О предметном мышлении с физиологической точки зрения

• ЖАНРЫ 358
• АВТОРЫ 249 990
• КНИГИ 567 927
• СЕРИИ 20 892
• ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 515 904

В книге представлены избранные работы выдающегося русского физиолога и психолога Ивана Михайловича Сеченова (1829-1905). Кроме классического труда «Рефлексы головного мозга» (1863), открывшего эру объективной психологии, в книгу вошли поздние работы ученого, в которых он обращается к психофизиологии и теории познания, анализируя широчайший спектр явлений — от бессознательных реакций у животных до высших форм восприятия у человека. К. А. Тимирязев, говоря о невероятной широте диапазона интересов своего учителя и значительности его вклада в отечественную науку, отмечал: «Если прибавить к этому блестящую, замечательно простую, ясную форму, в которую он облекал свои мысли, то станет понятно то широкое влияние, которое он оказал на русскую науку, на русскую мысль даже далеко за пределами своей аудитории и своей специальности».

Сеченов Иван Михайлович

Рефлексы головного мозга[ 1 ]

Вам, конечно, случалось, любезный читатель, присутствовать при спорах о сущности души или ее зависимости от тела. Спорят обыкновенно или молодой человек с стариком, если оба натуралисты, или юность с юностью, если один занимается больше материей, другой духом. Во всяком случае спор выходит истинно жарким лишь тогда, когда бойцы немного дилетанты в спорном вопросе. В этом случае кто-нибудь из них, наверное, мастер обобщать вещи необобщимые (ведь это главный характер дилетанта), и тогда слушающая публика угощается обыкновенно спектаклем вроде летних фейерверков на петербургских островах. Громкие фразы, широкие взгляды, светлые мысли трещат и сыплются, что твои ракеты. У иного из слушателей, молодого, робкого энтузиаста, во время спора не раз пробежит мороз по коже; другой слушает, притаив дыхание; третий сидит весь в поту. Но вот спектакль кончается. К небу летят страшные столбы огня, лопаются, гаснут. и на душе остается лишь смутное воспоминание о светлых призраках. Такова обыкновенно судьба всех частных споров между дилетантами. Они волнуют на время воображение слушателей, но никого не убеждают. Дело другого рода, если вкус к этой диалектической гимнастике распространяется в обществе. Там боец с некоторым авторитетом легко делается кумиром. Его мнения возводятся в догму, и, смотришь, они уже проскользнули в литературу. Всякий, следящий лет десяток за умственным движением в России, бывал, конечно, свидетелем таких примеров, и всякий заметил, без сомнения, что в делах этого рода наше общество отличается большою подвижностью.

Есть люди, которым последнее свойство нашего общества сильно не нравится. В этих колебаниях общественного мнения они видят обыкновенно хаотическое брожение неустановившейся мысли, их пугает неизвестность того, что может дать такое брожение; наконец, по их мнению, общество отвлекается от дела, гоняясь за призраками. Господа эти с своей точки зрения, конечно, правы. Было бы, без сомнения, лучше, если бы общество, оставаясь всегда скромным, тихим, благопристойным, шло неуклончиво к непосредственно достигаемым и полезным целям и не сбивалось бы с прямой дороги. К сожалению, в жизни, как в науке, всякая почти цель достигается окольными путями и прямая дорога к ней делается ясною для ума лишь тогда, когда цель уже достигнута. Господа эти забывают, кроме того, что бывали случаи, когда из положительно дикого брожения умов выходила со временем истина. Пусть они вспомнят, например, к чему привела человечество средневековая мысль, лежавшая в основе алхимии. Страшно подумать, что сталось бы с этим человечеством, если бы строгим средневековым опекунам общественной мысли удалось пережечь и перетопить, как колдунов, как вредных членов общества, всех этих страстных тружеников над безобразною мыслью, которые бессознательно строили химию и медицину. Да, кому дорога истина вообще, т. е. не только в настоящем, но и в будущем, тот не станет нагло ругаться над мыслью, проникшей в общество, какой бы странной она ему ни казалась.

Имея в виду этих бескорыстных искателей будущих истин, я решаюсь пустить в общество несколько мыслей относительно психической деятельности головного мозга, мыслей, которые еще никогда не были высказаны в физиологической литературе по этому предмету.

Дело вот в чем. Психическая деятельность человека выражается, как известно, внешними признаками, и обыкновенно все люди, и простые, и ученые, и натуралисты, и люди, занимающиеся духом, судят о первой по последним, т. е. по внешним признакам. А между тем законы внешних проявлений психической деятельности еще крайне мало разработаны даже физиологами, на которых, как увидим далее, лежит эта обязанность. Об этих-то законах я и хочу вести речь.

Войдемте же, любезный читатель, в тот мир явлений, который родится из деятельности головного мозга. Говорят обыкновенно, что этот мир охватывает собою всю психическую жизнь, и вряд ли есть уже теперь люди, которые с большими или меньшими оговорками не принимали бы этой мысли за истину. Разница в воззрениях школ на предмет лишь та, что одни, принимая мозг за орган души, отделяют по сущности последнюю от первого; другие же говорят, что душа по своей сущности есть продукт деятельности мозга. Мы не философы и в критику этих различий входить не будем. Для нас, как для физиологов, достаточно и того, что мозг есть орган души, т. е. такой механизм, который, будучи приведен какими ни на есть причинами в движение, дает в окончательном результате тот ряд внешних явлений, которыми характеризуется психическая деятельность. Всякий знает, как громаден мир этих явлений. В нем заключено все то бесконечное разнообразие движений и звуков, на которые способен человек вообще. И всю эту массу фактов нужно обнять, ничего не упустить из виду? Конечно, потому что без этого условия изучение внешних проявлений психической деятельности было бы пустой тратой времени. Задача кажется на первый взгляд действительно невозможною, а на деле не так, и вот почему.

Все бесконечное разнообразие внешних проявлений мозговой деятельности сводится окончательно к одному лишь явлению — мышечному движению. Смеется ли ребенок при виде игрушки, улыбается ли Гарибальди, когда его гонят за излишнюю любовь к родине, дрожит ли девушка при первой мысли о любви, создает ли Ньютон мировые законы и пишет их на бумаге — везде окончательным фактом является мышечное движение. Чтобы помочь читателю поскорее помириться с этой мыслью, я ему напомню рамку, созданную умом народов и в которую укладываются все вообще проявления Мозговой деятельности, рамка это — слово и дело. Под делом Народный ум разумеет, без сомнения, всякую внешнюю механическую деятельность человека, которая возможна лишь при посредстве мышц. А под словом уже вы, вследствие вашего развития, должны разуметь, любезный читатель, известное сочетание звуков, которые произведены в гортани и полости рта при посредстве опять тех же мышечных движений.

Итак, все внешние проявления мозговой деятельности действительно могут быть сведены на мышечное движение[ 2 ]. Вопрос чрез это крайне упрощается. В самом деле, миллиарды разнообразных, не имеющих, по-видимому, никакой родственной связи, явлений сводятся на деятельность нескольких десятков мышц (не нужно забывать, что большинство последних органов представляет пары, как по устройству, так и по действию; следовательно, достаточно знать действие одной мышцы, чтобы известна была деятельность ее пары). Кроме того, читателю становится разом понятно, что все без исключения качества внешних проявлений мозговой деятельности, которые мы характеризуем, например, словами: одушевленность, страстность, насмешка, печаль, радость и пр., суть не что иное, как результаты большего или меньшего укорочения какой-нибудь группы мышц — акта, как всем известно, чисто механического. С этим не может не согласиться даже самый заклятый спиритуалист. Да и может ли быть в самом деле иначе, если мы знаем, что рукою музыканта вырываются из бездушного инструмента звуки, полные жизни и страсти, а под рукою скульптора оживает камень. Ведь и у музыканта и у скульптора рука, творящая жизнь, способна делать лишь чисто механические движения, которые, строго говоря, могут быть даже подвергнуты математическому анализу и выражены формулой. Как же могли бы они при этих условиях вкладывать в звуки и образы выражение страсти, если бы это выражение не было актом чисто механическим? Чувствуете ли вы после этого, любезный читатель, что должно прийти, наконец, время, когда люди будут в состоянии так же легко анализировать внешние проявления деятельности мозга, как анализирует теперь физик музыкальный аккорд или явления, представляемые свободно падающим телом?

Название книги

Элементы мысли

Сеченов Иван Михайлович

О предметном мышлении с физиологической точки зрения [ 49 ]

На мою долю выпала высокая честь обратиться к вам первому с речью научного содержания, и так как мы собрались здесь на праздник научной мысли, то я нашел уместным избрать предметом нашей беседы вопрос о мышлении.

С виду этот вопрос чисто психологический, и он таков действительно, когда касается мышления на всех ступенях его развития до отвлеченной или символической мысли включительно. Но задача наша несравненно скромнее; мы будем разбирать лишь те наипростейшие формы мысли, которые возникают у человека уже в детском возрасте и свойственны в известных пределах даже животным. Здесь, в этой сравнительно узкой области, физиолог имеет, как увидите, право подавать голос, особенно с тех пор, как ее коснулась творческая рука величайшего из когда-либо существовавших физиологов — Гельмгольца, — рука, заложившая все главные основы будущей физиологии предметного (и именно зрительного) мышления.

Итак, речь у нас будет о мышлении предметами внешнего мира, воспринимаемыми органами чувств, о том, из каких физиологических элементов слагается предметная мысль, прежде чем она облекается в слово, какие органы участвуют в ее образовании.

Как же подступить к выполнению такой задачи? Предметных мыслей так же много и даже больше, чем раздельных предметов внешнего мира с различимыми в них раздельно признаками, потому что в состав мысли входят, как известно, не только отдельные цельные предметы, но предмет и его часть, предмет и его качество или состояние и пр. Значит, вопрос наш разрешим лишь при условии, если все почти бесконечное разнообразие мыслей может быть подведено под одну или несколько общих формул, в которых были бы совмещены все существенные элементы мысли. Иначе пришлось бы разбирать сотни тысяч разных случаев. К счастью, такая формула существует давным-давно, и мы все знаем ее с детства, когда учились грамматике.

Это есть трехчленное предложение, состоящее из подлежащего, сказуемого и связки.

Правда, формула эта выведена не для возникающей мысли, а для готовой ее формы, после того как мысль облечена в слово; но, за отсутствием иного объективного выразителя мысли, мы должны принять за исходную точку то, что есть.

Прежде, однако, чем идти дальше, необходимо убедиться в том, что приведенная формула действительно обнимает собой все почти бесконечное разнообразие мыслей. Без такого убеждения строить что-либо на формуле было бы рискованно.

Убедиться в ее всеобъемлемости можно, к счастью, очень легко и притом разом. У всех народов всех веков, всех племен и всех ступеней умственного развития словесный образ мысли в наипростейшем виде сводится на наше трехчленное предложение. Благодаря именно этому мы одинаково легко понимаем мысль древнего человека, оставленную в письменных памятниках, мысль дикаря и мысль современника. Благодаря тому же мы можем утверждать с полной уверенностью, что и те внутренние скрытые от нас процессы, из которых возникает бессловесная мысль, у всех людей одинаковы и производятся такими орудиями, которые действуют неизменно, как звенья какой-нибудь машины. В первую минуту этот вывод может показаться вам слишком смелым, но вдумайтесь, что произошло бы, если бы действие факторов, созидающих мысль, не было подчинено однообразным для всех людей законам. Ведь у каждого человека был бы свой строй мысли, своя логика, не в юмористическом смысле, как это иногда говорится о людях, когда не понимают их образа действий, а серьезно: для того чтобы понимать друг друга, нужно было бы создать науку несравненно труднее теперешней логики, а теперь, благодаря бога, мы понимаем друг друга и без логики.

Итак, формула найдена, и задача наша, по-видимому, принимает следующий простой вид: подыскать физиологические эквиваленты всем трем частям предложения — подлежащему, сказуемому и связке.

Это и будет нами сделано; но для этого нам нужно установить общий смысл каждого из трех элементов. Ведь мысль есть мысль не потому, что она состоит из трех частей разных наименований, а потому, что в ней заключен известный смысл. Значит, теперь нам следует установить, что собственно изображают собой по смыслу члены нашего предложения.

В предметной мысли подлежащему и сказуемому всегда соответствуют какие-нибудь реальные факты, воспринимаемые нашими чувствами из внешнего мира. Стало быть, общее между ними по смыслу то, что они суть продукты внешних воздействий на наши органы чувств.

Совсем иное, по крайней мере с виду, представляет третий член предложения — связка. Ее словесный образ лишен обыкновенно предметного характера; она выражает собою отношение, связь, зависимость между подлежащим и сказуемым. Связка носит, так сказать, не существенный, а идейный характер, так как именно ею определяется смысл мысли. Без связки подлежащее и сказуемое были бы два разъединенных объекта, с нею же они соединены в род осмысленной группы.

Но ведь связей, зависимостей и отношений между предметами внешнего мира многое множество, ими наполнены все науки о внешнем мире. Значит, наша формула, будучи проста в отношении общего смысла первых двух членов, может оказаться очень разнообразной по смыслу третьего. В таком случае нам опять пришлось бы разбирать не один, два или три общих случая, а многое множество.

И эта трудность давным-давно устранена. Все мыслимые отношения между предметами внешнего мира подводятся в настоящее время под три главные категории: совместное существование, последование и сходство. Первой из этих форм соответствуют пространственные отношения, а второй — преемство во времени. Как частный случай последования, приводится еще причинная зависимость. Чем же доказывается такая тройственность зависимостей и связей между предметами внешнего мира?

Следующими тремя соображениями.

Весь внешний мир представляется человеку пространством, наполненным раздельными предметами, или, что то же, группой предметов, из которых каждому присуща протяженность и известное относительное положение. Звенья такой группы, очевидно, существуют совместно и связаны друг с другом только пространственными отношениями, отличаясь одно от другого по величине, форме и положению в группе.

Если в состоянии того или другого члена пространственной группы происходит изменение, то, в чем бы ни заключалось последнее, оно всегда имеет для нашего чувства начало, продолжение и конец, т. е. всегда имеет известную протяженность во времени. Оттого и говорится, что все, совершающееся во внешнем мире, совершается в пространстве и времени.

Что касается, наконец, связей по сходству, то великое значение их во внешнем мире вытекает из следующего.

Естествознание в обширном смысле слова есть наука о связях, отношениях и зависимостях между предметами внешнего мира и их составными частями; и, конечно, всякий согласится, что результаты, добытые естествознанием, суть продукты мышления очень высокого порядка, а между тем история развития естественных наук показывает, что весь прогресс теоретической половины человеческих знаний о внешней природе достигнут в сущности сравнением предметов и явлений по сходству. В классификационных системах описательных наук это сказывается прямо, но то же самое повторяется даже в области физики. Ее последнее слово есть вопрос о превращении сил, сравнении электричества со светом и стремление свести все явления на различные формы движения.

Теперь, когда общий смысл всех элементов трехчленного предложения определен, можно уже установить общую формулу предметной мысли по смыслу.

Предметная мысль представляет членораздельную группу, в которой члены с предметным характером могут быть сеязаны между собой на три разных лада: сходством, пространственным отношением (как члены неподвижной пространственной группы) и преемством во времени (как члены последовательного ряда).

С этой минуты мы уже можем приступить к выполнению нашей задачи, т. е. определить физиологические эквиваленты для всех членов словесной мысли, указать на факторы, из кооперации которых возникает мысль, и найти в свойствах этих факторов разгадку всех характерных особенностей мысли.

Чтобы успеть сделать все это в отведенный нам краткий срок, я исключу на время мысли, где объекты сопоставляются по сходству, а для прочих двух форм прямо скажу:

Мысли, как членораздельной группе, соответствует членораздельное чувственное впечатление, в котором представлены чувственно не только эквиваленты подлежащего и сказуемого, но и эквивалент связки.

Доказывать это положение я стану шаг за шагом.

Что такое, во-первых, членораздельное чувственное впечатление?

Это есть впечатление, даваемое упражненным органом чувств с той поры, как ребенок уже научился из жизненной практики, путем повторения восприятий, управлять орудиями чувств, после того, как он выучился смотреть, осязать слушать и пр., после того, как он владеет в разбивку придаточными снарядами к органам чувств. Дело в том, что в состав органа чувств, кроме главной части, входят придатки, от числа и разнообразия которых зависит богатство впечатления по содержанию. Подобно, например, тому, как в состав микроскопа, кроме существенной части — объектива и окуляра, входят придатки для измерения величины микроскопических предметов, для рассматривания их в проходящем и отраженном свете, простом и поляризованном, — так и в глазу, помимо существенной части, дающей в рассматриваемом предмете цвет, существует шесть различных придатков, соответствующих следующим шести сторонам (кроме цвета) зрительного образа: контуру, рельефу, величине, положению предмета в пространстве (относительно наблюдателя), его покою и движению. Когда человек выучился управлять этими шестью придатками враздробь, то он видит в предмете раздельно или все семь сторон, или несколько, смотря по числу приходящих в действие придатков. Это и есть членораздельное впечатление.

Значит, будут ли объектами мысли (подлежащим и сказуемым) два отдельных предмета или предмет и его признак, или предмет и его состояние, во всяком случае физиологическими эквивалентами подлежащего и сказуемого будут раздельные реакции упражненного органа чувств на сложное внешнее воздействие.

Таким образом, положение наше доказано для первых двух членов мысли, — мы нашли для них не только физиологические эквиваленты, но и два фактора (о третьем см. ниже), участвующие в возникновении мысли, — повторяющееся внешнее воздействие и упражненное орудие восприятия.

Теперь посмотрим, в чем заключается эквивалент третьего члена, связывающий подлежащее и сказуемое в пространственную группу или последовательный ряд.

Со времен Канта было сильно распространено мнение, что для восприятия пространственных и преемственных отношений у человека есть особый орган вроде внутреннего зрения, дающий сознанию непосредственно сведения об отношениях того и другого рода. Мысль эта оказалась до известной степени справедливой, потому что такой орган действительно существует и должен был бы носить имя органа мышечного чувства.

Выяснить деятельность этого органа будет всего удобнее на примере.

Когда человек рассматривает окружающую его группу предметов или присматривается к подробностям одного сложного предмета, глаза его перебегают поочередно с одной точки на другую. Вследствие этого человек получает раздельный ряд зрительных впечатлений от отдельных частей предмета, в промежутки между которыми вставлены повороты глаз или головы, т. е. сокращения некоторых из глазных или головных мышц с сопровождающим их мышечным чувством. Повороты глаз и головы дают тотчас же сознанию, как всякий знает из личного опыта, сведение о положении рассматриваемой точки относительно той, которая рассматривалась раньше, т. е. лежит ли она выше или ниже последней, вправо или влево, дальше или ближе от рассматривающего предмет человека. Значит, благодаря поворотам головы и глаз, сложный зрительный образ распадается на части, связанные между собой пространственными отношениями, и фактором, связующим зрительные звенья в пространственную группу, является мышечное чувство. Дело в том, что мышцы глаз и головы, участвующие в актах смотрения, имеют значение угломеров, дающих сознанию различные чувственные угломерные знаки, смотря по положению рассматриваемой точки в пространстве, или, что то же, смотря по направлению и величине поворота головы и глаз.

Но это не все. Те же угломеры при своем действии дают сознанию чувственные знаки не только о величине произведенного ими поворота, но и о скорости, с какой поворот происходит. Так, когда мы следим глазами за летящей птицей, то чувствуем направление ее полета из угломерных знаков мышечного чувства, а быстроту — из скорости перемещения глаз и головы вслед за летящей птицей. Дело в том, что мышечному чувству присущ тягучий характер, видоизменяющийся параллельно быстроте сокращения. Правда, тягучий характер имеют и некоторые другие ощущения, например звуковое или чувство боли; но эти формы дают сознанию только продолжительность ощущения, а не скорость. Скорой или медленной боли нет; звук может быть протяжный и отрывистый, но не скорый. Если же в музыке говорится о скором темпе или про людей говорится, что у одного речь скорая, а у другого медленная, то и здесь подразумевается собственно большая или меньшая растянутость отдельных звуковых звеньев мелодии или речи, или же растянутость немых промежутков между ними. Слух — превосходный измеритель маленьких промежутков времени, но не может измерять скорости, потому что звук не чувствуется, как движение, а скорость есть атрибут движения, предполагающий одновременное чувствование величины и времени передвижения. Наоборот, в сокращающейся мышце оба эти элемента даны разом и чувствуются раздельно.

Итак, насколько мысль представляет членораздельную группу в пространстве или во времени, связке в чувственной

группе всегда соответствует двигательная реакция упражненного органа чувств, входящая в состав акта восприятия. Помещаясь на поворотах зрительного, осязательного и других форм чувствования, мышечное чувство придает, с одной стороны, впечатлению членораздельность, с другой — связывает звенья его в осмысленную группу.

Теперь остается рассмотреть акт сопоставления предметов мысли по сходству.

Здесь деятелями являются органы памяти. Говорю не орган, а органы потому, что для физиолога это суть центральные придаточные снаряды к органам чувств и всем заучиваемым человеком сложным движениям.

Как ни чудесно устройство животного тела вообще, но едва ли не самым великим чудом животной, и особенно человеческой, организации является механизм памяти, — механизм на том основании, что он работает независимо от сознания, рассуждения и воли по неизменным для всех людей законам. К явлениям памяти мы так привыкли, что не удивляемся этому чуду; но стоит только сравнить то, что она производит, с деятельностью какого-нибудь схожего с ней снаряда, выстроенного руками человека, и чудо тотчас же бьет в глаза. Инструмент, похожий на память, выстроен Эдисоном, и всякий, конечно, знает, какой восторг возбудил повсюду его фонограф, это чудо механического искусства. Однако в сравнении с издревле известным инструментом, памятью, это современное чудо меньше, чем детская игрушка. Судите сами. Фонограф регистрирует только звуки, а память — показания всех чувств, притом ежеминутно всю жизнь, иногда в течение ста лет, отдыхая от работы лишь в часы глубокого сна, когда у человека нет сновидений. Регистрация фонографа представляет в самом счастливом случае лишь более или менее верное воспроизведение сложных звуковых движений, а память не только записывает свои впечатления, но еще сортирует их целиком и частями. Записав впечатление, она сдает его в склад, где хранится все записанное в течение всей жизни, и хранится в таком порядке, какому может позавидовать самая благоустроенная библиотека. Впечатления от предметов и их признаков, качеств, состояний и взаимных зависимостей заносятся в складе в четыре главные рубрики: что предшествовало данному впечатлению, что ему сопутствовало, что за этим следовало и с чем оно сходно, целиком или частями. Соответственно этому, запись тянется в виде непрерывного, но членораздельного чувственного ряда, звенья которого соединены то случайными, то постоянными связями. При повторении однородных впечатлений случайное соседство, как не повторяющееся, в записи большею частью не сохраняется, а постоянное фиксируется как группа. Неизменно существующее рядом с неизменным угломерным знаком в промежутке записывается как пространственная группа; неизменно существующее рядом с изменяющимся во времени угломерным знаком записывается как группа в движении; наконец, рядовая запись по сходству дает форму, о которой у нас идет речь.

Но это не все. Подобно фонографу, память действует двояко; она не только записывает прочувствованное, но и воспроизводит его целиком и частями, давая при этом чувственную форму, которую называют вообще воспоминанием. Как в фонографе регистрирующий штифт повторяет при воспроизведении записанного те самые движения, которые он проделывал при регистрации, так и в нашей нервной системе повторяется в сущности при воспоминании тот самый процесс, который имел место при реальном впечатлении.

Однако и тут разница между фонографом и памятью громадная. В фонографе воспроизведение связано неразрывно с текстом записанного и идет за ним шаг за шагом, нота в ноту, буква в букву, а в области чувства это едва ли бывает даже в тех случаях, когда толчком к воспоминанию служит буквальное повторение того реального впечатления, которое вспоминается; и это потому, что воспоминание есть акт более быстрый, чем соответствующее реальное впечатление. Обыкновенно же для воспроизведения прочувствованного достаточно бывает незначительного, мимолетного, иногда едва уловимого намека на него. Так, заученная ария или заученные стихи могут воспроизводиться в памяти целиком по первым нотам и первым словам. Иногда же для воспроизведения достаточно намека на какое-нибудь побочное обстоятельство,

предшествовавшее или сопутствовавшее прочувствованному. Объяснять, как следует, такие сложные явления мы, конечно, еще не умеем, но есть много оснований полагать, что рядовому записыванию впечатлений соответствует фиксирование в центральной нервной системе тех последовательных процессов, которыми обусловился данный чувственный ряд. При таком взгляде на дело воспроизведение по намеку делается для ума понятным: намек — это есть тот толчок, которым начинался в прежнем реальном впечатлении соответствующий ему нервный акт, и раз нервный акт начался от намека вновь, он развивается до конца.

Как бы то ни было, но из сказанного вы видите, что условием для воспроизведения впечатления должно быть какое-нибудь новое впечатление, более или менее отрывочное, но всегда более или менее сходное, отчасти, вполне или даже случайно, с воспроизводимым. Вне сходства других условий для воспроизведения впечатлений нет; стало быть, это закон, и корень его, очевидно, должен лежать в нашей чувственной организации.

Вот причина, почему уже в предметной мысли настоящее может быть сопоставлено с прошлым, виденное здесь с виденным за тысячу верст, — та самая причина, которая на более высокой ступени умственного развития делает человека способным быть мысленно обитателем всей нашей планеты и даже жить жизнью отдаленных веков.

Перечислять все умственные блага, связанные для человека с обладанием памятью, я не могу по краткости времени и ограничусь в заключение лишь указанием на то, что корень умственной жизни лежит в ней.

Когда у человека реальное впечатление от какого-либо предмета повторяется, скажем, в тысячный раз, в сознании его являются рядом реальное впечатление данной минуты и воспоминание о нем, происходит сопоставление по тождеству, и результатом является то душевное движение, которое мы называем узнаванием предмета. Это есть наипростейшая форма мысли, свойственная даже животным, — форма, с которой начинается умственная жизнь. В самом деле, если бы мы не обладали памятью, то не узнавали бы предметов, и они,

со всеми их признаками, вечно оставались бы для нас незнакомой вещью, а мыслить можно только знакомыми предметами.

Итак, элементами бессловесной предметной мысли служат продукты воздействия внешнего мира на наши органы чувств, а факторами, из кооперации которых мысль возникает, — повторяющееся внешнее воздействие, упражненный орган чувств и органы памяти. Что же касается процесса мысли, то в случае, когда она родится непосредственно из реального впечатления, акту мышления соответствует физиологический ряд раздельных реакций упражненного чувства на сложное внешнее воздействие. Когда же мысль является в виде воспоминания, то ее физиологическую основу составляет повторение прежнего нервного процесса, но уже исключительно в центральной нервной системе.

Характеристики мысли как результата мыслительного процесса.

Отдельной структурной единицей мысли является суждение. Речевым эквивалентом мысли служит трехчленноепредложение, состоящее из подлежащего, сказуемого и связки. См.:

Веккер Л. М. Психические процессы: В 3-х т. – Т. 2, Л.: ЛГУ, 1974-1981. С. 28-85.

Сеченов И. М. О предметном мышлении с физиологической точки зрения. //Иэбр. философ. и психол. произведения. – М., 1947.

Сеченов И. М. Элементы мысли. //Иэбр. философ. и психол. произведения. – М., 1947.

Стадии развития мышления.

В становлении мышления выделяются две стадии:

Одновременно со становлением понятий происходит развитие операций мышления. Для допонятийного мышления характерна своя логика и организация. См.:

Выготский Л. С. Мышление и речь. //Избр. психолог. исследования. – М.: Изд. АПН РСФСР, 1956.

Пенфилд У., Джаспер Т. Эпилепсия и функциональная анатомия головного мозга. – М., 1958.

Виды мышления 10

Разница между теоретическим и практическим видами мышления, по мнению Б. М. Теплова, состоит лишь в том, что «они по разному связаны с практикой… Работа практического мышления в основном направлена на разрешение частных конкретных задач…, тогда как работа теоретического мышления направлена в основном на нахождение общих закономерностей» 11 .

Подробнее о видах мышления см.:

Брушлинский А. В. Продуктивное мышление и проблемное обучение. – М., 1983.

Зак А. З. Развитие теоретического мышления у младших школьников. – М., 1984.

Поддьяков Н. Н. Мышление дошкольника. – М., 1977.

Тихомиров О. К. Психология мышления. – М., 1984.

Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления. – М., 1981. С. 87-152.

Творческое мышление.

По мнению Дж. Гилфорда, творческое мышлениехарактеризуется четырьмяособенностями:

Оригинальность, нетривиальность, необычность высказываемых идей, ярко выраженное стремление к интеллектуальной новизне.

Семантическая гибкость, то есть способность видеть объект под новым углом зрения, обнаруживать его новое использование, расширять функциональное применение на практике.

Образная адаптивная гибкость, то есть способность изменить восприятие объекта таким образом, чтобы видеть его новые, скрытые от наблюдения стороны.

Семантическая спонтанная гибкость, то есть способность продуцировать разнообразные идеи в неопределенной ситуации, в частности, в такой, которая не содержит ориентиров для этих идей.

Препятствия на пути творческого мышления.

Склонность к конформизму (желание быть похожим на других).

Внутренняя цензура (вызванная боязнью оказаться смешным, глупым, экстравагантным, а также боязнью возмездия со стороны других).

Ригидность как приверженность старым знаниям и идеям, переоценка их значимости.

Желание найти ответ немедленно.

Линдсей Г., Холл К., Томпсон Р. Творческое и критическое мышление. // Хрестоматия по общей психологии. Психология мышления. – М., 1981.

Исследование творческого мышления в психологии ведется в четырех направлениях:

исследование процесса творческого мышления;

изучение продуктов творчества;

изучение креативности как способности;

исследование особенностей творческих личностей.

О предметном мышлении с физиологической точки зрения

Впервые этот вопрос был затронут величайшим физиологом — Гельмгольцем.

Сеченов опять выводит формулу, совмещающую все элементы мысли: трехчленное предложение, состоящее из подлежащего, сказуемого и связки. И своей задачей Сеченов ставит подыскать физиологические эквиваленты всем трем частям предложения — подлежащему, сказуемому и связке.

Подлежащее и сказуемое всегда обозначают реальные факты, «Они суть продукты внешних воздействий на наши органы чувств». Связка же выражает отношение, зависимость между подлежащим и сказуемым. При этом все мыслимые отношения между предметами внешнего мира подводят в настоящее время под три главные категории: совместное существование, последование и сходство. Первой категории соответствуют пространственные отношения, второй — преемство во времени. Как частный случай последования, приводится еще причинная зависимость.

Предметная мысль по смыслу же представляет собой членораздельную группу, в которой члены с предметным характером могут быть связаны между собой на три разных лада: сходством, пространственным отношением и преемством во времени.

Членораздельное впечатление — это наблюдение с помощью умения управлять шестью придатками зрительного образа (кроме цвета) — контур, рельеф, величина, положение в пространстве, его покой или движение — враздробь, видя в предмете раздельно или все семь сторон, или несколько, смотря по числу приходящих в действие придатков.

Таким образом, физиологический эквивалент подлежащего и сказуемого — раздельные реакции упражненного органа чувств на сложное внешнее воздействие.

Что же такое связка? Со времен Канта было справедливо считать, что для чувства связи предметов существует специальный орган, что-то вроде внутреннего зрения. Сеченов этим органом зовет мышечное чувство.

Вывод: насколько мысль представляет членораздельную группу в пространстве или во времени, связке в чувственной группе всегда соответствует двигательная реакция упражненного органа чувств, входящая в состав акта восприятия.

Схема процесса акта сопоставления предметов мысли по сходству такова: все наши впечатления всегда держатся в памяти. Мы сохраняем в ней полный образ и отдельные части образа, а когда часть предмета (пусть даже не весь предмет) обнаруживает сходство с др. предметом или его частью, память активируем запомнившийся опыт, что позволяет нам провести сравнение.

Исторический взгляд на труды И.М. Сеченова

Много сил и времени отдавал Сеченов развитию женского образования. Под его руководством были проведены первые психофизиологические исследования, выполненные русскими женщинами. Сеченов участвовал в организации и работе Высших женских курсов в столице, преподавал на женских курсах при Обществе воспитательниц и учительниц в Москве.

В 1863 г. И.М. Сеченов делает свое выдающиеся открытие — устанавливает наличие в головном мозге особых центров, угнетающих спинномозговые рефлексы. Это открытие принесло ему мировую известность. В этом же году опубликовал свое произведение «Рефлексы головного мозга» или по первоначальному названию «Попытка свести способ происхождения психических явлений на физиологические основы.

К 40-м годам относится еще одно открытие русского ученого-явление суммации.

В общей сложности им опубликовано около 30 оригинальных работ, отредактирован перевод двухтомного сочинения Дарвина «Происхождение видов»: И.М. Сеченов становится одним из известнейших ученых России.

Особенно важные результаты получены им при изучении роли эритроцитов в переносе и обмене углекислоты. Им было показано, что углекислота находится в эритроцитах не только в состоянии физического растворения, и в виде бикарбоната, но и в стоянии нестойкого химического соединения с гемоглобином. На этом основании И.М. Сеченов пришел к выводу, что эритроциты являются переносчиками кислорода от легких к тканям и углекислоты — от тканей к легким.

Огромное значение для развития отечественной нейрофизиологии имели также работы И.М. Сеченова «Физиология нервной системы» (1866) и особенно «Физиология нервных центров (1891), в которых были обобщены и критически проанализированы как результаты собственных экспериментов, так и данные других исследовании.

И.М. Сеченов является одним из основоположников отечественной электрофизиологии. Его монография «О животном электричестве» (1862) была первой работой по электрофизиологии в России.

Кроме того, работы Сеченова дали возможность для потока научных мыслей в новом русле. По его работам строил свою теорию и Павлов, взяв из нее множество концепций, но какие — то из них и опровергнув. Ведь наука никогда не стоит на месте. Павлов назвал И.М. Сеченова отцов русской физиологии.

О предметном мышлении с физиологической точки зрения (Сеченов)/1894 (ДО)

Общественное достояние Общественное достояние false false

Рѣчь И. M. Сѣченова. О предметномъ мышленіи съ физіологической точки зрѣнія.

На мою долю выпала высокая честь обратиться къ вамъ первому съ рѣчью научнаго содержанія, и такъ какъ мы собрались здѣсь на праздникъ научной мысли, то я нашелъ умѣстнымъ избрать предметомъ нашей бесѣды вопросъ о мышленіи съ физіологической точки зрѣнія. Съ виду это вопросъ чисто психологическій, и онъ таковъ дѣйствительно, когда касается мышленія на всѣхъ ступеняхъ его развитія до отвлеченной или символической мысли включительно. Но задача наша несравненно скромнѣе: мы будемъ разбирать лишь тѣ наипростѣйшія формы мысли, которыя возникаютъ у человѣка уже въ дѣтскомъ возрастѣ и свойствены въ извѣстныхъ предѣлахъ даже животнымъ. Здѣсь, въ этой сравнительно узкой области, физіологъ имѣетъ, какъ увидите, право подавать голосъ, особенно съ тѣхъ поръ, какъ ея коснулась творческая рука величайшего изъ когда-либо существовавшихъ физіологовъ Гельмгольца, рука, заложившая всѣ главныя основы будущей физіологіи предметнаго (а именно зрительнаго) мышленія.

Итакъ, рѣчь у насъ будетъ о мышленіи предметами внѣшняго міра, воспринимаемыми органами чувствъ, о томъ, изъ какихъ физіологическихъ элементовъ слагается предметная мысль прежде, чѣмъ она облекается въ слово, какіе органы участвуютъ въ ея образованіи.

Какъ же подступить къ выполненію такой задачи? Предметныхъ мыслей такъ же много или даже больше, чѣмъ раздѣльныхъ предметовъ внѣшняго міра съ различимыми въ нихъ раздельно признаками, потому что въ составъ мысли входятъ, какъ извѣстно, нe только отдѣльные цѣльные предметы, но предметъ и его часть, предметъ и его качество или состояніе и пр. Значитъ, вопросъ нашъ разрѣшимъ лишь при условіи, если все почти безконечное разнообразіе мыслей можетъ быть подведено подъ одну или нѣсколько общихъ формулъ, въ которыхъ были бы совмѣщены всѣ существенные элементы мысли. Иначе пришлось бы разбирать сотни тысячъ разныхъ случаевъ. Къ счастію, такая формула существуетъ давнымъ давно, и мы всѣ ее знаемъ съ дѣтства, когда учились грамматикѣ. [2-3] Это есть, мм. гг., трехчленное предложеніе, состоящее изъ подлежащаго, сказуемаго и связки.

Правда, формула эта выведена не для возникающей мысли, а для готовой ея формы, послѣ того какъ мысль облечена въ слово; но, за отсутствіемъ иного объективнаго выразителя мысли, мы должны принять за исходную точку то, что̀ есть.

Прежде, однако, чѣмъ итти дальше, необходимо убѣдиться въ томъ, что проведенная формула дѣйствительно обнимаетъ собою все почти безконечное разнообразіе мыслей. Безъ такого убѣжденія строить что-либо на формулѣ было бы рисковано.

Убѣдиться въ ея всеобъемлемости можно, къ счастію, очень легко и притомъ разомъ. У всѣхъ народовъ всѣхъ вѣковъ, всѣхъ племенъ и всѣхъ ступеней умственнаго развитія словесный образъ мысли въ наипростѣйшемъ видѣ сводится на наше трехчленное предложеніе. Благодаря именно этому, мы одинаково легко понимаемъ мысль древняго человѣка, оставленную въ письменныхъ памятникахъ, мысль дикаря и мысль современника. Благодаря тому же, мы можемъ утверждать съ полной увѣренностью, что и тѣ внутренніе скрытые отъ насъ процессы, изъ которыхъ возникаетъ безсловесная мысль, у всѣхъ людей одинаковы и производятся такими орудіями, которыя дѣйствуютъ неизмѣнно, какъ звенья какой-нибудь машины. Въ первую минуту этотъ выводъ можетъ показаться вамъ слишкомъ смѣлымъ; но вдумайтесь, мм. гг., что произошло бы, если бы дѣйствіе факторовъ, созидающихъ мысль, не было подчиненно однообразнымъ для всѣхъ людей законамъ. Вѣдь у каждаго человѣка былъ бы свой строй мысли, своя логика, не въ юмористическомъ смыслѣ, какъ это иногда говорится о людяхъ, когда не понимаютъ ихъ образа дѣйствій, a серіозно; для того, чтобы понимать другъ друга, нужно было бы создать науку несравненно труднѣе теперешней логики; а теперь, благодаря Бога, мы понимаемъ другъ друга и безъ логики.

Итакъ, формула найдена, и задача наша повидимому принимаетъ слѣдующій простой видъ: подыскать физіологическіе эквиваленты всѣмъ тремъ частямъ предложенія — подлежащему, сказуемому и связкѣ.

Это и будетъ нами сдѣлано; но для этого намъ нужно установить общій смыслъ каждаго изъ трехъ элементовъ. Вѣдь мысль есть мысль не потому, что она состоитъ изъ трехъ частей разныхъ наименованій, а потому, что въ ней заключенъ извѣстный смыслъ. Значитъ, теперь намъ слѣдуетъ установить, что̀ собственно изображаютъ собою по смыслу члены нашего предложенія.

Въ предметной мысли подлежащему и сказуемому всегда соотвѣтствуютъ какіе-нибудь реальные факты, воспринимаемые нашими чувствами изъ внѣшняго міра. Стало быть общее между ними по смыслу то, что они суть продукты внѣшнихъ воздѣйствій на наши органы чувствъ.

Совсѣмъ иное, по крайней мѣрѣ съ виду, представляетъ 3-й членъ предложенія, связка. Ея словесный образъ лишенъ обыкновенно предметнаго характера: она выражаетъ собою отношеніе, связь, зависимость между подлежащимъ и сказуемымъ. Связка носитъ, такъ сказать, не вещественный, а идейный характеръ, такъ какъ именно ею опредѣляется смыслъ мысли. Безъ связки подлежащее и сказуемое были бы два разъединенные объекта, съ нею же они соединены въ родъ осмысленной группы.

Но вѣдь связей, зависимостей и отношеній между предметами внѣшняго міра многое множество, ими наполнены всѣ науки о внѣшнемъ мірѣ. Значитъ, наша формула, будучи проста въ отношеніи общаго смысла первыхъ двухъ членовъ, можетъ оказаться очень разнообразной по смыслу 3-го. Въ такомъ случаѣ намъ опять пришлось бы разбирать не одинъ, два или три общихъ случая, а многое множество.

И эта трудность, мм. гг., давнымъ давно устранена. Всѣ мыслимыя отношенія между предметами внѣшняго міра подводятся въ настоящее время подъ три главныхъ категоріи: совмѣстное существованіе, послѣдованіе и сходство. Первой изъ этихъ формъ соотвѣтствуютъ пространственныя отношенія, а второй — преемство во времени. Какъ частный случай послѣдованія приводится еще причинная зависимость.

Чѣмъ же доказывается такая тройственность зависимостей и связей между предметами внѣшняго міра?

Слѣдующими тремя соображеніями.

Весь внѣшній міръ представляется человѣку пространствомъ, наполненнымъ раздѣльными предметами, или, что то же, группой предметовъ, изъ которыхъ каждому присуща протяженность и извѣстное относительное положеніе. Звенья такой группы очевидно существуютъ совмѣстно и связаны другъ съ другомъ только пространственными отношеніями, отличаясь одно отъ другого по величинѣ, формѣ и положенію въ группѣ.

Если въ состояніи того или другого члена пространственной группы происходитъ измѣненіе, то въ чемъ бы ни заключалось послѣднее, оно всегда имѣетъ для нашего чувства начало, продолженіе и конецъ, т.-е. всегда имѣетъ извѣстную протяженность во времени. Оттого и говорится, что все, совершающееся во внѣшнемъ мірѣ, совершается въ пространствѣ и времени.

Что касается, наконецъ, до связей, по сходству, то великое значеніе ихъ во внѣшнемъ мірѣ вытекаетъ изъ слѣдующаго.

Естествознаніе въ обширномъ смыслѣ слова есть наука о связяхъ, отношеніяхъ и зависимостяхъ между предметами внѣшняго міра и ихъ составными частями; и, конечно, всякій согласится, что результаты, добытые естествознаніемъ, суть продукты мышленія очень высокаго порядка; а между тѣмъ исторія развитія естественныхъ наукъ показываетъ, что весь прогрессъ теоретической половины человѣческихъ знаній о внѣшней природѣ достигнутъ въ сущности сравненіемъ предметовъ и [4-5] явленій по сходству. Въ классификаціонныхъ системахъ описательныхъ наукъ это сказывается прямо, но то же самое повторяется даже въ области физики. Ея послѣднее слово есть вопросъ о превращенши силъ, сравненіе электричества со свѣтомъ и стремленіе свести всѣ явленія на различныя формы движенія.

Теперь, когда общій смыслъ всѣхъ элементовъ трехчленнаго предложенія опредѣленъ, можно уже установить общую формулу предметной мысли по смыслу.

Предметная мысль представляетъ членораздельную группу, въ которой члены съ предметнымъ характеромъ могутъ быть связаны между собой на три разныхъ лада: сходствомъ, пространственнымъ отношеніемъ (какъ члены неподвижной пространственной группы) и преемствомъ во времени (какъ члены послѣдовательнаго ряда).

Съ этой минуты мы уже можемъ приступить къ выполненію нашей задачи, т.‑е. опредѣлить физіологическіе эквиваленты для всѣхъ членовъ словесной мысли, указать на факторы, изъ коопераціи которыхъ возникаетъ мысль, и найти въ свойствахъ этихъ факторовъ разгадку всѣхъ характерныхъ особенностей мысли.

Чтобы успѣть сдѣлать все это въ отведенный намъ краткій срокъ, я исключу на время мысли, гдѣ объекты сопоставляются по сходству, а для прочихъ двухъ формъ прямо скажу:

Мысли, какъ членораздельной группѣ, соответствуетъ членораздельное чувственное впечатлѣніе, въ которомъ представлены чувственно не только эквиваленты подлежащаго и сказуемаго, но и эквивалентъ связки.

Доказывать это положеніе я стану шагъ зa шагомъ.

Что такое, во-первыхъ, членораздѣльное чувственное впечатлѣніе?

Это есть впечатлѣніе, даваемое упражненнымъ органомъ чувствъ съ той поры, какъ ребенокъ уже научился изъ жизненной практики, путемъ повторенія воспріятій, управлять орудіями чувствъ, послѣ того какъ онъ выучился смотрѣть, осязать, слушать и пр., послѣ того какъ онъ владѣетъ въ разбивку придаточными снарядами къ органамъ чувствъ. Дѣло въ томъ, что въ составъ органа чувствъ, кромѣ главной части, входятъ придатки, отъ числа и разнообразія которыхъ зависитъ богатство впечатлѣнія по содержанію. Подобно, напримѣръ, тому, какъ въ составъ микроскопа, кромѣ существенной части, объектива и окуляра, входятъ придатки для измѣренія величины микроскопическихъ предметовъ, для разсматриванія ихъ въ приходящемъ и отраженномъ свѣтѣ, простомъ и поляризованиомъ; такъ и въ глазу, помимо существенной части, дающей въ разсматриваемомъ предметѣ цвѣтъ, существуетъ шесть различныхъ придатковъ, соотвѣтствующихъ слѣдующимъ шести сторонамъ (кромѣ цвѣта) зрительнаго образа: контуру, рельефу, величинѣ, положенію предмета въ пространствѣ (относительно наблюдателя), его покою и движенію. Когда человѣкъ выучился управлять этими шестью придатками враздробь, то онъ видитъ въ предметѣ раздѣльно или всѣ семь сторонъ, или нѣсколько, смотря по числу приходящихъ въ дѣйствіе придатковъ. Это и есть членораздѣльное впечатлѣніе.

Значитъ, будутъ ли объектами мысли (подлежащимъ и сказуемымъ) два отдѣльныхъ предмета, или предметъ и его признакъ, или предметъ и его состояніе, во всякомъ случаѣ физіологическими эквивалентами подлежащаго и сказуемаго будутъ раздельныя реакціи упражненнаго органа чувствъ на сложное внѣшнее воздѣйствіе.

Такимъ образомъ, положеніе наше доказано для первыхъ двухъ членовъ мысли, мы нашли для нихъ не только физіологическіе эквиваленты, но и два фактора (о 3-мъ см. ниже), участвующіе въ возникновеніи мысли: повторяющееся внѣшнее воздѣйствіе и упражненное орудіе воспріятія.

Теперь посмотримъ, въ чемъ заключается эквивалентъ 3-го члена, связывающій подлежащее и сказуемое въ пространственную группу или послѣдовательный рядъ.

Со временъ Канта было сильно распространено мнѣніе, что для воспріятія пространственныхъ и преемственныхъ отношеній у человѣка есть особый органъ въ родѣ внутренняго зрѣнія, дающій сознанію непосредственно свѣдѣнія объ отношеніяхъ того и другого рода. Мысль эта оказалась до извѣстной степени справедливой, потому что такой органъ дѣйствительно существуетъ и долженъ былъ бы носить имя органа мышечного чувства.

Выяснить дѣятельноеть этого органа будетъ всего удобнѣе на примѣрѣ.

Когда человѣкъ разсматриваетъ окружающую его группу предметовъ или присматривается къ подробностямъ одного сложнаго предмета, глаза его перебѣгаютъ поочередно съ одной точки на другую. Вслѣдствіе этого человѣкъ получаетъ раздѣльный рядъ зрительныхъ впечатлѣній отъ отдѣльныхъ частей предмета, въ промежутки между которыми вставлены повороты глазъ или головы, т.‑е. сокращенія нѣкоторыхъ изъ глазныхъ или головныхъ мышцъ съ сопровождающимъ ихъ мышечнымъ чувствомъ. Повороты глазъ и головы даютъ тотчасъ же сознанію, какъ всякій знаетъ изъ личнаго опыта, свѣдѣніе о положеніи разсматриваемой точки относительно той, которая разсматривалась раньше, т.‑е. лежитъ ли она выше или ниже послѣдней, вправо или влѣво, дальше или ближе отъ разсматривающаго предметъ человѣка. Значитъ, благодаря поворотамъ головы и глазъ, сложный зрительный образъ распадается на части, связанныя между собой пространственными отношеніями, и факторомъ, связующимъ зрительныя звенья въ пространственную группу, является мышечное чувство. Дѣло въ томъ, мм. гг., что мышцы глазъ и головы, участвующія въ актахъ смотрѣнія, имѣютъ значеніе угломѣровъ, дающихъ сознанію различные чувственные угломѣрные знаки, смотря по положенію разсматриваемой точки въ пространствѣ, или, что то же, смотря по направленію и величинѣ поворота головы и глазъ. [6-7]

Но это не все. Тѣ же угломѣры при своемъ дѣйствіи даютъ сознанію чувственные знаки не только о величинѣ произведеннаго ими поворота, но и о скорости, съ какою поворотъ происходитъ. Такъ, когда мы слѣдимъ глазами за летящей птицей, то чувствуемъ направление ея полета изъ угломѣрныхъ знаковъ мышечнаго чувства, а быстроту изъ скорости перемѣщенія глазъ и головы вслѣдъ за летящей птицей. Дѣло въ томъ, что мышечному чувству присущъ тягучій характеръ, видоизмѣняющійся параллельно быстротѣ сокращенія. Правда, тягучій характеръ имѣютъ и нѣкоторыя другія ощущенія, напримѣръ, звуковое или чувство боли; но эти формы даютъ сознанію только продолжительность ощущенія, а не скорость. Скорой или медленной боли нѣтъ; звукъ можетъ быть протяжный и отрывистый, но не скорый. Если же въ музыкѣ говорится о скоромъ темпѣ или про людей говорятъ, что у одного рѣчь скорая, а у другого медленная, то и здѣсь подразумѣвается собственно бо́льшая или меньшая растянутость отдѣльныхъ звуковыхъ звеньевъ мелодіи или рѣчи, или же растянутость нѣмыхъ промежутковъ между ними. Слухъ — превосходный измѣритель маленькихъ промежутковъ времени, но не можетъ измѣрять скорости, потому что звукъ не чувствуется, какъ движеніе, а скорость есть атрибутъ движенія, предполагающій одновременное чувствованіе величины и времени передвиженія. Наоборотъ, въ сокращающейся мышцѣ оба эти элемента даны разомъ и чувствуются раздѣльно.

Итакъ, насколько мысль представляетъ членораздѣльную группу въ пространствѣ или во времени, связкѣ въ чувственной группѣ всегда соотвѣтствуетъ двигательная реакція упражненнаго органа чувствъ, входящая въ составъ акта воспріятія. Помѣщаясь на поворотахъ зрительнаго, осязательнаго и другихъ формъ чувствованія, мышечное чувство придаетъ съ одной стороны впечатлѣнію членораздѣльность, съ другой связываетъ звенья его въ осмысленную группу.

Теперь остается разсмотрѣть актъ сопоставленія предметовъ мысли по сходству.

Здѣсь дѣятелями являются органы памяти. Говорю не органъ, а органы, потому что для физіолога это суть центральные придаточные снаряды къ органамъ чувствъ и всѣмъ заучиваемымъ человѣкомъ сложнымъ движеніямъ.

Какъ ни чудесно устройство животнаго тѣла вообще, но едва ли не самымъ великимъ чудомъ животной, и особенно человѣческой, организаціи является механизмъ памяти, механизмъ на томъ основаніи, что онъ работаетъ независимо отъ сознанія, разсужденія и воли по неизмѣннымъ для всѣхъ людей законамъ. Къ явленіямъ памяти мы такъ привыкли, что не удивляемся этому чуду; но стоитъ только сравнить то, что она производитъ, съ дѣятельностью какого-нибудь схожаго съ ней снаряда, выстроеннаго руками человѣка, и чудо тотчасъ же бьетъ въ глаза. Инструментъ, похожій на память, выстроенъ Эдиссономъ, и всякій конечно знаетъ, какой восторгъ возбудилъ повсюду его фонографъ, это чудо механическаго искусства. Однако въ сравненіи съ издревле извѣстнымъ инструментомъ, памятью, это современное чудо меньше чѣмъ дѣтская игрушка. Судите сами. Фонографъ регистрируетъ только звуки, а память — показанія всѣхъ чувствъ, притомъ ежеминутно всю жизнь, иногда въ теченіе ста лѣтъ, отдыхая отъ работы лишь въ часы глубокаго сна, когда у человѣка нѣтъ сновидѣній. Регистрація фонографа представляетъ въ самомъ счастливомъ случаѣ лишь болѣе или менѣе вѣрное воспроизведеніе сложныхъ звуковыхъ движеній, а память не только записываетъ свои впечатлѣнія, но еще сортируетъ ихъ цѣликомъ и частями. Записавъ впечатлѣніе, она сдаетъ его въ складъ, гдѣ хранится все записанное въ теченіе всей жизни и хранится въ такомъ порядкѣ, какому можетъ позавидовать самая благоустроенная библіотека. Впечатлѣнія отъ предметовъ и ихъ признаковъ, качествъ, состояній и взаимныхъ зависимостей заносятся въ склады въ четыре главныхъ рубрики: что предшествовало данному впечатлѣнію, что ему сопутствовало, что за нимъ слѣдовало и съ чѣмъ оно сходно, какъ цѣликомъ, такъ и частями. Соотвѣтственно этому, запись тянется въ видѣ непрерывнаго, но членораздѣльнаго чувственнаго ряда, звенья котораго соединены то случайными, то постоянными связями. При повтореніи однородныхъ впечатлѣній случайное сосѣдство, какъ не повторяющееся, въ записи большею частію не сохраняется, а постоянное фиксируется, какъ группа. Неизмѣнно существующее рядомъ съ неизмѣннымъ угломѣрнымъ знакомь въ промежуткѣ записывается, какъ пространственная группа; неизмѣнно существующее рядомъ съ измѣняющимся во времени угломѣрнымъ знакомъ записывается, какъ группа въ движеніи; наконецъ рядовая запись по сходству даетъ форму, о которой у насъ идетъ рѣчь.

Но это не все. Подобно фонографу, память дѣйствуетъ двояко: она не только записываетъ прочувствованное, но и воспроизводитъ его цѣликомъ и частями, давая при этомъ чувственную форму, которую называютъ вообще воспитаніемъ. Какъ въ фонографѣ регистрирующій штифтъ повторяетъ при воспроизведеніи записаннаго тѣ самыя движенія, которыя онъ продѣлывалъ при регистраціи, такъ и въ нашей нервной системѣ повторяется въ сущности при воспоминаніи тотъ самый процессъ, который имѣлъ мѣсто при реальномъ впечатлѣніи.

Однако и тутъ разница между фонографомъ и памятью громадная. Въ фонографѣ воспроизведеніе связано неразрывно съ текстомъ записаннаго и идетъ за нимъ шагъ за шагомъ, нота въ ноту, буква въ букву; а въ области чувства это едва ли бываетъ даже въ тѣхъ случаяхъ, когда толчкомъ къ воспоминанію служитъ буквальное повтореніе того реальнаго впечатлѣнія, которое воспоминается; и это потому, что воспоминаніе есть актъ болѣе быстрый, чѣмъ соответствующее реальное впечатлѣніе. Обыкновенно же для воспроизведенія прочувствованнаго достаточно бываетъ незначительнаго, мимолетнаго, иногда едва [8-9] уловимаго намека на него. Такъ, заученная арія или заученные стихи могутъ воспроизводиться въ памяти цѣликомъ по первымъ нотамъ и первымъ словамъ. Иногда же для воспроизведенія достаточно намека на какое-нибудь побочное обстоятельство, предшествовавшее или сопутствовавшее прочувствованному. Объяснять, какъ слѣдуетъ, такія сложныя явленія мы, конечно, еще не умѣемъ; но есть много основаній полагать, что рядовому записыванію внечатлѣній соотвѣтствуетъ фиксированіе въ центральной нервной системѣ тѣхъ послѣдовательныхъ процессовъ, которыми обусловился данный чувственный рядъ. При такомъ взглядѣ на дѣло, воспроизведеніе по намеку дѣлается для ума понятнымъ: намекъ — это есть тотъ толчокъ, которымъ начинался въ прежнемъ реальномъ впечатлѣніи соотвѣтствующій ему нервный актъ, и разъ нервный актъ начался отъ намека вновь, онъ развивается до конца.

Какъ бы то ни было, но изъ сказаннаго вы видите, что условіемъ для воспроизведенія впечатлѣнія должно быть какое-нибудь новое впечатлѣніе, болѣе или менѣе отрывочное, но всегда болѣе или менѣе сходное, отчасти, вполнѣ или даже случайно, съ воспроизводимымъ. Внѣ сходства другихъ условій для воспроизведенія впечатлѣній нѣтъ; стало-быть это законъ, и корень его очевидно долженъ лежать въ нашей чувственной организаціи.

Вотъ, мм. гг., причина, почему уже въ предметной мысли настоящее можетъ быть сопоставлено съ прошлымъ, видѣнное здѣсь съ виденнымъ за тысячу верстъ, — та самая причина, которая на болѣе высокой ступени умственнаго развитія дѣлаетъ человѣка способнымъ быть мысленно обитателемъ всей нашей планеты и даже жить жизнью отдаленныхъ вѣковъ.

Перечислять всѣ умственныя блага, связанныя для человѣка съ обладаніемъ памятью, я не могу по краткости времени, а ограничусь въ заключеніе лишь указаніемъ на то, что корень умственной жизни лежитъ въ ней.

Когда у человѣка реальное впечатлѣніе отъ какого-либо предмета повторяется, скажемъ, въ тысячный разъ, въ сознаніи его являются рядомъ реальное впечатлѣніе данной минуты и воспоминаніе о немъ — происходитъ сопоставленіе по тождеству, и результатомъ является то душевное движеніе, которое мы называемъ узнаваніемъ предмета. Это есть наипростѣйшая форма мысли, свойственная даже животнымъ, форма, съ которой начинается умственная жизнь. Въ самомъ дѣлѣ, если бы мы не обладали памятью, то не узнавали бы предметовъ, и они, со всѣми ихъ признаками, вѣчно оставались бы для насъ незнакомой вещью; а мыслить можно только знакомыми предметами.

Итакъ, элементами безсловесной предметной мысли служатъ продукты воздѣйствія внѣшняго міра на наши органы чувствъ; а факторами, изъ коопераціи которыхъ мысль возникаетъ — повторяющееся внѣшнее воздѣйствіе, упражненный органъ чувствъ и органы памяти. Что же касается до процесса мысли, то въ случаѣ, когда она родится непосредственно изъ реальнаго впечатлѣнія, акту мышленія соотвѣтствуетъ физіологически рядъ раздѣльныхъ реакцій упражненнаго чувства на сложное внѣшнее воздѣйствіе. Когда же мысль является въ видѣ воспоминанія, то ея физіологическую основу составляетъ повтореніе прежняго нервнаго процесса, но уже исключительно въ центральной нервной системѣ.

Печатано по постановленію Комитета IX Съѣзда Русскихъ Естествоиспытателей и Врачей.