (с ними вынуждена была бы бороться любая власть, поскольку большинство их организаций превратились в обычные банды), а затем и левых эсеров — тем более, что те дали неплохой повод, попытавшись совершить государственный переворот.
Надо, однако, отдать большевикам должное — в отличие от своих предшественников, они не стали откладывать в долгий ящик решение «горящих» проблем, в первую очередь мира и земли. В считанные месяцы они провели уравнительную аграрную реформу и заключили сепаратный мир с Германией, отправив по домам многомиллионную солдатскую массу. Тем самым была устранена почва, на которой произрастала революционная сумятица, и политика возвращена в ее привычное русло. Из заложницы настроений вырванных из своей среды и искусственно собранных в одном месте представителей «низших» классов она вновь стала сферой приложения усилий различных элитных групп.
Впрочем, своей волюнтаристской экономической политикой большевики довольно быстро восстановили против себя широкие слои российского общества, чем не преминули воспользоваться оттесненные ими ранее политические силы. Однако в развязавшейся вследствие этого гражданской войне непосредственное участие принимала только наиболее активная часть населения, мобилизованная той или иной элитной группой. Прочие его слои втягивались в борьбу по мере того, насколько успешно какойто ее участник реализовывал имевшийся у него властный ресурс.
Основными действующими силами гражданской войны являлись:
1) «красные» — наследники радикальносоциалистической части дореволюционной контрэлиты, мобилизовавшие в свои ряды выходцев из «низших» классов («сознательных рабочих и крестьян»), которым в обмен на беспрекословное подчинение «революционной дисциплине» гарантировалось стремительное повышение социального статуса;
2) «белые» — осколки старой элиты вкупе с умеренной, буржуазнолиберальной, частью контрэлиты, опиравшиеся в основном на более или менее благополучные слои общества;
3) «розовые» — представители умеренносоциалистической части контрэлиты, также апеллировавшие к «рабочим и крестьянам», но чрезмерно идеократизировавшие мотивы, по которым выходцы из низов приходили в политику, а потому не снискавшие успеха в эксплуатации свойственных этим классам особенностей социального мировоззрения;
4) «зеленые» — многочисленные люмпены, всплывшие на поверхность исключительно благодаря развалу государственных институтов и изредка маскировавшие практику тотального грабежа некоей идеологической «этикеткой», как правило, анархистской.
Конфигурация расстановки сил определялась противостоянием «красных» и «белых» в силу их большей, по сравнению с другими группами, организованности. Победа «красных» во многом была задана их не в пример более широкой социальной базой, а также серьезной внутренней разнородностью «белых». Кроме того, «красным» удалось нейтрализовать, а во многих случаях и привлечь на свою сторону «розовых» и «зеленых». Впрочем, по окончании гражданской войны пришел черед и временных попутчиков большевиков, которые так же, как и «белые», попаяй под каток репрессий.
Покончив затем с остатками интеллигентской вольницы (в виде свободы фракций) в собственных рядах, большевики фактически восстановили систему, при которой политическую элиту составляла только бюрократия. Правда, в отличие от дореволюционной эпохи, формирование элиты не только имело бессословный характер, но и происходило по принципу перевернутой пирамиды. Если прежняя элита отдавала предпочтение дворянскому сословию, а освежала свою кровь за счет представителей «образованных» классов, то новая бюрократия намеренно делала ставку на выходцев из низов как наиболее массовую и динамичную часть общества. Их постоянно нарастающий приток усиливал именно элиту, а не ее оппонентов, как было до 1917 г. Благодаря этому «пролетарская» бюрократия — в отличие от «царского режима» имела возможность беспощадно подавлять проявления недовольства со стороны рабочих и крестьян руками тех, кто был родом из той же среды. К тому же, исправив «ошибку» прежней власти, «государство рабочих и крестьян» ликвидировало саму почву, на которой могла вырасти новая контрэлита, оно подвергало репрессиям не отдельных индивидов, переходящих в оппозицию системе, а целиком классы, бывшие питательной средой для контрэлиты. «Царский режим» позволить себе такого не мог, поскольку нуждался в существовании самодостаточных «образованных» классов, служивших источником пополнения его сил.
«Пролетарская» бюрократия и ее эволюция. Особенности способа самовоспроизводства «пролетарской» бюрократии диктовали и специфику политического стиля новой государственной машины. Люмпенизация кадрового состава госаппарата вкупе с постоянным притоком «выдвиженцев» существенно снизила уровень управленческой культуры, а постоянная борьба с интеллигенцией (в т.ч. и с ее остатками в своих партийных рядах) еще больше нивелировала разницу между теми, кто занимал верхние ступени бюрократической иерархии, и теми, кто находился внизу. Все это лишало государстве более или менее «тонких» инструментов воздействия на общественную жизнь, оставляя в его арсенале только самые «грубые». В итоге при решении любой проблемы предпочтение отдавалось прямому принуждению и насилию. Так, трудности с государственными хлебозаготовками привели сначала к насильственному изъятию зерна, а затем к полному лишению крестьян собственности и к их «третьему закрепощению». Огрубление методов управления государством делало еще более частым гребень отрицательного отбора внутри бюрократической элиты и выводило на верхние ступени людей, не способных ни к чему, кроме организации репрессий; и, напротив, создавало условия для новых «чисток», в результате которых из госаппарата выводились все, чей культурный и образовательный уровень оказывался «слишком» высок. В этом свете вполне закономерной выглядела последовательность сменявших друг друга кампаний, направленных то «вовне», то «вовнутрь» госаппарата: запрет фракций в РКП(б); ликвидация остатков старых элит и контрэлит и представителей «эксплуататорских» классов; борьба с партийными «оппозициями» и «уклонами» (1920е годы); «ликвидация кулачества как класса», коллективизация, борьба с «вредительством», спецеедство; репрессии против остатков партийной оппозиции и вообще всех представителей «ленинской гвардии», чей культурный уровень превышал некую отметку и т.п.
Процесс нивелировки кадрового состава госаппарата шел особенно активно в 1930е годы, однако рецидивы «подрезки» бюрократической верхушки случались и в конце’1940х — начале 1950х годов, не подкрепленные на сей раз соответствующими процессами «внизу» (чем объяснялся и гораздо меньший масштаб репрессий). Но все это не могло продолжаться вечно. Качест венные изменения в обществе коснулись и бюрократии: рос ее образовательный уровень, повышалась квалификация, усиливалась дифференциация между различными ступенями бюрократической иерархии. Иными словами, создавались предпосылки для превращения советского чиновничества из «класса в себе» в «класс для себя». Этот процесс завершился уже после смерти Сталина, когда, после вспышки острой конкурентной борьбы, которая велась еще прежними методами, высший слой партийной бюрократии, отказавшись от репрессий в отношении потерпевших поражение противников, как бы подписал своеобразный пакт о даровании чиновничьему сообществу гарантированного набора минимальных прав — наподобие того, какой был жалован российскому дворянству в 1760х годах.
С этого времени номенклатура стала правящим классом советского общества. Номенклатурным способом политическая элита формировалась с момента возникновения Советского государства, однако до второй половины 1950х годов номенклатура была скорее объектом манипулирования для властной верхушки, нежели самостоятельным субъектом политики. Теперь же, добившись определенных гарантий неприкосновенности, она получила возможность действовать в соответствии с собственным пониманием своих интересов, т.е. вести себя как самодостаточный класс.
В.Пастухов выделяет следующие этапы развития номенклатуры в СССР: 1) середина 1950х — превращение номенклатуры в «класс в себе» («Она еще не стала особой социальной группой. Но чехарда назначений на руководящие посты прекращается. Борьба без правил сменяется борьбой «по правилам»); 2) середина 1960х — создание объективных и субъективных предпосылок для превращения номенклатуры из «класса в себе» в «класс для себя» («Чиновник уже относится к своей должности как к собственности»);
3) 1970е — первая половина 1980х — окончательное оформление облика советской номенклатуры («Должность рассматривается как возможность пользоваться частью государственной собственности») [Пастухов 1993: 50]. С известными оговорками с данной схемой можно было бы согласиться (хотя, на мой взгляд, номенклатура была «классом в себе» с самого начала существования «рабочего государства», а «классом для себя» стала на рубеже 1950х — 1960х годов), он приходит к неожиданному выводу: «Таким образом, в стране постепенно устанавливались опосредованно буржуазные отношения» [Пастухов 1993: 51]. Из того, что номенклатура постепенно превращала государственную службу в инструмент извлечения личных доходов, никаких буржуазных отношений — ни опосредованных, ни тем более непосредственных — не возникало и возникнуть не могло. С тем же успехом можно утверждать, что в XVI — XVII вв. царь, отправляя воеводу на кормление, опосредованно вводил его в состав класса предпринимателей. Следует отметить, что в отличие от дворянства XVIII в. советское чиновничество, закрепив за собой минимальный набор прав, не обделило ими и остальное общество. Впрочем, иного и не могло быть — партийная бюрократия была куда менее замкнута, и ее доминирование базировалось не на отстаивании сословных привилегий, а, напротив, на вбирании в себя максимального числа активных элементов из всех слоев населения. Можно сказать, что членам советского общества было даровано право на частную жизнь. Государство значительно «ослабило ошейник», почти прекратив преследования граждан за частное проявление недовольства, за рассказанный в компания анекдот, за интерес к непоощряемому «сверху» фасону одежды или стилю музыки и т.п. Общественное инакомыслие все так же преследовалось (хотя и с меньшей жестокостью), однако репрессии были направлены именно на индивидов, а не на целые социальные группы. Все это формировало условия для возникновения в обществе контрэлиты, социальную базу которой, как в дореволюционной России, вновь составила интеллигенция. Советская контрэлита, правда, была лишена таких инструментов, как собственная пресса или возможность создавать политические организации, поэтому и влияние имела гораздо меньшее, чем дореволюционная. Однако сам факт ее появления свидетельствовал о том, что в самодостаточный класс — со своим мировоззрением и пониманием своего интереса — начала превращаться не только бюрократия, но и интеллигенция.
Не менее важным для судеб страны оказалось и то, что, получив известную свободу в частной жизни, значительная часть населения стала использовать ее для установления новых, договорных, т.е. гражданских, связей. Гражданские отношения проникали и внутрь чиновничьего сообщества, во многом изменяя его поведение. На смену беспрекословному подчинению любому приказу сверху пришла практика иерархических торгов, в ходе которых каждый ведомственный или территориальный бюрократический клан активно лоббировал свой интерес, стараясь интерпретировать исходящие от вышестоящей инстанции импульсы к своей выгоде. Это, с одной стороны, придавало отношениям внутри чиновничьего сообщества большую горизонтальность, но с другой — вело к тому, что экономическая политика государства постепенно превращалась в заурядное «проедание» природных богатств. Такая система срабатывала только в условиях благоприятной мировой экономической конъюнктуры, когда СССР имел возможность получать баснословную прибыль от экспорта минерального сырья. Рано или поздно этому «раю» должен был прийти конец, и в начале 1980х годов, когда были исчерпаны самые богатые нефтяные месторождения и резко упали мировые цены на энергоносители, это случилось.
К такому повороту событий система оказалась не готова. Попытки вернуть управляемость путем ужесточения бюрократической дисциплины, предпринятые при Ю.Андропове, были неудачными. И общество в целом, и само чиновничество, чья частная жизнь была пронизана гражданскими отношениями, давно научились гасить, да и просто игнорировать идущие сверху импульсы, а для организации масштабных репрессий не хватало ни решимости, ни соответствующего контингента исполнителей. Эпоха нивелировки «пролетарской» бюрократии осталась далеко позади, и чиновничество уже четверть века как перестало быть гомогенной массой. Каждое новое поколение бюрократов по своему культурнообразовательному уровню и адаптационным способностям существенно отличалось от предыдущего. На это накладывалось столкновение различных ведомственных и местных интересов. А у кормила власти стояли люди, сформировавшиеся еще в сталинскую эпоху и изза слабого здоровья и преклонного возраста (что было предметом всеобщих насмешек) неадекватно представлявшие себе масштаб стоящих перед страной задач.
Необходимость обновления управленческой элиты СССР — причем не зици только в смысле омоложения, но и в смысле расширения социальномировоззренческих горизонтов — была настолько назревшей, что предпринятые М. Горбачевым в этом направлении шаги вызвали горячее одобрение как среди населения в целом, так и в среде бюрократии. В то же время придание системе большей динамичности и открытости, а также раскрепощение общественной (= интеллигентской) инициативы, которые, по замыслу, должны были содействовать решению стоявших перед страной проблем, на деле лишь выявили глубину кризиса экономики страны, а также способствовали быстрому развитию контрэлиты, наконецто получившей такие мощные инструменты самоорганизации, как независимые СМИ и возможность создания партий.
Будь советская бюрократия гомогенна, она смогла бы обуздать контрэлиту. Однако противоречия между различными ее группами оказались даже глубже, чем между нею и интеллигентской общественностью. Какаято часть чиновничества, включая высшее руководство страны, в своем стремлении к переменам была вполне солидарна с контрэлитой, какаято, напротив, требовала остановить «отход от принципов». Подавляющее же большинство, понимая, что изменений не избежать, плохо представляло, в каком направлении идет развитие, и просто плыла по течению (именно к этому большинству относился и сам Горбачев).
Критики тогдашних руководителей страны справедливо утверждают, что ни сам Горбачев, ни его соратники не имели четкого плана преобразований. Действительно, власть, чувствуя себя бессильной в условиях все углубляющегося кризиса, более всего была озабочена тем, чтобы укрепить собственное положение. Для этого она и шла на меры, которые, по ее представлению, упрочили бы ее позиции в глазах общественности, в частности, на проведение альтернативных выборов в органы законодательной власти. По замыслу руководства КПСС, это обеспечило бы власти легитимность (не в специфически советском, а в общепризнанном понимании данного термина) и обезопасило бы ее от критики как слева, так и справа. Однако по вечному закону бюрократической жизни («хотели как лучше. «) последствия для партийной элиты оказались поистине катастрофическими.
Уже на Съезде народных депутатов СССР, выборы в который проходили хоть и на альтернативной основе, но под бдительным контролем партийных органов, появилась парламентская оппозиция в лице Межрегиональной депутатской группы. С одной стороны, это во многом решало проблему контрэлиты: с получением доступа в органы представительной власти она превратилась в оппозиционную часть элиты. С другой — сложившаяся за семь десятилетий система управления государством вообще не допускала возможности существования официальной оппозиции, она и самихто выборов не допускала. Поддерживать видимость того, что «черное есть белое», а всевластие номенклатуры — это народовластие, возможно было, только сурово пресекая всякое инакомыслие. «Плюрализм мнений», тем более в органах власти, ставил под удар основы строя, в частности, статью 6 Конституции СССР о «направляющей и руководящей роли» КПСС в политической жизни общества. Поэтому, даже сохраняя контроль над подавляющей частью депутатского корпуса, руководство КПСС уже через полгода с небольшим после начала работы Съезда вынуждено было согласиться с требованиями оппозиции и хотя бы номинально отказаться от монополии партноменклатуры на политическую власть.
Еще хуже обстояло дело со второй волной выборов — в Советы республиканского и местного уровней. Здесь, во всяком случае в РСФСР (а еще раньше — в республиках Прибалтики), ситуация вообще вышла изпод контроля партийных органов, и основные рычаги управления перешли к оппозиции. В истории государства, а значит, и в истории политической элиты, начался новый период.
3.Политическая элита в России. Виды политической элиты.
Персональный состав политической элиты меняется, однако ее должностная структура остается практически неизменной. Политическая элита России представлена президентом, премьер – министром, членами правительства, депутатами Федерального собрания, судьями Конституционного, Верховного, Высшего арбитражного судов, аппаратом администрации президента, членами Совета безопасности, полномочными представителями президента в федеральных округах, главами властных структур в субъектах федерации, высшим дипломатическим и военным корпусом, некоторыми другими государственными должностями, руководством политических партий и крупных общественных объединений и другими влиятельными лицами.
Высшая политическая элита включает в себя ведущих политических руководителей и тех, кто занимает высокие посты в законодательной, исполнительной и судебной ветвях власти. Численно – это достаточно ограниченный круг людей, принимающих наиболее значимые для всего общества политические решения, касающиеся судеб миллионов людей, значимых для всего государства. Принадлежность к высшей элите определяется репутацией, финансами или положением в структуре власти.
Средняя политическая элита формируется из огромного количества выборных должностных лиц: депутатов Государственной думы, членов Совета федерации, глав администраций и депутатов законодательных собраний субъектов федерации, мэров крупных городов, лидеров различных политических партий и общественно – политических движений, руководителей избирательных округов. К средней элите относят примерно 5% населения, одновременно обладающих тремя достаточно высокими показателями: доходом, профессиональным статусом и образованием.
Представители средней элиты, у которых доход выше, чем уровень образования, чаще проявляют недовольство своим престижем, общественным статусом. В современных условиях прослеживается тенденция возрастания роли средней элиты: государственных служащих, менеджеров, ученых, администраторов – в формировании общественного мнения, подготовке, принятии и реализации политических решений. Однако развитие этой тенденции сдерживается авторитарными политическими режимами, стремящимися удержать элиту в русле своей политики. Поэтому процесс формирования стабильной демократической элиты весьма сложен. А только такой тип полтилической элиты способен иметь тесную связь с народом, высшую ступень взаимодействия со всеми слоями общества, находить наиболее приемлемые компромиссные решения.
Административная функциональная элита (бюрократическая) — это высший слой государственных служащих (чиновничества), занимающих высшие позиции в министерствах, департаментах и других органах государственного управления. Их роль сводится к подготовке общеполитических решений и организации их осуществления в тех структурах государственного аппарата, которыми они непосредственно руководят.
4.Особенности политических элит в России.
Политическая культура российской элиты складывается веками, имеет исторические традиции и использует опыт своих предшественников. Однако в настоящий момент существует ярко выраженная потребность в новом пути развития политических отношений.
В данный момент в России государственная власть характеризуется тремя основными признаками:
власть неделимая и не смещаемая;
власть полностью автономна, а также полностью неподконтрольна обществу;
традиционная связь российской власти с обладанием и распоряжением собственностью.
Для России, как и для других государств, характерными являются общие черты, определяющие особенность правящей элиты: усиление роли исполнительной власти, повышение значимости неформальных связей и процедур, ускорение циркуляции элит, и повышение мобильности. Также элита является неравномерной. Внутри правящей элиты существует небольшая сплоченная группа, стоящая на самом верху властной пирамиды. Эта группа насчитывает, как правило, 20-30 человек и является самой закрытой, сплоченной и труднодоступной для исследований.
На текущий момент центральная проблема российской политической системы — это реализация власти. Исторический опыт российского парламентаризма, его развития, подтверждает одну интересную особенность: противостояние, а иногда и силовой конфликт, власти исполнительной, как лидирующей, и власти маргинальной законодательной. Подавление или даже уничтожение одной ветви власти фактически закрепляет всевластие другой, что, однако, исходя из мирового опыта, ведет к поражению действующего режима. Полной гармонии между этими ветвями власти быть и не может, но их четкое разделение и обеспечивает контроль общества над государственной властью.
В настоящее время, как и во времена СССР, происходит монополизация власти узким кругом лиц, существует формальное или неформальное «политбюро» как центр принятия политических решений. Кроме того, в элиту включаются, зачастую неформально, лица, входящие в околоэлитное окружение: помощники, советники, начальники вспомогательных служб, родственники, лечащие врачи. Серьезное воздействие на принятие решений оказывают аналитические службы, а также канцелярия и Администрация Президента. Формирование современной политической элиты происходит во многом на основе преемственности по отношению к старой.
Выделяются две важные особенности современной политической элиты России — идейная, нравственная слабость и стремление любой ценой удержаться у власти. У элиты отсутствуют идеологические ориентиры как в виде системы нравственных ценностей, так и в виде социально-политической доктрины, долговременной программы реформ.
Особенностью процесса эволюции политической элиты России является ее противоречивость: правящая группа приобретает черты аналогичных групп демократических стран, с другой стороны, внутри элиты господствует мировоззрение, характерное для советской номенклатуры (стремление выразить свой корпоративный интерес, создать себе привилегии и др.). На воспроизводство прежних стереотипов влияют укрепившиеся в сознании россиян традиции, преемственность проблем и генетическое (кадровое) родство с советской элитой. В большей степени это прослеживается на региональном уровне. Генетическое родство современной элиты с советской представляет собой ее наиболее существенную особенность.
Существенной особенностью современной российской элиты является ее структурная неоднородность. Она проявляется на уровне ценностных ориентаций. В регионах выделяются три типа элиты в зависимости от их отношения к проводящимся в стране реформам: группы либеральной, неконсервативной и социалистической элиты. Неоднородность проявляется и на уровне изначальных статусных позиций людей, составляющих российскую элиту.
Следствием неоднородности является слабость корпоративных взаимосвязей между звеньями элиты. Региональная элита в большинстве случаев находится в оппозиции к центральной; в рамках самой центральной элиты идет постоянная борьба за господство на политической арене. Конфликтные взаимоотношения складываются между различными сегментами экономической элиты. Опасность заключается в том, что каждая из них пытается использовать политическую власть для ослабления конкурентов.
Эксперты по возрождению государственности в России выделяют главные качества представителей настоящей элиты:
1) особый тип поведения: повышенные планки чувства долга и чести, жертвенность;
2)ключевой долг — служение Отечеству;
3)осознание России как уникальной культуры и цивилизации, ощущение неразрывной связи с предками, их ценностями, победами и достижениями; понимание русской государственности как исторического шедевра;
4)подчеркнутость корпоративно-сословной принадлежности к Отечеству;
Политическая элита современной россии с точки зрения социального представительства (I)
Коргунюк Ю.Г. Политическая элита современной россии с точки зрения социального представительства. / Полис., 2001, № 1. – С. 3048.
КОРГУНЮК Юрий Григорьевич, кандидат исторических наук,
главный редактор информационноаналитического
бюллетеня «Партинформ».
Социальная природа основных групп современной политической элиты – одна из наиболее табуированных тем не только в российской, но и в зарубежной литературе. Создается впечатление, что исследователи в принципе не признают существования такой проблемы; но если для этого и есть причины, то у них скорее психологический, нежели методологический характер. Сама постановка вопроса являет собой гибрид классового (марксистского) подхода и элитистской концепции — двух теорий, которые в своих ключевых аспектах строятся на полемике друг с другом.
Марксистская теория признает не только принципиальную возможность, но и насущную необходимость непосредственного участия масс в политической жизни. Положение , при котором политика есть сфера деятельности узкого круга людей, основатели марксизма считали следствием монополии на власть, принадлежащей эксплуататорским классам. Ликвидация такой монополии, по их мысли, способна стереть грань между политической элитой и остальным обществом. Кроме того, марксистская теория исходила из невербализованной посылки, согласно которой политические процессы — непосредственное продолжение процессов социальных, поэтому социальный состав участников политической борьбы должен представлять, пусть даже и в несколько искаженном виде, весь спектр общественных классов. Другими словами, для Маркса и его последователей не было классов, не способных к выражению и отстаиванию своих политических интересов (исключение делалось только для крестьянства, да и то парцельного), а различные группы политической элиты формировались из тех классов, от имени которых они выступали.
В противоположность этому подходу элитистская концепция выделяет политическую элиту в самостоятельную социальную группу, имеющую собственный корпоративный интерес и корпоративное сознание. Отсюда и термины: правящий, или политический класс. Разумеется, внутри политической элиты существовали различные социальные группы, но речь в данном случае шла, как правило, о социальном составе, а не о выполнении функций социального представительства. Действительно, если политическая элита — это отдельный социальный класс, то и руководствоваться она будет прежде всего своим интересом, и о представительстве ею интересов прочих классов не может быть и речи. Политическая элита, таким образом, является некоей «вещью в себе», которая, конечно же, реагирует на процессы, происходящие в обществе, и даже обновляет свой состав за счет выходцев из «низов» («циркуляция элит»), но делает это в соответствии с имманентно присущими ей особенностями — точно так же, как солнечный свет, улавливаемый листьями растений, служит для процесса фотосинтеза, который сам по себе не имеет ничего общего с лучистой энергией.
Обе эти теории — классовая и элитистская, — как это часто бывает в истории научного знания, посвоему правы. Марксистский подход объясняет закрытость политической элиты исторически преходящими причинами; верно и то, что в социальном плане политическая элита не гомогенна (если не считать случаев, когда эта гомогенность достигалась путем сосредоточения власти в руках одного класса), а разбита на группы, каждая из которых представляет интересы какоголибо из политически активных общественных классов. Справедливость элитистской концепции подтверждает следующий факт: даже когда внутри социума исчезают сословные и прочие перегородки, политическая элита не растворяется в окружающем обществе, а воздействие общественных процессов на изменения внутри политической элиты не имеет линейного характера, поскольку ее внутренняя стратификация совпадает со стратификацией общества лишь частично.
Примером того, насколько «нелинейным» оказывается влияние происходящих в обществе процессов на социальный облик политической элиты, может служить развитие социалистического (коммунистического) движения, идеология которого базируется на сформулированном Марксом тезисе о мессианской роли рабочего класса. Действительно, социалдемократия тесно связана с рабочим движением, причем первая напрямую подпитывалась вторым. Однако вопрос о том, представители какого класса интегрируются в политическую элиту (или контрэлиту), выдавая себя за представителей пролетариата, в косвенной форме был поставлен задолго до появления «первого в мире государства рабочих и крестьян». Еще в начале XX в. В.Ленин признавал, что «исключительно своими собственными силами рабочий класс в состоянии выработать лишь сознание тредюнионистское», а отнюдь не социалдемократическое — последнее, по его словам, привносится «извне», [Ленин 1972]. То есть речь шла о формировании особого слоя «политических представителей рабочего класса», организованного в рамках «партии нового типа» по образцу иерархической властной вертикали. Социальная природа профессиональных защитников рабочего класса отчетливо проявилась тогда, когда созданное ими в 1917 — 1920 гг. «рабочее государство» продемонстрировало, что по части репрессий в отношении трудящихся оно способно дать сто очков вперед любому «царскому режиму».
Слова Л.Троцкого о «бюрократическом перерождении» «рабочего государства» [Троцкий 1991] верны только наполовину — в том смысле, что никакого перерождения, собственно, никогда и не было. Бюрократическими советское государство и создавшая его партия являлись изначально. Другое дело, что ряды новой бюрократии (поначалу — протобюрократии) пополнялись за счет рабочих и крестьян. Мало того, именно из «низших классов» так наз. номенклатура черпала основную жизненную силу. Однако ее социальную природу это никак не меняло. Представители народа, однажды «выйдя» из своего класса, были готовы на все, чтобы не вернуться назад и, конечно, не допустить, чтобы туда вернулись их дети. Бюрократа рабочекрестьянского происхождения от чиновника из «образованных классов» отличал разве чпо более низкий культурный уровень, да еще остервенение, с которым он пытался закрепить за собой с таким трудом полученный социальный статус.
Теория бюрократии как политически активном классе, маскирующем свою монополию на власть претензиями на выражение интересов общественности, была разработана М.Джиласом, М.Вселенским и др. [Джилас 1992 Д. Восленский 1991]. В нашей стране эта тема, особенно популярная в годы перестройки, использовалась в политической борьбе, вследствие чего из области научного исследования перешла в публицистику. Кроме того, произошла определенная примитивизация теории, выражавшаяся в том, что бюрократия объявлялась едва ли не абсолютным злом и фактически отождествлялась с партноменклатурой. В итоге, когда с политической сцены страны ушла КПСС, вместе с ней как бы исчезла и сама проблема. Гражданские свободы, альтернативные выборы, реальная многопартийность, казалось, должны были автоматически устранить политическое доминирование бюрократии. Однако развитие России в 1990е годы и, в частности, возникновение такого феномена, как «партия власти», продемонстрировали способность значительной части чиновничества использовать в собственных интересах новые институты и воспроизводить с их помощью свое преобладание в политической элите. Любопытно, что первыми это отметили политические оппоненты нынешней власти, в то время как исследователи до сих пор не уделяют данной проблеме особого внимания (исключение составляют разве что работы О.Мясникова, Ю.Коргунюка, В.Лапаевой [Мясников 1993; Коргунюк 1999; Лапаева 2000]).
Дело здесь, видимо, не только в присущем любой политической элите умении искусно затушевывать вопрос о собственной социальной природе (почти для всех ее представителей признание в том, что они выражают интересы какогото определенного класса, равносильно раздеванию в публичном месте); зачастую это вызвано вполне искренним неведением — по причине отсутствия какого бы то ни было стремления к рефлексии. Не меньшую роль играет и то, что политическая элита воспринимается как некая каста, живущая по имманентным законам. В результате политикам приписывается ли6о предельный идеократизм (это обычно касается партий, которые классифицируются исключительно по идеологическому признаку — либералы, коммунисты, националисты и пр.), либо столь же предельный цинизм (когда за любыми шагами государственного деятеля видят или корыстные мотивы, или влияние очередной «семьи» и пр.). Если по отношению к отдельным политикам такой подход себя оправдывает, то для характеристики поведения политической элиты в целом он малопригоден.
Предлагаемое в литературе деление мотивов участия в политике на колективные (идейные) и селективные (прагматические) [см., напр., Голосов 1999: 53] представляется несколько абстрактным, «чернобелым». На самом деле те, кого обычно называют «верующими», т.е. люди, руководствующиеся в политической деятельности убеждениями, неоднородны в своей массе так же, как неоднородны и сами политические убеждения. Понятно, что рациональная система взглядов на тенденции общественного процесса, постоянно подвергаемая к тому же критическому переосмыслению и доработке (либералы), сильно отличается от иррациональной веры в возвращение «золотого века», разновидности ностальгии по временам ушедшей молодости (коммунисты сталинистского толка), тем более, от густо замешанного на агрессии и ксенофобии комплекса социальной неполноценности, пронизывающего построения различного рода националпатриотов.
Но и у прагматических мотивов разный «масштаб». Элементарное «шкурничество», готовность отстаивать интересы клана, стремление защитить корпоративные интересы своего класса — качественно отличающиеся типы мотивации.
Все это указывает на несколько более сложный, чем обычно принято считать, характер стратификации политической элиты. Различные ее группы естественным образом выстраиваются в некую иерархию. Последняя является предметом рассмотрения в данной статье.
ВНУТРЕННЯЯ ИЕРАРХИЯ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭЛИТЫ
На основании многолетнего мониторинга деятельности современных партии и политической элиты страны можно сделать вывод, что наиболее активны в исследуемой сфере представители четырех основных классов: 1) люмпены и люмпеноиды; 2) бюрократия (чиновничество); 3) буржуазия (предприниматели); 4) интеллигенция. Каждому из этих классов свойствен определенный тип мировоззрения, укорененный в основах их социального бытия. Они способны навязывать свое видение мира остальному обществу. Особенно очевидно это в условиях демократии, предоставляющей членам социума возможность выбора между различными типами мировоззрения.
В свою очередь, влияние на политическую элиту процессов, охватывающих общество в целом, имеет ограниченный характер. Оно не касается сути мировоззрения и сводится к изменению удельного веса различных элитных групп — выведению на авансцену одних и вытеснению на второй план, а то и вовсе на периферию, других.
Определю вкратце суть каждого из указанных выше типов мировоззрения.
Люмпенов отличают две основные особенности — эгоцентризм и волюнтаризм. В центре мира любого из них — он сам, все остальное — лишь второстепенное приложение. Люмпен, по определению, — нравственный и социальный солипсист. Мир, по его глубокому убеждению, изначально в большом долгу перед ним и существует исключительно для того, чтобы поставлять ему разнообразные блага. Взять их немедленно, здесь и сейчас, в представлении люмпена, — его священное и неотъемлемое право. Причем единственное, что необходимо сделать самому люмпену, — просто протянуть руку. Мир же обязан подчиниться его желаниям, иначе — ему же будет хуже. Всякий, кто отрицает право люмпена на беспрепятственное получение дармовых благ, — его кровный враг, для победы над которым допустимы любые методы.
Типичная для мировоззрения люмпенов установка — борьба всех против всех. Необходимость же сплочения в скольконибудь дееспособный коллектив порождается особого рода корпоративной моралью, выражаемой формулой «дружить против когото». Наиболее типичные формы таких коллективов — шайка, банда, клиентела, сплотившаяся вокруг патрона. Их императивом является так наз. готтентотская мораль («плохо — когда бьют нас, хорошо — когда бьем мы»), однако на практике даже она соблюдается отнюдь не пуристически. Люмпен в принципе не способен иметь прочные привязанности и в любой момент готов бросить «своих», чтобы примкнуть к более удачливой шайке или клиентеле.
Люмпен внеидеологичен либо скорее доидеологичен. До высоких материй ему нет никакого дела. В более или менее развитых обществах, предполагающих если не самостоятельную выработку, то свободный и сознательный выбор индивидом своего мировоззрения, люмпенполитик вынужден мимикрировать под какуюлибо идеологию. Причем идеология для этого выбирается как правило, довольно примитивная и, что характерно, весьма агрессивная к окружающему миру, полная ксенофобии и социальной озлобленности — националистическая, религиознофундаменталистская, право или леворадикальная, т.е. такая, которая ставит исповедующего ее субъекта во главу мира, а любому, кто не желает это признавать, отводит роль его злейшего врага. Подобные идеологии не просто допускают насилие как метод достижения целей — оно является для них предпочтительным.
Люмпеноид от люмпена, по большому счету, отличается только одним: если люмпен, по определению, отрицает легитимность существующей социальной структуры, то люмпеноид некогда был ее частью, однако вытесненный из нее, стал ее непримиримым врагом. В своем стремлении вернуть прежний порядок он проявляет себя таким же эгоцентристом, солипсистом и волюнтаристом, как и люмпен. По мнению люмпеноида, для возврата к бывшему положению вещей, которое он считает единственно справедливым, достаточно совершить простой, но решительный шаг, и тогда в механизме мироустройства чтото щелкнет, и все встанет на свои места. И если ктото не является горячим сторонником этого «простого шага», а тем более отрицает необходимость реставрации, то он — лютый враг люмпеноида, и для борьбы с ним хороши все средства.
Поскольку люмпеноид пребывает в положении люмпена не «по рождению», а в силу обстоятельств, в его отношениях с себе подобными сохраняются следы социальной привычки. Поэтому сообщества люмпеноидов, как правило, отличаются большей устойчивостью. У люмпеноидов есть более или менее постоянные привязанности, правда, они сильно обесценены свойственными им склочностью и нетерпимостью. У единства на основе «готтентотской морали» в среде люмпеноидов — более прочный характер, нежели в среде люмпенов. Во всяком случае, в борьбе против многочисленных «врагов» они способны на товарищескую взаимовыручку.
В отличие от люмпена, люмпеноид не чужд идейности. Он не притворяется приверженцем той или иной идеологии, а искренне верит в то, что пропагандирует. Мало того, в своих убеждениях люмпеноид довольно стоек — порой до фанатичности. Другое дело, что исповедуемые им идеологии — как раз те, под которые мимикрирует люмпен, т.е. национализм, религиозный фундаментализм и т.п. Причем в своем радикализме, нетерпимости, экстремизме и готовности к насилию люмпеноид может дать фору любому люмпену.
Мир глазами чиновника — это строго иерархизированная структура, существующая по принципам: «всяк сверчок знай свой шесток» и «ты начальник — я дурак, я начальник — ты дурак». Чиновник — отнюдь не эгоцентрист. Он понимает, что мир сложен, и для того, чтобы из нижней его точки переместиться в верхнюю, нужно приложить много усилий и обладать терпением. Он готов на это, но при достижении каждой последующей ступени иерархической лестницы ожидает наград в виде доступа к благам и привилегиям, закрепленным за данной ступенью. В отличие от люмпена, чиновнику свойственно чувство социальной ответственности, причем ее степень возрастает по мере приближения к высшей точке. Однако на практике это не совсем так, а чаще — совсем не так. Нередко при продвижении чиновника по службе увеличивается только объем полномочий, полагающихся ему благ и привилегий, тогда как ответственность умело распределяется среди подчиненных. Подобный нюанс, естественно, не афишируется. Зато бюрократия действительно сильна высоким уровнем корпоративной, клановой спайки. Разумеется, элемент конкуренции в отношениях между чиновниками тоже весьма силен, но он существенно ограничен обязательствами перед «своими». Нарушение этого кодекса чревато сходом с карьерной дистанции. В этике данного класса, как и у люмпенов и люмпеноидов, в значительной мере присутствует «готтентотская мораль», однако она заключена в рамки пристойности — конечно, насколько это возможно. Всетаки цель бюрократа — продвижение к вершинам иерархической вертикали, наиболее зримо воплощенной в государственном аппарате, а резкие движения в борьбе против «чужих» способны расшатать, а то и вообще разрушить такую вертикаль, лишив тем самым жизненного смысла существование чиновничества как класса.
В принципе чиновник — вовсе не раб идей. Даже в современном обществе для представителей, бюрократии характерно подчеркивать свою аполитичность, свой так наз. прагматизм. Когда же публичная политическая деятельность заставляет их формулировать собственные идеологические предпочтения, они проявляют изрядную гибкость, подстраиваясь под запросы избирателя. Тем не менее предлагаемые ими идейные построения насквозь пропитаны патерналистским духом, полны апологии государства как высшего достижения человеческого духа, а мир они воспринимают как жесткую вертикаль. Чиновник — всегда государственник и почти всегда консерватор. Подобно люмпенам и люмпеноидам, он склонен высоко оценивать значение насилия как метода политической практики. Другое дело, что в его понимании любое насилие обязательно должно быть санкционировано государством, т.е. легитимизировано и в конечном счете направлено на поддержание и укрепление существующей системы.
Предприниматели видят мир скорее горизонтальным, чем вертикальным, Вертикальность в нем — только частный случай, в основном свойственный взаимоотношениям работника и работодателя. В мире присутствуют разнозначимые величины, но, вопервых, в силу его динамичности трудно предугадать, какими они будут уже завтра, а вовторых, между ними нет даже элементов какой бы то ни было подчиненности — они равноправны. В связи с этим предприниматели склонны уважать даже незначительные «величины» — при условии, что те самодостаточны и обладают минимальным «капиталом», дающим им право голоса.
Несмотря на высокий уровень конкуренции, основной чертой которой, наиболее ценимой предпринимателями, является не столько жесткость в борьбе за прибыль, сколько гибкость, умение договариваться ко взаимной пользе, а также способность нести ответственность за принятые на себя обязательства. Именно умение договариваться и следовать достигнутым договоренностям, в понимании предпринимателя, — главный залог успеха.
В принципе отношения между предпринимателями можно охарактеризовать как договорные или, точнее, гражданские, на что и указывает происхождение терминов «буржуазия», «бюргеры» (т.е. горожане, граждане). Общественный договор, о котором писал Руссо [Руссо 1998], — это и есть тип отношений, связывающий как представителей буржуазии между собой, так и в целом класс предпринимателей с пользующимся его поддержкой государством. Не зря парламентаризм как способ достижения договоренностей наиболее понятен буржуазии. Именно в парламенте каждая из сторон, опираясь на имеющуюся в ее активе поддержку избирателей, добивается самых выгодных для себя условий, признавая при этом необходимость нести некие обязанности по отношению к социуму. Данная модель во многом воспроизводит повседневную предпринимательскую практику. Нельзя при этом не отметить, что идеал представительного органа для буржуазии — парламент, избираемый в соответствии с имущественным цензом. Человек, не способный заработать, не имеет, по мнению предпринимателей, права голоса, поскольку предъяввлять права может только тот, кто выполняет свои обязанности, — иждивенцам в их мире места нет.
Как и чиновник, предприниматель отнюдь не идеократичен. Абстрактной идее он всегда предпочитает конкретный интерес. Тем не менее жизненный опыт убеждает его в необходимости гарантий личной свободы, частной собственности и общественной безопасности. Предприниматель обычно — стихийный либерал и сторонник имущественноцензовой демократии. Он не противник насилия как метода политической и правовой практики, но и не принадлежит к его горячим сторонникам. Воспринимая насилие в качеств одного из инструментов решения проблем, но отнюдь не главного, предприниматель всегда стремится разрешить коллизию путем переговоров и к силовым методам прибегает только в случае крайней необходимости.
Показательно в этом плане данное одним из сторонников плюралистской (т.е. антиэлитистской) теории Р.Далем описание управленческих методов мэра г.НьюХэвен (США): «Он был не центром пирамиды, но центром заинтересованного круга. Он редко отдавал приказы. Он договаривался, просил, призывал поучаствовать, очаровывал, давил, апеллировал, урезонивал, предлагал компромисс, настаивал, строго спрашивал, угрожал; он очень нуждался в поддержке других лидеров, которые тоже сами не командовали. Он не командовал, а скорее торговался» [Dahl 1961]. Вот типичный образец деятельности представителя буржуазной политической элиты, существующей в условиях не столько вертикальных, сколько горизонтальных связей.
Для интеллигенции мир в еще большей степени горизонтален. В нем вообще отсутствует иерархичность, отношения между индивидами и группами лишены даже намека на подчиненность, каждый субъект обладает правом голоса. В этом мире нет конкуренции, поскольку места в нем хватает для всех, кто стремится жить в согласии с окружающими. Чувство социальной ответственности возведено интеллигенцией в ранг нравственного императива. Интеллигенция — единственный класс, представители которого чувствуют себя ответственными за состояние мира в целом. Отсюда — ее идеократизм, готовность бороться не за конкретные интересы, а за абстрактную идею. Отсюда — ее рационалистический идеализм, уверенность в том, что если людям все объяснить, то они согласятся действовать, исходя не из личной корысти, а из интересов всего общества. Отсюда — и ее самопожертвование и способность поступиться собственным благополучием ради общественного.
По сути картина мира, выстраиваемая интеллигенцией, представляет собой то, что принято определять как «социалистический идеал», понимаемый не в казарменнобюрократическом духе, а как максимально широкая социальная демократия, не приемлющая к тому же насилия в виде метода достижения политической цели. Интерпретируемая подобным образом идеология социализма была рождена именно интеллигенцией. В реальной политической борьбе, однако, сливки с эксплуатации этой доктрины снимали и продолжают снимать представители совсем других классов, охваченные стремлением отнюдь не к мировой гармонии, а к удовлетворению собственных, весьма прагматических, интересов и при этом не церемонящиеся в выборе средств. Так же прагматично они относятся и к самой интеллигенции, используя ее идеализм и готовность к самопожертвованию, а по достижении своих целей загоняя ее в «гетто».
В литературе распространено мнение, согласно которому интеллигенция, как социальная группа — «продукт модернизации традиционных обществ», возникший по инициативе государства, но не получивший достаточного рынка труда и в силу этого не столько выполняющий конкретные специализированные профессиональные функции, сколько занимающийся распространением в обществе «европейского», «западного», современного образования и образа жизни [Российская элита 1995]. Мне кажется, в данном случае вопрос о существовании интеллигенции в качестве социальной группы подменяется тезисом о ее политической роли. Вряд ли справедливо утверждение, что в США интеллигенции нет в принципе. Она есть (и многие ее представители широко известны), но американская интеллигенция фактически лишена, что называется, «сословной спеси» — не в последнюю очередь, видимо, потому, что ее роль в политике трудно назвать скольконибудь самостоятельной. В России же интеллигенция этой «спесью» переполнена — опять же в силу ее политической роли: на протяжении более чем столетия она вновь и вновь оказывалась единственной силой, которая в состоянии бросить вызов всевластию чиновничества. В какомто смысле интеллигенция замещает отсутствие на политической сцене других классов. Стоит тем самим заняться политикой, и влияние интеллигенции резко падает.
Описанные выше типы мировоззрения можно выстроить в своеобразную иерархию — по степени социальности их носителей. Люмпены и люмпеноиды — по причине своей асоциальности — займут в этой иерархии нижнюю ступень; интеллигенция, способная на самопожертвование ради общественного блага, — высшую; бюрократия и буржуазия — соответственно, вторую и третью. Установление такой иерархии позволяет определить степень зрелости любой политической элиты и меру участия общества в ее формировании.
Преобладание в политической элите люмпенов свидетельствует о высокой раздробленности общества и крайне напряженных, а то и враждебных отношениях между различными его составляющими. Обычно подобная ситуация — следствие глубочайшего кризиса, разрушающего систему социальных связей и ставящего общество на грань выживания. В условиях «войны всех против всех» старая элита, опиравшаяся на прежние социальные связи, лишается этой опоры, а на первый план выходят авантюристы, действующие по принципу «или пан, или пропал». Поскольку общество в целом стоит перед такой же дилеммой, оно и не может породить иных лидеров (как, например, в России времен гражданской войны 19)7 — 1920 гг., когда значительная часть страны находилась под властью всевозможных батек и атаманов, или в Чечне 1990х и особенно 1996 — 1999 гг.).
Доминирование чиновничества говорит о высокой степени организованности элиты, но слабости обратной связи между нею и остальным обществом, соединенным в одно целое во многом принудительномеханически, т.е. по сути самою же элитой. Бюрократия выступает в качестве активной стороны, народ — в качестве пассивной. Та легкость, с которой общество признает над собой господство элиты, объясняется не только его атомизированностью, но и тем, что внутриобщественные связи также строятся по принципу «господство — подчинение», т.е. носят патронклиентельный характер. Политическая элита в условиях господства чиновничества хотя и пополняет свои ряды за счет выходцев из прочих социальных классов, но делает это исключительно по инициативе вышестоящих инстанций и ими же установленным порядком.
Доминирование в элите буржуазии говорит о том, что ее формирование происходит с помощью механизмов саморегуляции: выборность власти, партийная система, прочие институты гражданского общества. Наличие таких механизмов позволяет бескровно корректировать баланс интересов различных групп политической элиты и, кроме того, закладывает основы для обратного воздействия общества на расстановку политических сил. Договорные гражданские связи между представителями элиты в той или иной степени отражают гражданские связи внутри социума в целом. В случае преобладания представителей буржуазии в политической элите социальная база последней довольно широка, поскольку сама по себе буржуазия (если подразумевать под ней не узкий слой коммерсантов, а всех, чья деятельность основана на частной инициативе и частной собственности) — массовый класс. Кроме того, прочие элитные группы — бюрократия и интеллигенция — тоже имеют возможность опереться на структуры гражданского общества (например, на профсоюзы) и таким образом выступать от имени рабочего класса и т.п.
Наконец, существенный удельный вес в политической элите интеллигенции (о ее доминировании мы не говорим) означает, что последняя либо выполняет политические функции других классов (прежде всего буржуазии это вполне реальная ситуация), либо значительная часть политиков ориентируется непосредственно на общественные интересы, что, в свою очередь, объясняется высоким уровнем консолидированности общества, решенностью существенной части социальных проблем, готовностью сильного прийти на помощь слабому исключительно из альтруистических побуждений (ситуация скорее гипотетическая). В последнем случае социальная база элиты наиболее широка, а структура элиты наиболее соответствует структуре общества в целом.
Особо подчеркну, что описанная иерархия — всего лишь схема, а не попытка изложить этапы развития политической элиты.
Сами по себе перечисленные группы — люмпены, чиновники, предприниматели и интеллигенция — это идеальные типы, которые поддаются вычленению только с относительно недавнего времени. На формирование политической элиты в течение даже не столетий, а тысячелетий существенное влияние оказывали родовые и сословные отношения, равно как и господство религиозного мировоззрения, что способствовало сакрализации власти. Так бюрократия как класс — прямая наследница военнофеодального сословия (недаром долгое время ее высшие слои формировались по сословнородовому принципу). Только полное искоренение родовых и сословных пережитков позволило бюрократии стать «классом в себе». Класс буржуазии, несмотря на то что зачатки гражданских отношений возникли еще внутри античной общины, также вырос в рамках феодального общества на базе одного из сословий. «Вход» в политическую элиту открылся для его представителей только после зарождения парламентаризма и существенного ограничения сословного принципа. Интеллигенция может вести свою родословную от духовенства, но вообще она не слишком укладывалась в рамки сословий, поэтому ее представителям если и удавалось войти в политическую элиту, то исключительно путем чиновной службы. Люмпенов во все времена «выносило наверх» только в переходные эпохи, когда рушились прежние общественные отношения, а новые утвердиться еще не успевали. Когда же переход завершался, на периферии политической элиты оседал довольно мощный слой люмпеноидов, грезивших о возвращении былого (что находило отклик в тех слоях общества, которые тоже тяжело адаптировались к новым реалиям). Однако только сравнительно недавно скольконибудь значительная прослойка люмпенов смогла цивилизоваться настолько, чтобы претендовать на роль хотя и низшей по статусу, но всетаки элитной страты. Ведь раньше, когда господствующие классы сами проводили откровенно грабительскую политику по отношению к остальному обществу, т.е. вели себя совершенно полюмпенски, собственно люмпенам оставалось разве что промышлять на большой дороге. Если говорить о люмпеноидах, то лишь в последнее столетиеполтора (а в нашей стране — всего несколько десятилетий) питательная среда люмпеноидов — старая элита и социальные слои, на которые она опиралась, — получили шанс сохраниться на политической сцене в качестве отдельной группы, а не подверглись физическому уничтожению.
Другой фактор, вносящий заметную путаницу в соотношение сил между различными группами политической элиты, — возрастной. В своем развитии каждый человек проходит этапы, — подобно ступенькам иерархии, по которым движется политическая элита (хотя некоторые люди еще в детстве проявляют способность к бескорыстию и самопожертвованию, а иные до caмой старости остаются эгоцентристами и волюнтаристами). Но в принципе преобладание в обществе молодежи — одного из самых активных общественных слоев — создает благоприятные условия для выплывания наверх разного род авантюристов. Недаром основными участниками революций и граждански х войн были довольно молодые люди. Сверх того, к старости большинство людей начинает нуждаться в опеке, и потому весьма благосклонно относятся к установлению патронклиентельных отношений между политической элитой и обществом. Поэтому увеличение в населении доли пожилых в значительной степени способствует укреплению позиций чиновничества. Наконец, пору зрелости, когда человек уже достаточно опытен, чтобы отличить золото от медной обманки, и еще достаточно уверен в своих силах, чтобы не нуждаться в покровителях, можно считать самым «гражданским» возрастом.
Сосуществование в любом развитом обществе всех четырех элитных групп, а также неравномерная индивидуальная эволюция разных их представителей, накладываясь на соответствующие тенденции в развитии общественных отношений, приводят в итоге к тому, что каждая из этих групп подразделяется на несколько подгрупп, воспроизводя стратификацию, свойственную всей политической элите. Например, буржуазная политическая элита включает в себя не только «чистых» предпринимателей, но и предпринимателейлюмпенов, предпринимателейчиновников и предпринимателейинтеллигентов, причем пропорции между данными подгруппами более или менее точно повторяют существующие между всеми, этими классами в политической элите.
Учитывая вышеперечисленные обстоятельства, попробую применить предложенную схему к изучению политической элиты современной России. Однако прежде всего нужен экскурс в историю.
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭЛИТА РОССИИ В XX веке:
РЕВОЛЮЦИЯ И ЭВОЛЮЦИЯ
Элита ш контрэлита дореволюционной России. Официальная политическая элита России той поры целиком состояла из чиновников. Причем в формировании ее структуры важнейшую роль играл сословный принцип. Высшие ступени бюрократической иерархии традиционно занимали представители самых видных дворянских родов. Выходцы из других сословий также имели шансы добиться высокого положения, причем по мере восхождения по иерархической лестнице они получали сначала личное, а затем и потомственное дворянство, однако на этом пути им приходилось преодолевать множество препятствий, в то время как военнофеодальная верхушка пользовалась режимом наибольшего благоприятствования, монополизировав не только власть, но и право на официальную политическую деятельность.
Между тем к началу XX в. российское общество уже нельзя было назвать феодальным. Сословный строй во многом подточило появление новых классов, не вписывающихся в структуру феодального общества, — рабочих, буржуазии, интеллигенции. В стране активно развивались рыночные отношения, распространившиеся не только на промышленность, но и на аграрный сектор. Миллионы людей жили в крупных городах, не слишком отличавшихся от европейских. Значительную часть общества (особенно из «образованных» классов) охватывали не столько патронклиентельные, сколько гражданские связи. В стране существовали даже некоторые институты гражданского общества — суды присяжных, независимая (хотя и не во всем свободная) пресса и пр. Тем самым создавались предпосылки для изменения социального облика политической элиты, ликвидации в ней монополии бюрократии. Однако изза того, что режим не только не способствовал этому, но, напротив, делал все, чтобы закрепить status quo, вместо расширения социальной базы официальной политической элиты Россия получила политическую контрэлиту.
Контрэлита формировалась путем создания нелегальных партий. Процесс этот начался в 1870х годах (или даже на полстолетия раньше — с появлением декабристских обществ), однако необратимый характер он приобрел к 1900м годам. Социальную базу таких партий составили различные слои интеллигенции. Российскую буржуазию — как начала века, так и его конца отличала политическая апатия, обусловленная во многом крайней неоднородностью данного класса. Те слои общества, которые можно было с натяжкой отнести к буржуазии, оставались, по сути, сословиями феодального общества. Малообразованное (а иногда и вовсе необразованное) купечество, мещанство, не говоря уж о зажиточном крестьянстве, жили в мире патронклиентельных связей и даже не помышляли об участии в политической жизни. Горстка же европеизированной буржуазии, которая могла претендовать на вхождение в состав политической элиты, предпочитала устраивать свои дела, не конфликтуя со всемогущей бюрократией, а, напротив, вступая с нею в тесные неформальные связи.
Интеллигенция, конечно, тоже была довольно неоднородна — хотя в силу различии в происхождении. Например, представители благополучных слоев общества, тем более привилегированных классов, зачастую с трудов находили взаимопонимание с выходцами из низов, однако эти трудности носили содержательный, а не «лингвистический» характер, т.е. те и другие говорили на одном языке. Самое же главное — интеллигенция как класс возникла относительно недавно. Мировоззрение любого ее слоя несовместимо с феодальными порядками и, что особенно важно, подразумевает ее активное участие в общественной, а следовательно, и в политической жизни.
Под традиционной классификацией партий начала XX в. по идейному признаку — либералы и социалисты (социалдемократы, эсеры, анархисты и пр.) — можно обнаружить четкую социальную подоплеку, которая, однако, существенно отличается от той, какую предлагают марксисты. Согласно представленной в данной статье концепции, эти партии имели своей социальной базой отнюдь не буржуазию, пролетариат и т.д., а разные слои одного и того же класса — интеллигенции. Так, либеральные организации — кадетекая партия и ее предшественники — создавались представителями буржуазной интеллигенции, выступавшими за эволюционное преобразование государства и общества. Мировоззрение же социалистов было люмпенизировано, что выражалось прежде всего в волюнтаризме, апологии насилия, неразборчивости в выборе средств. Характерно, что этот акцент проступал тем явственнее, чем левее было то или иное течение (и, кстати, чем моложе были его участники). А организации анархистов вообще находились на грани, за которой начиналось перерождение в обычные банды. Волюнтаристские методы практиковали эсеры, предпочитавшие индивидуальный террор. Грезили вооруженным восстанием и не брезговали «эксами» эсдекибольшевики. Более или менее придерживались «правил приличия» разве что эсдекименьшевики, да и те не демонстрировали особого пуризма. Зрелость эсдековбольшевиков по сравнению с анархистами и эсерами проявлялась в том, что индивидуалистическому волюнтаризму они противопоставляли стремление к созданию иерархизированной по военному образцу машины насилия — слепка со структуры госаппарата. Можно сказать, что анархистам и эсерам большевики противостояли как интеллигентыпротобюрократы люмпенинтеллигентам.
Внутри российской контрэлиты начала века доминирующее место занимало, безусловно, левое крыло — социалистические партии и возникли раньше, и численностью были поболее. Причин тому несколько и в первую очередь следующая: постоянный приток выходцев из низших классов усиливал позиции в основном люмпенинтеллигентов и интеллигентовпротобюрократов — им присущ более низкий социальный статус, чем, допустим, интеллигентам буржуазным. Кроме того, действия официальной бюрократической элиты, встречавшей репрессиями любую попытку нарушить ее монополию на власть, ставило контрэлиту перед выбором: или же отвечать насилием на насилие, или вовсе отказаться от претензий на участие в политической жизни. Индивидуальный террор, «эксы» и т.п. потому и практиковались так широко, что получали молчаливое одобрение интеллигентскою сообщества. Наконец, многочисленные примеры классового антагонизма, который пронизывал всю общественную жизнь, — между землевладельцамипомещиками и крестьянами, между рабочими и работодателями и т.п. — делали аргументы революционеров более убедительными, нежели их оппонентовреформистов. Каждый всплеск крестьянских или рабочих волнений усиливал контрэлиту в целом, но прежде всего укреплял позиции ее революционной части.
Связь между элитой и контрэлитой в дореволюционной России носила обратно пропорциональный характер: если первая теряла влияние, то вторая его расширяла, и наоборот. Это объяснялось тем, что они сосуществовали в едином социокультурном пространстве, рекрутируя своих «солдат» из числа так наз. образованных классов. И если монополию на власть элите до поры удавалось удерживать за собой, то идейную гегемонию она уступила контрэлите гораздо раньше — причем в условиях, когда чиновничество уже не было отгорожено от общества ощущением собственной сословной исключительности, а следовательно, не имело иммунитета против «чуждых идейных влияний».
В 1905 г. официальная элита сдавала позиции катастрофическими темпами. Поражения в русскояпонской войне, Кровавое воскресенье, беспрецедентный подъем забастовочного движения, мощные крестьянские волнения, восстания на флоте — все это ослабляло власть и усиливало напор контрэлиты. В итоге правящая элита была вынуждена идти на одну уступку за другой. Сначала она согласилась на созыв законосовещательной Государственной думы, а затем, после мощнейшей октябрьской политической стачки, парализовавшей жизнь страны, — на придание Думе законодательных функций и на официальное провозглашение гражданских свобод. Эти уступки, однако, раскололи контрэлиту на умеренную (либеральную) и непримиримую (социалистическую), что позволило при нейтралитете первой репрессиями обезоружить вторую.
Тем не менее контрэлита впервые в истории страны получила шанс преодолеть свою маргинальность и приобрести хотя бы полуофициальный статус. Две первые Думы, фактически состоявшие из контрэлиты, продолжали борьбу с официальной элитой. Лишь в результате существенного изменения избирательного закона власть смогла сформировать такой парламент, большинство в котором получили ее сторонники и представители тех сил, что предпочитали сотрудничать, а не конфликтовать с ней. Но по существу проблема контрэлиты осталась нерешенной. В России было дозволено создание партий, однако именно контрэлитные партии (кадетская и социалистические) легализованы не были. Да, у представителей интеллигентской оппозиции появилась возможность избираться в Думу — причем не только у кадетов, но и у социалистов разных направлений. Но незначительность их удельного веса не оставила им никакой другой перспективы, кроме как использовать парламентскую трибуну в качестве еще одного бастиона противостояния власти.
Таким образом, создание некоего подобия парламента привело не к ликвидации контрэлиты, а к ее временному отступлению — при частичной адаптации к новым условиям. Она отошла на второй план, чтобы дожидаться своего часа. Попытки власти установить жесткий контроль за ее деятельностью приносили только отдельные успехи — в виде ликвидации сети подпольных организаций социалистических партий. Полностью убрать контрэлиту с политической сцены не удавалось, поскольку ее порождал сам ход общественных процессов.
Час контрэлиты пробил в феврале 1917 г., когда верховная власть сумела дискредитировать себя настолько, что потеряла поддержку не только Думы, но и собственного аппарата. В один «прекрасный» день, после отречения Николая П от престола, элита и контрэлита просто поменялись местами. Точнее, традиционная бюрократическая элита перестала быть таковой, a ее место заняла контрэлита.
Революция 1917 — 1920 гг.: судьбы элиты и контрэлиты. Трансформация контрэлиты в элиту с самого начала пошла по не совсем традиционному пути. Классическая схема предусматривала созыв Учредительного собрания и принятие на нем Конституции с последующими выборами парламента и формированием органов исполнительной власти. В 1917 г. против этого никто не возражал. Задача подготовки выборов в УС была возложена на Временное правительство, сформированное участниками Прогрессивного блока в IV Госдуме. Во ВП входили в основном представители умеренной, кадетской части контрэлиты, а также несколько октябристов, которых при всем желании нельзя отнести к контрэлите. Тем временем радикальная, социалистическая, часть контрэлиты начала (еще до формирования Временного правительства) создавать своеобразные параллельные органы власти — Совета рабочих и солдатских (а затем и крестьянских) депутатов. На первых порах во главе Советов стояли умеренные социалисты — меньшевики и правые эсеры: еще до февраля 1917 г. проявлявшие готовность к сотрудничеству не только с кадетами, но и с властью. Руководство ЦИК съезда Советов не претендовало на передачу ему властных полномочий, признавая приоритет Временною правительства, которое к тому же стремительно «розовело». Однако непримиримая часть социалистов — большевики, левые эсеры, анархисты — выступала категорически против любой поддержки этого правительства, требуя перехода от двоевластия к всевластию Советов. Причем в стремлении к своей цели она всячески потакала люмпенским настроениям солдатской массы, составлявшей на тот момент основную социальную базу революции.
Первая попытка «непримиримых» добиться передачи власти Советам закончилась провалом. Временное правительство, заручившись поддержкой ЦИК съезда Советов, даже объявило о привлечении к суду ряда лидеров РСДРП(б). Однако к этому времени его собственные позиции были уже не так прочны. Изза промедления с решением самых насущных проблем (война, земля, хлеб) авторитет Временного правительства быстро падал. В августе этим воспользовалась часть старой элиты, а именно генералитет, поддержанный умеренной частью былой контрэлиты в лице кадетов (которых подтолкнула к данному союзу серия сокрушительных неудач на местных выборах).
Но поднятый ею «корниловский мятеж» потерпел неудачу, приведя лишь к реабилитации большевиков и их союзников. В результате к осени 1917 г. последние сумели получить большинство в Петроградском и Московском Советах и взяли курс на вооруженный захват власти. В конце октября, за несколько недель до выборов в Учредительное собрание, они свергли Временное правительство и объявили съезд Советов рабочих и солдатских депутатов высшим органом власти в стране.
Политическая борьба тем самым была переведена в плоскость, где главным источником силы становилась не апелляция к избирателю, а способность обеспечить себе поддержку самой активной части населения. Инструментом обеспечения такой поддержки выступали в первую очередь партии. Увеличение их численности в десятки раз привело к почти полной утрате ими своего интеллигентского характера. Так, кадетская партия из буржуазноинтеллигентской наконецто превратилась в преимущественно буржуазную, отстаивающую интересы наиболее состоятельной части общества (включая отчасти и бывшие привилегированные сословия), которая всегда составлял незначительное меньшинство российского населения. Партии меньшевиков и особенно эсеров вбирали в себя множество случайных элементов, представлявших все слои российского общества, что, с одной стороны, обеспечивало им внушительную численность, но с другой — обусловливало и их организационную рыхлость. Анархисты, как всегда, балансировали на грани скатывания в криминальнолюмпенскую стихию. И только большевики, несмотря на поощрение люмпенских настроений в армии и обществе, относились к формированию своих рядов с похвальной основательностью, отдавая предпочтение тем выходцам из «низших классов», для которых возможность встроиться в иерархически структурированную систему была гораздо ценнее, чем «свобода самовыражения», «неотъемлемые права личности» и т.п. Другими словами, большевистская партия строилась как партия протобюрократии, требующая от своих членов суровой дисциплины, а взамен гарантирующая им быстрое повышение их социального статуса — независимо от объема социокультурного капитала.
Партийный характер Советского государства был очевидным с самого начала. Несмотря на то, что формально в Совет народных комиссаров входили левые эсеры, реальные рычаги управления были у большевистского руководства. То, что в понимании новых властителей лозунг «Вся власть — Советам!» означает «Вся власть — большевикам!», стало ясно после таких шагов, как запрет несоциалистической прессы, разгон Учредительного собрания (поскольку большинство в нем получили эсеры), создание чрезвычайных репрессивных органов, непризнание результатов выборов в тех Советах, над которыми большевикам не удалось установить или сохранить свой контроль, и т.п. Расправившись с противниками, большевики принялись за союзников — сначала анархистов (с ними вынуждена была бы бороться любая власть, поскольку большинство их организаций превратились в обычные банды), а затем и левых эсеров — тем более, что те дали неплохой повод, попытавшись совершить государственный переворот.
Надо, однако, отдать большевикам должное — в отличие от своих предшественников, они не стали откладывать в долгий ящик решение «горящих» проблем, в первую очередь мира и земли. В считанные месяцы они провели уравнительную аграрную реформу и заключили сепаратный мир с Германией, отправив по домам многомиллионную солдатскую массу. Тем самым была устранена почва, на которой произрастала революционная сумятица, и политика возвращена в ее привычное русло. Из заложницы настроений вырванных из своей среды и искусственно собранных в одном месте представителей «низших» классов она вновь стала сферой приложения усилий различных элитных групп.
Впрочем, своей волюнтаристской экономической политикой большевики довольно быстро восстановили против себя широкие слои российского общества, чем не преминули воспользоваться оттесненные ими ранее политические силы. Однако в развязавшейся вследствие этого гражданской войне непосредственное участие принимала только наиболее активная часть населения, мобилизованная той или иной элитной группой. Прочие его слои втягивались в борьбу по мере того, насколько успешно какойто ее участник реализовывал имевшийся у него властный ресурс.
Основными действующими силами гражданской войны являлись:
1) «красные» — наследники радикальносоциалистической части дореволюционной контрэлиты, мобилизовавшие в свои ряды выходцев из «низших» классов («сознательных рабочих и крестьян»), которым в обмен на беспрекословное подчинение «революционной дисциплине» гарантировалось стремительное повышение социального статуса;
2) «белые» — осколки старой элиты вкупе с умеренной, буржуазнолиберальной, частью контрэлиты, опиравшиеся в основном на более или менее благополучные слои общества;
3) «розовые» — представители умеренносоциалистической части контрэлиты, также апеллировавшие к «рабочим и крестьянам», но чрезмерно идеократизировавшие мотивы, по которым выходцы из низов приходили в политику, а потому не снискавшие успеха в эксплуатации свойственных этим классам особенностей социального мировоззрения;
4) «зеленые» — многочисленные люмпены, всплывшие на поверхность исключительно благодаря развалу государственных институтов и изредка маскировавшие практику тотального грабежа некоей идеологической «этикеткой», как правило, анархистской.
Конфигурация расстановки сил определялась противостоянием «красных» и «белых» в силу их большей, по сравнению с другими группами, организованности. Победа «красных» во многом была задана их не в пример более широкой социальной базой, а также серьезной внутренней разнородностью «белых». Кроме того, «красным» удалось нейтрализовать, а во многих случаях и привлечь на свою сторону «розовых» и «зеленых». Впрочем, по окончании гражданской войны пришел черед и временных попутчиков большевиков, которые так же, как и «белые», попаяй под каток репрессий.
Покончив затем с остатками интеллигентской вольницы (в виде свободы фракций) в собственных рядах, большевики фактически восстановили систему, при которой политическую элиту составляла только бюрократия. Правда, в отличие от дореволюционной эпохи, формирование элиты не только имело бессословный характер, но и происходило по принципу перевернутой пирамиды. Если прежняя элита отдавала предпочтение дворянскому сословию, а освежала свою кровь за счет представителей «образованных» классов, то новая бюрократия намеренно делала ставку на выходцев из низов как наиболее массовую и динамичную часть общества. Их постоянно нарастающий приток усиливал именно элиту, а не ее оппонентов, как было до 1917 г. Благодаря этому «пролетарская» бюрократия — в отличие от «царского режима» имела возможность беспощадно подавлять проявления недовольства со стороны рабочих и крестьян руками тех, кто был родом из той же среды. К тому же, исправив «ошибку» прежней власти, «государство рабочих и крестьян» ликвидировало саму почву, на которой могла вырасти новая контрэлита, оно подвергало репрессиям не отдельных индивидов, переходящих в оппозицию системе, а целиком классы, бывшие питательной средой для контрэлиты. «Царский режим» позволить себе такого не мог, поскольку нуждался в существовании самодостаточных «образованных» классов, служивших источником пополнения его сил.
«Пролетарская» бюрократия и ее эволюция. Особенности способа самовоспроизводства «пролетарской» бюрократии диктовали и специфику политического стиля новой государственной машины. Люмпенизация кадрового состава госаппарата вкупе с постоянным притоком «выдвиженцев» существенно снизила уровень управленческой культуры, а постоянная борьба с интеллигенцией (в т.ч. и с ее остатками в своих партийных рядах) еще больше нивелировала разницу между теми, кто занимал верхние ступени бюрократической иерархии, и теми, кто находился внизу. Все это лишало государстве более или менее «тонких» инструментов воздействия на общественную жизнь, оставляя в его арсенале только самые «грубые». В итоге при решении любой проблемы предпочтение отдавалось прямому принуждению и насилию. Так , трудности с государственными хлебозаготовками привели сначала к насильственному изъятию зерна, а затем к полному лишению крестьян собственности и к их «третьему закрепощению». Огрубление методов управления государством делало еще более частым гребень отрицательного отбора внутри бюрократической элиты и выводило на верхние ступени людей, не способных ни к чему, кроме организации репрессий; и, напротив, создавало условия для новых «чисток», в результате которых из госаппарата выводились все, чей культурный и образовательный уровень оказывался «слишком» высок. В этом свете вполне закономерной выглядела последовательность сменявших друг друга кампаний, направленных то «вовне», то «вовнутрь» госаппарата: запрет фракций в РКП(б); ликвидация остатков старых элит и контрэлит и представителей «эксплуататорских» классов; борьба с партийными «оппозициями» и «уклонами» (1920е годы); «ликвидация кулачества как класса», коллективизация, борьба с «вредительством», спецеедство; репрессии против остатков партийной оппозиции и вообще всех представителей «ленинской гвардии», чей культурный уровень превышал некую отметку и т.п.
Процесс нивелировки кадрового состава госаппарата шел особенно активно в 1930е годы, однако рецидивы «подрезки» бюрократической верхушки случались и в конце’1940х — начале 1950х годов, не подкрепленные на сей раз соответствующими процессами «внизу» (чем объяснялся и гораздо меньший масштаб репрессий). Но все это не могло продолжаться вечно. Качест венные изменения в обществе коснулись и бюрократии: рос ее образовательный уровень, повышалась квалификация, усиливалась дифференциация между различными ступенями бюрократической иерархии. Иными словами, создавались предпосылки для превращения советского чиновничества из «класса в себе» в «класс для себя». Этот процесс завершился уже после смерти Сталина, когда, после вспышки острой конкурентной борьбы, которая велась еще прежними методами, высший слой партийной бюрократии, отказавшись от репрессий в отношении потерпевших поражение противников, как бы подписал своеобразный пакт о даровании чиновничьему сообществу гарантированного набора минимальных прав — наподобие того, какой был жалован российскому дворянству в 1760х годах.
С этого времени номенклатура стала правящим классом советского общества. Номенклатурным способом политическая элита формировалась с момента возникновения Советского государства, однако до второй половины 1950х годов номенклатура была скорее объектом манипулирования для вла стной верхушки, нежели самостоятельным субъектом политики. Теперь же, добившись определенных гарантий неприкосновенности, она получила возможность действовать в соответствии с собственным пониманием своих интересов, т.е. вести себя как самодостаточный класс.
В.Пастухов выделяет следующие этапы развития номенклатуры в СССР:
1) середина 1950х — превращение номенклатуры в «класс в себе» («Она еще не стала особой социальной группой. Но чехарда назначений на руководящие посты прекращается. Борьба без правил сменяется борьбой «по правилам»); 2) середина 1960х — создание объективных и субъективных предпосылок для превращения номенклатуры из «класса в себе» в «класс для себя» («Чиновник уже относится к своей должности как к собственности»);
3) 1970е — первая половина 1980х — окончательное оформление облика советской номенклатуры («Должность рассматривается как возможность пользоваться частью государственной собственности») [Пастухов 1993: 50]. С известными оговорками с данной схемой можно было бы согласиться (хотя, на мой взгляд, номенклатура была «классом в себе» с самого начала существования «рабочего государства», а «классом для себя» стала на рубеже 1950х — 1960х годов), он приходит к неожиданному выводу: «Таким образом, в стране постепенно устанавливались опосредованно буржуазные отношения» [Пастухов 1993: 51]. Из того, что номенклатура постепенно превращала государственную службу в инструмент извлечения личных доходов, никаких буржуазных отношений — ни опосредованных, ни тем более непосредственных — не возникало и возникнуть не могло. С тем же успехом можно утверждать, что в XVI — XVII вв. царь, отправляя воеводу на кормление, опосредованно вводил его в состав класса предпринимателей.
Следует отметить, что в отличие от дворянства XVIII в. советское чиновничество, закрепив за собой минимальный набор прав, не обделило ими и остальное общество. Впрочем, иного и не могло быть — партийная бюрократия была куда менее замкнута, и ее доминирование базировалось не на отстаивании сословных привилегий, а, напротив, на вбирании в себя максимального числа активных элементов из всех слоев населения. Можно сказать, что членам советского общества было даровано право на частную жизнь. Государство значительно «ослабило ошейник», почти прекратив преследования граждан за частное проявление недовольства, за рассказанный в компания анекдот, за интерес к непоощряемому «сверху» фасону одежды или стилю музыки и т.п. Общественное инакомыслие все так же преследовалось (хотя и с меньшей жестокостью), однако репрессии были направлены именно на индивидов, а не на целые социальные группы. Все это формировало условия для возникновения в обществе контрэлиты, социальную базу которой, как в дореволюционной России, вновь составила интеллигенция. Советская контрэлита, правда, была лишена таких инструментов, как собственная пресса или возможность создавать политические организации, поэтому и влияние имела гораздо меньшее, чем дореволюционная. Однако сам факт ее появления свидетельствовал о том, что в самодостаточный класс — со своим мировоззрением и пониманием своего интереса — начала превращаться не только бюрократия, но и интеллигенция.
Не менее важным для судеб страны оказалось и то, что, получив известную свободу в частной жизни, значительная часть населения стала использовать ее для установления новых, договорных, т.е. гражданских, связей. Гражданские отношения проникали и внутрь чиновничьего сообщества, во многом изменяя его поведение. На смену беспрекословному подчинению любому приказу сверху пришла практика иерархических торгов, в ходе которых каждый ведомственный или территориальный бюрократический клан активно лоббировал свой интерес, стараясь интерпретировать исходящие от вышестоящей инстанции импульсы к своей выгоде. Это, с одной стороны, придавало отношениям внутри чиновничьего сообщества большую горизонтальность, но с другой — вело к тому, что экономическая политика государства постепенно превращалась в заурядное «проедание» природных богатств. Такая система срабатывала только в условиях благоприятной мировой экономической конъюнктуры, когда СССР имел возможность получать баснословную прибыль от экспорта минерального сырья. Рано или поздно этому «раю» должен был прийти конец, и в начале 1980х годов, когда были исчерпаны самые богатые нефтяные месторождения и резко упали мировые цены на энергоносители, это случилось.
К такому повороту событий система оказалась не готова. Попытки вернуть управляемость путем ужесточения бюрократической дисциплины, предпринятые при Ю.Андропове, были неудачными. И общество в целом, и само чиновничество, чья частная жизнь была пронизана гражданскими отношениями, давно научились гасить, да и просто игнорировать идущие сверху импульсы, а для организации масштабных репрессий не хватало ни решимости, ни соответствующего контингента исполнителей. Эпоха нивелировки «пролетарской» бюрократии осталась далеко позади, и чиновничество уже четверть века как перестало быть гомогенной массой. Каждое новое поколение бюрократов по своему культурнообразовательному уровню и адаптационным способностям существенно отличалось от предыдущего. На это накладывалось столкновение различных ведомственных и местных интересов. А у кормила власти стояли люди, сформировавшиеся еще в сталинскую эпоху и изза слабого здоровья и преклонного возраста (что было предметом всеобщих насмешек) неадекватно представлявшие себе масштаб стоящих перед страной задач.
Необходимость обновления управленческой элиты СССР — причем не зици только в смысле омоложения, но и в смысле расширения социальномировоззренческих горизонтов — была настолько назревшей, что предпринятые М. Горбачевым в этом направлении шаги вызвали горячее одобрение как среди населения в целом, так и в среде бюрократии. В то же время придание системе большей динамичности и открытости, а также раскрепощение общественной (= интеллигентской) инициативы, которые, по замыслу, должны были содействовать решению стоявших перед страной проблем, на деле лишь выявили глубину кризиса экономики страны, а также способствовали быстрому развитию контрэлиты, наконецто получившей такие мощные инструменты самоорганизации, как независимые СМИ и возможность создания партий.
Будь советская бюрократия гомогенна, она смогла бы обуздать контрэлиту. Однако противоречия между различными ее группами оказались даже глубже, чем между нею и интеллигентской общественностью. Какаято часть чиновничества, включая высшее руководство страны, в своем стремлении к переменам была вполне солидарна с контрэлитой, какаято, напротив, требовала остановить «отход от принципов». Подавляющее же большинство, понимая, что изменений не избежать, плохо представляло, в каком направлении идет развитие, и просто плыла по течению (именно к этому большинству относился и сам Горбачев).
Критики тогдашних руководителей страны справедливо утверждают, что ни сам Горбачев, ни его соратники не имели четкого плана преобразований. Действительно, власть, чувствуя себя бессильной в условиях все углубляющегося кризиса, более всего была озабочена тем, чтобы укрепить собственное положение. Для этого она и шла на меры, которые, по ее представлению, упрочили бы ее позиции в глазах общественности, в частности, на проведение альтернативных выборов в органы законодательной власти. По замыслу руководства КПСС, это обеспечило бы власти легитимность (не в специфически советском, а в общепризнанном понимании данного термина) и обезопасило бы ее от критики как слева, так и справа. Однако по вечному закону бюрократической жизни («хотели как лучше. «) последствия для партийной элиты оказались поистине катастрофическими.
Уже на Съезде народных депутатов СССР, выборы в который проходили хоть и на альтернативной основе, но под бдительным контролем партийных органов, появилась парламентская оппозиция в лице Межрегиональной депутатской группы. С одной стороны, это во многом решало проблему контрэлиты: с получением доступа в органы представительной власти она превратилась в оппозиционную часть элиты. С другой — сложившаяся за семь десятилетий система управления государством вообще не допускала возможности существования официальной оппозиции, она и самихто выборов не допускала. Поддерживать видимость того, что «черное есть белое», а всевластие номенклатуры — это народовластие, возможно было, только сурово пресекая всякое инакомыслие. «Плюрализм мнений», тем более в органах власти, ставил под удар основы строя, в частности, статью 6 Конституции СССР о «направляющей и руководящей роли» КПСС в политической жизни общества. Поэтому, даже сохраняя контроль над подавляющей частью депутатского корпуса, руководство КПСС уже через полгода с небольшим после начала работы Съезда вынуждено было согласиться с требованиями оппозиции и хотя бы номинально отказаться от монополии партноменклатуры на политическую власть.
Еще хуже обстояло дело со второй волной выборов — в Советы республиканского и местного уровней. Здесь, во всяком случае в РСФСР (а еще раньше — в республиках Прибалтики), ситуация вообще вышла изпод контроля партийных органов, и основные рычаги управления перешли к оппозиции. В истории государства, а значит, и в истории политической элиты, начался новый период.
- http://society.polbu.ru/korgunyk_politelita/ch02_all.html
- http://studfiles.net/preview/5879476/page:4/
- http://sbiblio.com/BIBLIO/archive/korgunuk_politelita/