Меню Рубрики

Какой из них сформулирован корректно с лингвистической точки зрения

11. Перед Вами варианты вопроса, заданного детям. Какой из них сформулирован корректно с лингвистической точки зрения?

Вариант ответа 1 — • Прочитайте слово ловила и найдите в нём слог с мягким согласным

Вариант ответа 2 — • Как вы узнали, что буква в читается как [в,], а не [в]?

Вариант ответа 3 — • Как вы узнали, что буква в читается мягко?

Помогите пройти тест

2. Метод экологической идентификации (от лат. «отождествление») заключается:
•В постановке себя на место природного объекта (например: представить себя рыбой подо льдом или муравьем в траве…)

3. В каком обращении учителя к детям допущена ошибка:
•Давайте поговорим о птицах, рыбах и других животных.

4. Какой метод обучения в курсе «Окружающий мир» наиболее эффективен, когда нужно выделить существенные признаки изучаемого объекта:
•Объяснительно-иллюстративный.

5. Что из перечисленного не является знаковой моделью:
•Календарь «Природы и труда»

6. Укажите, при выполнении какого задания используется понятие класса чисел?
Запишите число 270 в виде суммы разрядных слагаемых.

7. При выполнении умножения вида 28х3 рекомендуется в современной начальной школе использовать прием:
•Основанный на распределительном свойстве умножения относительно сложения.

8. К общеучебным умениям, вырабатываемым при обучении математике в начальных классах, относятся умения:
•Записывать с помощью цифр и читать числа

9. В обязательный минимум содержания математического образования в начальных классах не входит:
•Умение решать уравнения с двумя неизвестными;

Какой из них сформулирован корректно с лингвистической точки зрения

Становится общепризнанным, что высшей и наиболее независимой единицей языка является не предложение, а текст. Лингвистика текста, развивавшаяся первоначально как раздел синтаксиса, затем как самостоятельная, но достаточно обособленная от других наук область лингвистики, вошла в общий круг лингвистических и нелингвистических наук, изучающих текст: текст становится объектом изучения всех этих дисциплин. Именно связь лингвистики текста с данным кругом наук и превращение текста в интердисциплинарный объект изучения определяет новое понимание текста и новый подход к тексту.

В последние десятилетия двадцатого века возникает вопрос о статусе текста, об отношении его к языку и речи, о возможности включения его в перечень единиц языка и признания за ним функции языкового знака. Ранее аналогичные вопросы получили решение применительно к предложению. Такие отрасли языкознания, как теория коммуникации, социолингвистика, психолингвистика, лингвистическая прагматика, функциональная стилистика, а также такие направления, как теория речевых актов, теория референции, теория деятельности, по-новому ориентирующие и лингвистику текста, начинают рассматривать текст не как готовый продукт речевой деятельности, но как процесс, как язык в действии, как составную часть общественной практики. Новые аспекты изучения, несомненно, обогащают понимание текста, рассматривая его в широком контексте коммуникации, социальной деятельности. Но они ни в коей мере не отменяют лингвистический (системный, языковой) подход к тексту.

В применении к текстам должно различать единицу системы языка (текстему, потенциальный текст, эмический текст) и актуальный, конкретно произносимый или написанный (этический) текст. Такому решению вопроса способствовали и интенсивные исследования в области структуры текста. Был сформулирован принцип когерентности, описаны явления лексической и грамматической когезии, выявлены основные схемы тема-рематического движения в тексте, выработаны принципы делимитации текстовых единств. Все это позволило увидеть в сложном синтаксическом целом-тексте синтаксическую единицу, четко делимитированную, имеющую собственную внутреннюю структуру, представляющую собой моделируемую единицу языка.

Естественно признать номинативную функцию и за текстом, а, следовательно, признать и его знаковую природу. Устанавливая иерархию языковых знаков, ученые подчеркивают, что основным и первичным языковым знаком служит текст, состоящий из конечного упорядоченного множества частичных знаков. Лингвистическая концепция языкового знака исходит из той исконной формы, в которой существуют языковые знаки: они существуют как тексты, т.е. конечные, упорядоченные множества организованных в текст частичных знаков различного рода и значения.

Лингвистические закономерности, несомненно, действуют в тексте, составляют важнейшую сторону его организации. Язык диктует не только правила построения словосочетаний и предложений, но и правила порождения текстов. В противном случае носители языка оказались бы неспособны создавать элементарные сообщения (тексты). По справедливому предположению Т.А. Ван Дейка, «в «языковой способности» (компетентности) существуют правила и условия для продуцирования и восприятия текстов». (Ван Дейк, 1989, 162).

«…За каждым текстом, — пишет М. Бахтин, — стоит система языка. В тексте ей соответствует все повторенное и воспроизведенное и повторимое и воспроизводимое, все, что может быть дано вне данного текста (данность). Но одновременно каждый текст (как высказывание) является чем-то индивидуальным, единственным и неповторимым, и в этом весь смысл его (его замысел, ради чего он создан). Это то в нем, что имеет отношение к истине, правде, добру, красоте, истории. По отношению к этому моменту все повторимое и воспроизводимое оказывается материалом и средством. Это в какой-то мере выходит за пределы лингвистики и филологии. Этот второй момент (полюс) присущ самому тексту, но раскрывается только в ситуации и в цепи текстов (в речевом общении данной области)» (Бахтин, 1976, 147).

Текст, являясь центральным понятием языка, синтезирует все его уровни. Термин «текст» завоевал себе право быть наиболее обобщенным выражением крупных, законченных речевых произведений. Л.А. Киселева, развивая точку зрения Ф. Данеша и К. Гаузенбласа в понимании структуры целого с иерархией частей и асимметричным отношением между единицами разных уровней структуры, относит текст к четвертому, высшему ярусу, который, по ее мнению, «составляет семантически и структурно законченное целое». Текст определяется ею как «целостная, сложная структура и система, качественно (не только количественно) новое единство, обусловленное его общим целевым назначением, которому подчиняются частные цели единиц низших ярусов, и единой структурной и семантической организацией, семантико-структурной основой, с которой взаимодействуют единицы низших ярусов» (Киселева, 1971, 53).

Рассматривая различные по объему, содержанию и стилю виды текстов, И.Р. Гальперин заключает: «Текст это сообщение, объективированное в виде письменного документа, литературно обработанное в соответствии с типом этого документа, состоящее из ряда особых единств, объединенных разными типами лексической, грамматической и логической связи, и имеющее определенный модальный характер и прагматическую установку» (Гальперин, 1974, 72). Наиболее существенными и определяющими само понятие «текст» грамматическими категориями им признаются следующие: обусловленность, последовательность, континуум, интегративность, ретроспективность, переакцентуация, зависимость / независимость отрезков текста, особый тип предикативности, информативность, прагматика, глубина (подтекст) (Гальперин, 1977, 526).

В настоящее время в лингвистике термин «текст» употребляется для обозначения двух различных единиц, часто без последовательного их разграничения. Под «текстом» понимается, с одной стороны, любое высказывание, состоящее из одного или нескольких предложений, несущее в себе по замыслу говорящего законченный смысл, а, с другой стороны, такое речевое произведение, как повесть, роман, газетная или журнальная статья, научная монография, документы различного рода и т.п. В качестве текстов рассматриваются также части целого речевого произведения — главы, параграфы, абзацы.

Объединяются все эти столь разнообразные речевые произведения и их относительно законченные части прежде всего на основе критерия смыслового единства и функционального критерия коммуникативной значимости. Критерий смыслового единства можно применить и к однословному предложению-высказыванию, например, «Земля!», и к цепочке предложений внутри целого произведения, объединённых единством темы, т.е. к сверхфразовому единству, и к произведению самого большого объёма, если понимать под смысловым единством целого произведения «общий смысл» произведения, его основную идею. Точно также применим и к однословному предложению, и к сложному синтаксическому целому, и к целому литературному произведению или научному труду функциональный критерий коммуникативной значимости. Наконец, их объединяет и то, что формальные средства, структурирующие цепочку предложений как сложное синтаксическое целое (проформы, лексические повторы, единство временного и модального плана и др.), прослеживаются также и на больших отрезках текста, состоящих из ряда сложных синтаксических целых, часто на целых главах произведения или же на всём произведении (повести, рассказе, газетной или научной статье), создавая две разновидности связей в тексте — контактные и дистантные связи.

Таким образом, лингвистический (с точки зрения системы языка) подход к тексту сохраняет свою актуальность, и ему вполне «по силам» изучать и микротексты (цепочки, содружества предложений), и целостные речевые произведения (макротексты), но в соответствии со своими методами и возможностями.

В настоящее время в лингвистической литературе существует большое количество определений текста. Авторы обычно отмечают тот или иной интересующий их аспект. Обычно выделяют следующие: коммуникативный, номинативный, структурный, модальный. Наиболее существенным оказывается выделение двух: «внутреннего», содержательного, и «внешнего» — аспекта выражения содержания, передаваемого текстом. Что касается понятия содержания, смысла текста, то оно является исходным, неопределимым понятием. Однако ученые все более смело «вторгаются» и в эту область, расчленяя понятие «смысла» на его составляющие компоненты и определяя их на разном уровне различными способами. Более или менее ясно, что следует считать коммуникативным компонентом смысла, а что — модальным его компонентом.

Коммуникативный аспект текста. Любой связный текст имеет коммуникативную установку на определенного адресата, каждый текст в коммуникативном аспекте воплощает в себе определенную цель коммуникации. С этой точки зрения выделяют три типа текста: собственно сообщение (повествование), сообщение-запрос, сообщение-приказание. К коммуникативному аспекту текста, по мнению М.И. Откупщиковой, можно отнести и актуальное членение предложения (Откупщикова, 1982, 129).

Любой связный текст имеет свой модальный аспект, так как у любого текста есть автор, определяющий модальную оценку высказывания: безусловную уверенность, сомнение, неуверенность в достоверности сообщения и т.д. (градаций модальной оценки в языке существует очень много). Структурный аспект. Каждый текст характеризуется наличием определенной структурной организованности. Анализ структуры текста показывает, что за каждым текстом с конкретным содержательным наполнением стоит отвлеченный образец, который по аналогии со структурной схемой предложения может быть назван структурной схемой текста.

Конечно, названные (и возможные иные) аспекты определения феномена «текст» следует рассматривать как взаимодополняющие друг друга: только все вместе они дают наиболее полное представление об объекте.

Другим вопросом, связанным с исследованиями структуры текста, является вопрос о том, на какие единицы членится текст и как их следует называть, сколько уровней членения текста, какая единица членения текста должна быть признана элементарной. Факт членения текста на разноуровневые единицы общепризнан. Общепризнанным является также мнение о том, что элементарной единицей членения текста следует признать предложение. Разногласия среди лингвистов вызывают единицы более высоких уровней членения текста. Термины: текстема, сверхфразовое единство, абзац, прозаическая строфа, период давно используются в текстологии, но до сих пор не получили четкого определения и в разных направлениях трактуются по-разному.

В композиционном плане текст состоит из определенных содержательных частей, представляющих собой элементы композиции. Можно назвать эти содержательные части текстемами. Если в качестве примера взять какую-либо монографию, то в ней текстемами будут выступать введение, главы, заключение. Текстемы делятся на более мелкие единицы. Именно единицы этого уровня членения текста вызывают у лингвистов большинство споров. Одни называют их СФЕ (ССЦ), другие — абзацами, прозаическими строфами, периодами. Как правило, единицы этого уровня членения выступают в качестве наиболее крупного «строительного блока» текстемы или целого текста, если последний состоит из одной текстемы. Они строятся по определенным структурным схемам.

Рассмотривая проблему определения текста в лингвистической литературе, приходится сталкиваться с разными подходами к самой единице у разных исследователей. В ряде определений внимание исследователей направлено на семантическую сущность текста. Р. Харверг в своей фундаментальной монографии дает структурное определение текста: «Текст — это последовательность языковых единиц, построенная при помощи непрерывной цепочки» (Харверг, 1968, 48), понимаемой автором как цепочка замещений (субституций) в широком смысле слова. В ряде определений внимание исследователя направлено на аспект продуцирования текста: «В самом общем виде текст можно определить, как продукт речемыслительной деятельности людей, возникающий в процессе познания окружающей действительности, в процессе непосредственной коммуникации» (Абрамов, 1974, 3). М. Пфютце рассматривает текст как «определенную в функционально-смысловом отношении упорядоченную группу предложений или аналогов, предстающих благодаря семантическим и функциональным взаимоотношениям элементов как законченное смысловое единство» (Пфютце, 1978, 234).

Другие исследователи считают, что подобное смысловое единство обусловливается единством референции (анафорические и катафорические связи), лексическим единством, единством коммуникативной перспективы (рема-тематическим членением последовательного ряда предложений), временным единством. Большое внимание уделяется основанной на семантической эквивалентности изотопии текста (парной или цепной). В этом случае единство текста обусловливается взаимосвязью текстем, представляющейся как многократное воспроизводство значения в одинаковых или близких смысловых единицах, причем изотопия возникает благодаря рекурренции семантически эквивалентных элементов.

Обязательный атрибут текста — организованность этих единиц. Имея это в виду, иногда вместо термина «текст» употребляется термин «правильный текст». Таким образом, текст есть некоторая «организованная» последовательность цепочек слов, предложений или других единиц текста» (Пробст, 1979, 7).

Авторы Грамматики-80 дают следующее определение текста: «Организованный на основе языковых связей и отношений отрезок речи, содержательно объединяющий синтаксические единицы в некое целое, называется текстом» (Русская грамматика, 1982, 83).

Г.В. Колшанский подчеркивает особую значимость коммуникативных параметров текста, которые связаны с исследованием их «информативной, следовательно смысловой, стороны» (Колшанский, 1978, 27). Развивая эту точку зрения, ученый определяет текст как «единицу коммуникации», т.е. речевую единицу.

С точки зрения статуса текста в языковой системе на сегодняшний день существует ряд определений текста. Приведём некоторые из них.

«Любая последовательность предложений, организованная во времени или пространстве таким образом, что предполагает целое, будет считаться текстом» (Кох, 1978, 162).

«Текст — это упорядоченная последовательность морфем, состоящая минимально из двух морфем, максимальный же её состав не ограничен» (Вайнрих, 1978, 373).

«Текст — это множество высказываний в их функции и — соответственно — социокоммуникативная реализация текстуальности» (Шмидт, 1978, 89).

Под текстом понимается «любой конечный отрезок речи, представляющий собой некоторое единство с точки зрения содержания, передаваемый со вторичными коммуникативными целями и имеющий соответствующую этим целям внутреннюю организацию, причём связанный с иными культурными факторами, нежели те, которые относятся к собственно языку» (Барт, 1978, 443-444).

«Текст как единица языка может быть определён как то общее, что лежит в основе отдельных конкретных текстов, то есть, так сказать, схемы построения или «формулы строения» текста (или текстов разных типов)» (Бархударов, 1974, 40).

«Связный текст понимается обычно как некоторая (законченная) последовательность предложений, связанных по смыслу друг с другом в рамках общего замысла автора» (Николаева, 1978, 6).

ЛЕКЦИЯ 2. Сущность перевода с лингвистической точки зрения

ЧТО НУЖНО ЗНАТЬ О ПЕРЕВОДЕ

Сущность перевода с лингвистической точки зрения.

Письменный и устный перевод.

Виды перевода: дословный, буквальный, свободный, адекватный.

Замечания о типичных переводческих ошибках в русском языке.

Перевод — это точное воспроизведение подлинника средствами другого языка с сохранением единства содержания и стиля. Этим перевод отличается от пересказа, в котором можно передавать содержание иностранного подлинника, опуская второстепенные детали и не заботясь о воспроизведении стиля. Единство содержания и стиля воссоздается в переводе на иной языковой основе и уже поэтому будет новым единством, свойственным языку перевода.

Чтобы перевести разговорную фразу I am very glad tо hear you say so, сохраняя упомянутое единство, нужно помнить, что и русская фраза должна быть так же естественна и разговорна. Разумеется, для этого важно учитывать различия в оформлении предложений этого типа по законам грамматики английского и русского языков. Но, даже заменив второй инфинитив придаточным предложением, мы все же не получим приемлемого перевода. Я очень доволен слышать, что вы так говорите — скверная копня английского оригинала.

Во-первых, по-русски нельзя сочетать слова доволен слышать. Придется сказать рад слышать. Но и эта замена не спасет переводчика.

Во-вторых, и это самое главное, один из глаголов предложения в русском переводе, конечно, лишний. По-русски придется сказать: Я рад это слышать (от вас) или Я рад, что вы так думаете.

В-третьих, в зависимости от характера говорящего, от ситуации и контекста, может быть, лучше опустить личное местоимение: Рад это слышать.

И наконец, в-четвертых, судя по тому, кто с кем разговаривает, нужно решить, как переводить you — вы или ты.

Вот какая длинная цепочка вопросов потянулась за переводом простого на первый взгляд предложения. Но это вполне естественно: ведь перевод — комплексный процесс. Для правильной и точной передачи мысли подлинника нужно не только найти в языке перевода самые подходящие слова, но и облечь их в соответствующую грамматическую форму. К этому еще примешиваются в большинстве случаев и стилистические факторы, которые никак нельзя сбросить со счетов даже при переводе газетной информации или технического текста.

Часто трудно добиться глубокого и полного понимания иностранных текстов беспереводным путем. Только перевод на родной язык дает гарантию правильного понимания иностранного подлинника. Однако даже расплывчатое понимание не исключает иногда возможности правильного перевода по догадке. Поэтому важно знать нe только, как переводить, но и почему надо переводить именно так, а не иначе. Конечно, это вовсе не значит, что в курсе перевода можно давать готовые рецепты. В большинстве случаев ответом на оба вопроса («как» н «почему») будут определенные закономерности, выведенные на основе сопоставления средств английского и русского языков. Именно в этом и заключается лингвистический подход квопросам перевода.

С другой стороны, процесс перевода всегда протекает в рамках строго логического мышления. Переводить может только тот, кто умеет логически мыслить. Это отлично понимают специалисты-логики, утверждая: «Неявными определениями мы пользуемся, например, и тогда, когда при чтении книг нам требуется определить значение незнакомого термина. Этого мы достигаем с помощью анализа того Контекста, в котором употребляется данный термин. В процессе этого анализа мы устанавливаем различные смысловые связи и отношения между термином, значение которого требуется определить, и другими словами, значение которых нам хорошо известно. Подобные случаи очень часто встречаются при переводе с иностранного языка на родной язык» 1 . Процесс перевода, конечно, осложняется тем, что в нем сталкиваются два языка и в качестве помощника привлекается двуязычный или толковый словарь. По крайней мере, при письменном переводе.

Независимо от профиля будущего переводчика, основой развития его навыков должен служить письменный перевод. Только при письменном переводе можно соблюсти важнейшее условие: предварительное ознакомление со всем переводимым текстом до начала работы. Такое ознакомление исключается при устном переводе на слух — синхронном или последовательном. И, конечно, только записанный перевод поддается тщательному анализу, проверке и исправлению.

Читайте также:  Что такое термос с точки зрения физики

Следует различать буквальный и дословный перевод, что часто смешивают. Дословный перевод состоит в передаче структуры предложения без изменения конструкции и без существенного изменения порядка слов. В тех случаях, когда русское предложение имеет структуру аналогичную английскому и ее можно использовать без нарушения грамматических норм и логического хода мысли; дословный перевод допустим. Трудно возражать против дословной передачи таких предложений, как, например: Poverty is not vice. Бедность не порок.

Другое дело буквальный перевод, всегда приводящий или к искажению мысли подлинника, или к нарушению норм русского языка. Буквальный перевод бывает основан или па внешнем сходстве английского слова с русским (этимологический буквализм), или па использовании при переводе основного или наиболее распространенного значения английского слова без учета значения всего высказывания в целом (буквализм семантический). Обе разновидности буквализма — болезнь начинающих переводчиков. Поддаваясь сходству некоторых английских и русских слов — графическому или фонетическому, такой переводчик дает их ошибочное раскрытие, например: complexion — комплекция вместо цвет лица, compositor — композитор вместо наборщик, decade — декада вместо десятилетие, lunatic — лунатик вместо сумасшедший.

И этимологический и семантический буквализм одинаково недопустимы, так как и тот и другой или искажают смысл, или нарушают нормы русского языка

Когда дословный перевод грубо нарушает нормы русского языка, он приводит к синтаксическому буквализму. Перевод фразы па Я очень доволен слышать, что вы так говорите — наглядный пример синтаксического буквализма.

Свободный, — или вольный, перевод применяется в особых случаях, когда не требуется передачи стиля подлинника или когда воспроизведение стилистических особенностей оригинала сопряжено с большими трудностями (например, при переводе старинных текстов), или когда перевод делается для информации узкого круга лиц. Вольным может быть и прозаический перевод стихотворных текстов. В вольном переводе можно сокращать подлинник, опуская второстепенные подробности и интерпретируя трудные для понимания места. Конечно, вольный перевод специальных текстов может быть квалифицированно выполнен лишь специалистом.

Адекватный (полноценный) перевод — это перевод, который соответствует подлиннику по функции (полноценность передачи) и по выбору средств переводчиком (полноценность языка и стиля). Как мы увидим далее, функциональная точность, характерная для адекватного перевода, не только допускает, но нередко и требует отказа от формальных, словарных соответствий. Именно через функциональные соответствия подлиннику достижимо воссоздание единства содержания и формы на другой языковой основе. При этом важно помнить, что «перевод — это не простое механическое воспроизведение всей совокупности элементов подлинника, а сложный сознательный отбор различных возможностей их передачи. Таким образом, исходной точкой должно быть целое, представляемое оригиналом, а не отдельные его элементы» 2 .

Не следует думать, что сказанное об адекватности перевода имеет отношение только к переводу художественной литературы. Даже научно-технический и научно-популярный текст, даже простая газетная информация обладает своим стилем, который должен быть воспроизведен в переводе. Но конечно, это должен быть стиль, свойственный данному жанру в языке перевода.

Начнем с научно-популярного текста, написанного короткими предложениями, простым и ясным языком. Текст совсем не труден для понимания и на первый взгляд кажется легким для перевода. Попробуем перевести его фразу за фразой.

The respiratory system is the system of the body that deals with breathing. When we breathe, the body takes in the oxygen that it needs and removes the carbon dioxide that it doesn’t need.
First the body breathes in the air which is sucked through the nose or mouth and down through the trachea (windpipe). The trachea is a pipe shaped by rings of cartilage. It divides into two tubes called bronchi. These carry air into each lung. Inside the lung, the tubes divide into smaller and smaller tubes called bronchiolies. At the end of each of these tubes are small air balloons called alveoli.

Система дыхания – это система организма, которая связана с дыханием. Когда мы дышим, тело (организм) поглощает кислород, который ему нужен, и удаляет ненужный углекислый газ.

Сначала организм вдыхает воздух, всасывается (не подходит) поступает через нос или рот и движется вниз по трахее. Трахея – это трубка, сформированная кольцами из хрящей (хрящевыми кольцами). Она делится на две трубки, которые называются бронхами. Они несут воздух в каждое легкое. Внутри легкого трубки делятся на все более и более мелкие трубочки, которые называются бронхиолами. На конце каждой из этих трубочек находятся воздушные шарики (мешочки), называемые альвеолами.

На примере перевода этого сравнительно простого научно-популярного текста мы видим, во-первых, что почти в каждом предложении потребовались грамматические замены и перестановки. Во-вторых, что далеко не всегда можно было воспользоваться теми соответствиями слов, которые мы находим в англо-русском словаре. В ряде случаев мы вынуждены были искать новое, отсутствующее в словаре значение, так называемое контекстуальное значение слов и словосочетаний. Наконец, неоднократно в этом переводе приходилось добавлять слова, которые отсутствовали в подлиннике, и, напротив, исключать некоторые слова подлинника. Все это было необходимо для достижения адекватности перевода.

В заключение ознакомимся с некоторыми типичными ошибками в русском языке, часто встречающимися в работах начинающих переводчиков.

Некоторые замечания о типичных переводческих ошибках в русском языке.Очень трудно предвидеть и перечислить всетипичные нарушения норм русского языка при переводе. В дальнейшем мы попытаемся указать лишь на некоторые, наиболее существенные и частые ошибки этой категории, проистекающие из расхождения норм английского и русского языков.

В английском языке, как в устной, так и в письменной речи повторение одних и тех же и однокоренных слов в узких пределах предложения и даже смысловой группы не считается столь грубым нарушением стилистических норм, как в русском. Такие сочетания, как to gather together собраться вместе, не режут ухо англичанина.

Недопустимость «внутренней рифмы» в прозе общеизвестна. Однако переводчиками это правило нередко нарушается, особенно когда в предложении сталкивается несколько абстрактных существительных с окончанием на «ение» или «ание». Например: Угроза полного окружения возрастала по мере усиления движения сопротивления в этом районе. Эту фразу легко исправить, заменив одно из существительных глаголом: По мере того как ширилось движение сопротивления в этом районе, росла угроза полного окружения.

В первом варианте нарушена и другая норма русской стилистики: недопустимость употребления нескольких стоящих рядом косвенных падежей (усиления движения сопротивления). В плохих переводах не редкость примеры «серийного производства» существительных в родительном, дательном и прочих косвенных падежах с их определениями-прилагательными. Конечно, сохранение в переводе целой цепочки существительных иногда неизбежно, особенно если мы имеем дело с перечислением. При переводе однородных членов предложения замена существительных далеко не всегда желательна. Но в таких случаях особенно важно избегать нагромождения косвенных падежей.

Относительные местоимения в английском языке очень «короткие: who, which, that, тогда как русские, особенно в косвенных падежах, многосложны: которого, которому, о котором. Это первое, но далеко не единственное соображение, диктующее переводчику необходимость избегать нагромождения придаточных предложений, вводимых этими местоимениями. Хотя в русском языке придаточные определительные имеют более разговорный характер, чем соответствующие им причастные обороты, все же нужно избегать наслоения придаточных в переводе. Совершенно недопустимо употребление нескольких придаточных определительных, вводимых местоимением который.

Недопустима также в русском языке «симметричная» конструкция с причастиями по бокам.

In the meantime he worked, taking no recreation except when he wеnt to see Ruth, and living like a Spartan. (J. London).

Все это время, ведя спартанский образ жизни, Мартин работал, не покладая рук, давая себе отдых только для того, чтобы повидаться с Руфью.

Это предложение построено неправильно не только с точки зрения синтаксиса: главное в сообщении не может содержаться в деепричастном обороте.

Все это время Мартин вел спартанский образ жизни и работал не покладая рук, давая себе отдых лишь для того, чтобы повидаться с Руфью.

Переводчику следует помнить и о таком расхождении стилистических норм английского и русского языков, которое обусловлено различиями в обычаях. Например, по- английски можно сказать о присутствующем малознакомому человеку he или she, тогда как по-русски он или она в такой ситуации звучит невежливо. В переводе нужно заменять эти английские личные местоимения соответствующим именем или фамилией.

Разумеется, эти краткие замечания далеко не исчерпывают всех трудностей перевода, связанных с различиями в строе английского и русского языков. Здесь отмечены лишь наиболее характерные ошибки.

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском:

Какие из приёмов используются в синтетической работе?

Укажите, при выполнении какого задания используется понятие класса чисел?

· Запишите число 27.

· Прочитайте число 27027.

· Прочитайте число МСМХХVII.

· Запишите число 270 в виде суммы разрядных слагаемых.

7. При выполнении умножения вида 28х3 рекомендуется в современной начальной школе использовать прием:

· Основанный на распределительном свойстве умножения относительно сложения.

· Основанный на переместительном свойстве умножения.

· Основанный на сочетательном свойстве умножения.

· Основанный на свойстве умножения разности двух чисел на число

8. К общеучебным умениям, вырабатываемым при обучении математике в начальных классах, относятся умения:

· Записывать с помощью цифр и читать числа

· Решать задачи с помощью уравнений;.

· Делить многозначные числа на двузначные

· Измерять величину угла.

9. В обязательный минимум содержания математического образования в начальных классах не входит:

· Умение провести классификацию множества по одному признаку;

· Умение решать уравнения с двумя неизвестными;

· Умение начертить отрезок данной длины.

· Умение решать задачи на пропорциональное деление

10. У ученика имеется набор маленьких кругов, треугольников и квадратов, соответственно по одному красному, желтому и зеленому, а также аналогичный набор больших фигур. Один раз проведенная классификация всего множества этих фигур по одному признаку будет правильной в случае:

· Когда получены два класса фигур – класс красных и класс больших фигур.

· Получены три класса фигур – треугольных, круглых и квадратных.

· Получены класс зеленых фигур и класс незеленых фигур.

· Получены класс желтых фигур и класс маленьких фигур.

11. Перед Вами варианты вопроса, заданного детям. Какой из них сформулирован корректно с лингвистической точки зрения?

· Прочитайте слово ловила и найдите в нём слог с мягким согласным

· Как вы узнали, что буква в читается как [в , ], а не [в]?

· Как вы узнали, что буква вчитается мягко?

· Какой звук скомандовал букве в читаться мягко?.

12. Какой из перечисленных методических приёмов не относятся к аналитической работе по обучению грамоте:

· Установление места данного звука в звуковой структуре слова.

· Артикулирование и характеристика новых звуков.

· Чтение слов по таблице.

· Упражнения по составлению звуковой модели слова

Какой из приведенных ниже приёмов не предполагает работу над смысловым чтением младших школьников?

· Выразительное чтение текста;.

· Чтение пар слов, отличающихся отдельными буквами.

· Выборочное чтение предложений по заданию учителя.

· Подсчёт количества слов с новой буквой

Какие из приёмов используются в синтетической работе?

· Чтение слов по таблице с опорой на дополнительные пометы;

· Установление места данного звука в звуковой структуре слова;

· Артикулирование и характеристика новых звуков;

15. Какой из перечисленных принципов орфографии регулирует правописание приставок, оканчивающихся на –з или –с:

33. Учение ф. Де Соссюра о лингвистическом знаке.

Ф. де Соссюр так определяет язык с точки зрения его знаковости: «Язык – это система знаков, в которой единственно существенным является соединение смысла и акустического образа, причем оба эти элемента знака в равной мере психичны». Далее он разъясняет свое понимание знака: «мы называем знаком комбинацию понятия и акустического образа». Акустический образ – это не материальный звук, но отпечаток звука, представление, получаемое человеком посредством органов чувств. Так как акустический образ является психическим отпечатком звука и понятие обладает психическим свойством, то де Соссюр приходит к утверждению, что «языковой знак есть таким образом двусторонняя психическая сущность».

Поскольку в обычном употреблении знак обозначает только акустический образ, то де Соссюр, подчеркивая лингвистическую сущность своего определения знака, вводит специальные термины: «Мы предполагаем сохранить слово знак для обозначения целого и заменить термины «понятие» и «акустический образ» соответственно терминами «означаемое» и «означающее».

Языковые знаки не абстракции, а реальности, находящиеся в мозгу человека. Они представляют собой те конкретные сущности, которыми занимается лингвистика языка. В качестве примера языкового знака де Соссюр приводит слово как нечто центральное в механизме языка. Но так как знаками могут быть не только слова, но и части слова, то «не в слове следует искать конкретную единицу языка».

Определив языковой знак как психическую сущность, де Соссюр заключает, что лингвистика языка, наука, изучающая язык как систему знаков особого рода, является частью семиологии – науки о знаках вообще. А так как семиология – часть общей психологии, то языкознание (лингвистику языка) следует рассматривать как часть психологии.

Составив общее представление о лингвистическом знаке, де Соссюр устанавливает его особенности, отличающие его от единиц прочих знаковых систем. Первый принцип лингвистического знака формулируется им кратко: языковой знак произволен; связь, соединяющая означающее с означаемым, произвольна. Под произвольностью знака де Соссюр понимает отсутствие каких-либо отношений с обозначаемым этим знаком предметом. Так, понятие «сестра» не связано никакими внутренними отношениями с последовательностью звуков французского слова soeur [s-o-r] и могло бы быть выражено любым другим сочетанием звуков.

Важность этого принципа огромна, ибо он «подчиняет себе всю лингвистику языка». Однако произвольность лингвистического знака ограничивается законами развития данного языка. Абсолютно произвольным знак является лишь в некоторой части слов; в большинстве же слов в общей системе языка произвольность знака отнюдь не исключает мотивированности. Если мы возьмем слово сорок, то оно ничем не мотивировано, внутренняя форма его неясна. Но слово пятьдесят, соотносящееся с составляющими его частями (пять и десять), уже мотивировано. Внутренняя форма в слове пятьдесят так же прозрачна, как, например, в слове ледокол, а происхождение слов пять и десять без этимологического анализа уже неясно.

Существование мотивированных слов облегчает человеку овладение системой языка, так как полная произвольность знаков затруднила бы их запоминание. «Не существует языков, – пишет де Соссюр, – где нет ничего мотивированного; но немыслимо себе представить и такой язык, где мотивировано было бы всё». Языки с максимальной немотивированностью он называет лексико-логическими, а с минимальной – грамматическими. Это «как бы два полюса, между которыми развивается вся система, два встречных течения, по которым направляется движение языка: с одной стороны, склонность к употреблению лексикологического инструмента – немотивированного знака, с другой стороны – предпочтение, оказываемое грамматическому инструменту – правилу конструкции». Так, по мнению де Соссюра, в английском языке значительно больше немотивированного, чем в немецком; примером ультралексикологического языка является китайский, а ультраграмматического – санскрит.

Следствием действия принципа произвольности лингвистического знака де Соссюр считает антиномию «изменчивость – неизменчивость» знака. Неизменчивость знака заключается в том, что люди употребляют знаки языка так, как установлено традицией предшествующих поколений («именно потому, что знак произволен, он не знает другого закона, кроме закона традиции, и только потому он может быть произвольным, что опирается на традицию»).

Но в то же время языковые знаки подвергаются изменению. Принцип изменчивости знака связывается с принципом непрерывности. В процессе исторического развития языка изменчивость знака проявляется в изменении отношений между означающим и означаемым, т.е. может меняться или значение слова, или звуковой состав, или и звучание и значение [так, лат. песārе — «убивать» превратилось во французском языке в поуеr — «топить (в воде)»]. «Язык по природе своей бессилен обороняться против факторов, постоянно передвигающих взаимоотношения означаемого и означающего», – это одно из следствий произвольности знака, утверждает де Соссюр.

Де Соссюр выдвигает и второй принцип – принцип линейности знака. «Означающее, будучи свойством слухового (аудитивного), развертывается только во времени и характеризуется заимствованными у времени признаками: а) оно представляет протяженность, б) эта протяженность лежит в одном измерении: это – линия». Другими словами, акустические образы не могут возникать одновременно, они следуют друг за другом, последовательно, образуя линейную цепь.

Но последовательно могут располагаться только звуки слов, а каждый звук обладает своеобразными звуковыми признаками (глухость – звонкость, мягкость – твёрдость, взрывность и т.д.). Причем эти признаки выступают в звуке не линейно, а объёмно, т.е. звук одновременно обладает несколькими признаками. Следовательно, с точки зрения современной фонологии соссюровский принцип линейности касается звуков в слове, а не фонем. Де Соссюр и сам говорит о том, что принцип линейности характеризует речь, а не язык, следовательно, не может быть принципом лингвистического знака как члена системы.

Если главным для языкового знака является произвольность, то почему не наблюдается общей внезапной перемены в языке, состоящем из таких знаков? Де Соссюр указывает на четыре обстоятельства, препятствующие этому:

1) произвольность знака «защищает язык от всякой попытки, направленной к его изменению»: нельзя решить, какой из произвольных знаков более рационален;

2) множественность знаков, используемых языком, затрудняет их изменение;

3) крайняя сложность языковой системы;

4) «в каждый данный момент язык есть дело всех и каждого . В этом отношении его никак нельзя сравнивать с другими общественными установлениями. Предписания закона, обряды религии, морские сигналы и пр. привлекают единовременно лишь ограниченное количество лиц и на ограниченный срок; напротив, в языке каждый принимает участие ежеминутно, почему язык и испытывает постоянное влияние всех. Этого одного основного факта достаточно, чтобы показать невозможность в нем революции. Изо всех общественных установлений язык представляет наименьшее поле для инициативы. Его не оторвать от жизни общественной массы, которая, будучи по природе инертной, выступает прежде всего как консервативный фактор».

Одним из главных моментов в лингвистической теории де Соссюра является его учение о ценности лингвистического знака, или о его значимости. «Входя в состав системы, слово облечено не только значением, но ещё – главным образом – значимостью, а это уже совсем другое. Для подтверждения этого достаточно немногих примеров. Французское слово mouton может совпадать по значению с русским словом баран, но оно не имеет одинаковой с ним значимости, и это по многим основаниям, между прочим, потому, что, говоря о приготовленном и поданном на стол куске мяса, русский скажет баранина, а не баран. Различие в значимости между баран и mouton связано с тем, что у русского слова есть наряду с ним другой термин, соответствующего которому нет во французском языке». Иными словами, значение слова в лексической системе одного языка может не соответствовать значению этого же слова в другом языке: по-русски нельзя сказать «жаркое из барана», но обязательно – жаркое из баранины, а по-французски gigot de mouton (дословно «жаркое из барана»).

Читайте также:  В чем странность онегина с точки зрения высшего общества ответ

Значение и значимость также не одно и то же: значимость входит в значение в качестве дополнения. Именно в разбиении семантики слова на две части – значение и значимость – и заключается проникновение де Соссюра во внутреннюю систему языка: недостаточно одного констатирования факта, что слово имеет то или иное значение; его еще надо сравнить с подобными ему значимостями, со словами, которые можно ему противопоставить. Его содержание определяется лишь через привлечение существующего вне его. Значимость знака определяется только его отношением к прочим членам системы языка.

Понятие ценности относится не только к словам, но и к любым явлениям языка, в частности к грамматическим категориям. Так, понятие числа есть в любом языке. Множественное число французского и старославянского языков или санскрита по значению одно и то же (обозначает множество предметов), но по значимости не совпадает. Если во французском языке множественное число противопоставляется единственному, то в санскрите или старославянском, где кроме множественного имелось еще двойственное число для обозначения парных предметов (глаза, уши, руки, ноги), множественное число противопоставляется и единственному, и двойственному. Было бы неточно приписывать одинаковую значимость множественному числу в языках санскрите и французском, старославянском и русском, так как в санскрите или старославянском языке нельзя употреблять множественное число во всех тех случаях, где оно употребляется во французском или русском. «. Следовательно, – заключает де Соссюр, – значимость множественного числа зависит от того, что находится вне и вокруг него».

Аналогичный пример можно привести с грамматической категорией времени. Значение времени имеется во всех языках, однако значимость трехчленной категории времени в русском языке (настоящее, будущее, прошедшее) не совпадает со значимостью многочленной категории времени в немецком, английском, французском языках. На основе этих примеров де Соссюр приходит к выводу, что значимость является элементом системы языка, её функцией.

Де Соссюр различает концептуальный и материальный аспекты ценности (значимости). Концептуальный аспект ценности – это соотношение означаемых между собой (см. примеры со словами баран и mouton). Материальный аспект ценности – это соотношение означающих между собой. «Важен в слове не звук сам по себе, но те звуковые различия, которые позволяют отличать это слово ото всех прочих, так как они-то и являются носителями значения». Это утверждение де Соссюр иллюстрирует примером русской формы родительного падежа множественного числа рук, в которой нет положительного признака, т. е. материального элемента, характеризующего данную форму, а суть ее постигается через сопоставление с другими формами этого слова (рук – рука).

Разработанное де Соссюром учение о значимости лингвистического знака имеет огромное значение для изучения лексической, грамматической и фонетической систем языка.

По мнению Ф.М.Березина, учение Соссюра о значимости лингвистического знака содержит и ряд слабых положений. Де Соссюр считает, что мы наблюдаем «вместо заранее данных идей значимости, вытекающие из самой системы. Говоря, что они соответствуют понятиям, следует подразумевать, что эти последние чисто дифференциальны, т.е. определены не положительно своим содержанием, но отрицательно своими отношениями с прочими элементами системы». Отсюда следует, что значимость знака как часть содержательной стороны языка (означаемого) определяется отношением предмета не к реальной действительности, а к другим единицам языка, местом, занимаемым в системе единиц языка (значение слова баран определяется местом этого слова в системе языка, а не тем, что оно обозначает четвероногое парнокопытное животное). Если для де Соссюра понятия (значения) формирует система, то для советских языковедов они – результат отражательной (познавательной) деятельности людей. И от этого понятия не становятся ни заранее данными, ни полностью совпадающими в разных языках.

Де Соссюр исключает материальный субстрат из понятия ценности (значимости): «Ведь ясно, что звук, элемент материальный, не может сам по себе принадлежать языку. Он для языка нечто вторичное, лишь используемый им материал. Все вообще условные ценности (значимости) характеризуются именно этим свойством не смешиваться с осязаемым элементом, служащим им в качестве субстрата». Лингвистическая категория ценности, чрезвычайно им гиперболизированная, замещает собой всё.

Для доказательства положения о языке как системе чистых значимостей (ценностей) де Соссюр обращается к проблеме взаимоотношений мышления и языка, или идеи и звука. Он считает, что наше мышление представляет собой бесформенную и смутную массу, где нет никаких реальных единиц, и похоже на туманность. Звуковая цепь тоже представляет собой столь же бесформенную массу, пластическую материю, которая делится на отдельные частицы. Расчленение обеих масс происходит в языке, ибо он служит «посредником между мышлением и звуком, и притом таким образом, что их объединение неизбежно приводит к обоюдному разграничению единиц». Разделить язык и мышление нельзя, ибо «язык можно. сравнить с листом бумаги; мысль – его лицевая сторона, а звук – оборотная; нельзя разрезать лицевую сторону, не разрезав и оборотную; так и в языке нельзя отделить ни мысль от звука, ни звук от мысли; этого можно достигнуть лишь путем абстракции». Лингвист работает в пограничной области, где сочетаются элементы обоих порядков. По мнению Ф.М.Березина, сравнение де Соссюра интересно, но вряд ли оно что-нибудь даёт для понимания существа вопроса о взаимосвязи языка и мышления.

1. ЗАДАЧИ ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ

1.1. В настоящей работе я буду употреблять термин «лингвистическая теория» [306] только применительно к систе­мам гипотез об общих особенностях человеческого языка; эти гипотезы выдвигаются с целью объяснить определен­ный круг языковых явлений.

Главное, что должна учитывать любая серьезная линг­вистическая теория, заключается в следующем: взрослый носитель того или иного языка может в случае необходи­мости построить новое предложение на родном языке, и другие носители того же языка немедленно поймут его, хотя это предложение является и для них новым. Когда мы пользуемся языком как говорящие и как слушающие, мы в основном имеем дело с новыми предло- жёниями; овладев языком, мы можем свободно, без всяких затруднений и колебаний оперировать столь обширным» классом предложений, что для всех практических целей и, очевидно, для всех теоретических целей мы можем считать этот класс бесконечным. Нормальное владение языком предполагает не только умение легко понимать бесконечное множество совершенно новых предложений, но также и умение опознавать неправильные предложения, а иногда — давать им интерпретацию [307] . Очевидно, механи­ческое запоминание играет весьма незначительную роль в обычном использовании языка, и, «произнося предложе­ния, мы очень редко заранее заучиваем их наизусть; в большинстве случаев они образуются в самый момент речи». Таким образом, «коренная ошибка старого языко­знания заключалась в том, что оно трактовало всякую речь, поскольку она не отклоняется от установившегося узуса, как нечто воспроизводимое лишь чисто мнемони­чески, при помощи памяти» (Paul, 1886, 97—98; русск. перев. Пауль, Принципы истории языка, М., ИЛ, 1960, стр. 131 —132). Теория языка, пренебрегающая его «твор­ческим» аспектом, представляет лишь побочный интерес.

На основе неполного знакомства с данными речи каж­дый нормальный человек добивается полного владения своим родным языком. Знание родного языка можно — в некоторой, пока еще недостаточно определенной сте­пени — представить как систему правил, которую мы можем назвать грамматикой языка. Каждому фонети-

чески допустимому высказыванию (ср. § 4.2) грамматика ставит в соответствие определенную структурную харак­теристику (structural description), указывающую, из ка­ких языковых элементов состоит это высказывание и ка­ковы структурные отношения между ними (в случае струк­турной неоднозначности высказывания ему сопоставляется несколько структурных характеристик). В частности, для некоторых высказываний структурная характеристика сообщает, что они являются правильно построенными предложениями. Множество таких высказываний можно назвать «языком, порожденным грамматикой». Другим высказываниям грамматика ставит в соответствие струк­турные характеристики, указывающие, чем именно эти высказывания отличаются от правильно построенных предложений. Если отличия невелики, то такие высказы­вания часто могут получать интерпретацию благодаря формальным отношениям, связывающим их с предложе­ниями порожденного грамматикой языка.

Итак, грамматика — это устройство, которое, в част­ности, задает бесконечное множество правильно пост­роенных предложений и сопоставляет каждому из них одну или несколько структурных характеристик. Воз­можно, такое устройство следовало бы назвать порождаю­щей грамматикой для отличия его от описательных утверждений, которыми определяется лишь инвентарь участвующих в структурных характеристиках элементов и их контекстных вариантов.

Порождающая грамматика состоит из двух частей: синтаксической и фонологической. Первая порождает цепочки минимальных элементов, функционирующих син­таксически (вслед за Болинджером [1948] мы назовем эти элементы формативами), и определяет их структурные взаимоотношения. Вторая преобразует цепочки формати­вов определенной синтаксической структуры в соответ­ствующие фонетические выражения. Подобное строение грамматики признается всеми теориями порождающей грамматики. Однако за пределами этой небольшой общей части начинаются серьезные расхождения.

Порождающая грамматика, фактически усвоенная тем, кто изучил определенный язык, представляет собой некое устройство, которое, используя соссюровские термины, мы можем назвать языком — langue (необходимые уточ­нения будут сделаны ниже). Носитель языка, выступая как говорящий или слушающий, каждый раз пускает в ход это устройство. Перед слушателем стоит задача определить структурную характеристику, которая в соот­ветствии с известной ему грамматикой должна быть сопо­ставлена данному высказыванию (или, если это высказы­вание синтаксически неоднозначно, определить правиль­ную структурную характеристику, соответствующую данному употреблению этого высказывания), а затем, поль­зуясь информацией, заключенной в этой структурной характеристике, понять это высказывание. Ясно, что опи­сание внутренней системы навыков, представляемое грамматикой, нельзя смешивать с описанием реальной речевой деятельности, что подчеркивал еще Ф. де Соссюр (ср. также Sapir, 1921; Newman, 1941), а также с описанием речевой деятельности в потенции [308] . Реальное использование языка — и это совершенно очевидно — представляет собой сложное взаимодействие многих факто­ров самой разнообразной природы, причем грамматические способы — лишь один из этих факторов. Естественно пред­положить, что серьезное изучение реальной речевой дея­тельности возможно лишь в той степени, в какой мы понимаем сущность порождающих грамматик, которые усваиваются изучающими язык и применяются говоря­щими или слушающими. Знаменитое соссюровское поло­жение о логической первичности изучения языка — langue (и порождающих грамматик, описывающих langue), пред­ставляется вполне справедливым.

В последующем изложении мы будем исходить из двух различных моделей порождающей грамматики. Первая, которую я назову таксономической моделью, является прямым развитием идей современной структурной лингви­стики. Вторая, которую я назову трансформационной моделью, гораздо ближе к традиционной грамматике.

Однако следует отметить, что современные грамматики обычно рассматриваются не как порождающие грамматики, а как совокупность описательных утверждений относи­тельно заданного корпуса (текста). Поэтому рассматривае­мая ниже таксономическая модель — это всего лишь попытка сформулировать порождающую грамматику, со­ответствующую духу современного операционного и опи­сательного подхода. Многие лингвисты положительно относятся к процедурам сегментации и классификации, а также к утверждениям относительно синтагматической и парадигматической дистрибуции (ср. де Соссюр, Ельм­слев, Хэррис и др.); и эти понятия очевидным образом приводят к порождающей грамматике, основанной на таксономической модели, о которой еще пойдет речь.

Таксономическая модель гораздо проще, «конкретнее» и «атомистичнее», чем модель трансформационная. Дадим ей краткую характеристику. Каждое ее правило имеет следующую форму: элемент А реализуется как X (репре­зентируется вариантом X) в контексте Z—W. Назовем такое правило правилом подстановки. Синтаксическая часть рассматриваемой модели представляет собой неупо­рядоченное множество правил подстановки, каждое из которых относится к членам определенного класса слово­сочетаний или определенного класса формативов в оп­ределенном контексте [309] . Структурную характеристику, выдаваемую этой моделью, можно рассматривать как сово­купность помеченных скобок (labelled bracketing), кото­рые, будучи расставлены в последовательности форма­тивов, выделяют определенные последовательности в этой последовательности и указывают, к каким категориям эти последовательности принадлежат. Набор таких помечен­ных скобок мы назовем показателем НС-структуры (phrase-marker; НС-структура=структура непосредственно составляющих) этой последовательности формативов. Фо­нологическая часть модели состоит из двух различных множеств правил подстановки. Правила первого мно­жества (морфонологические правила) задают фонемный состав морфонем или формативов в определенных контек­стах. Правила второго множества (фонетические правила) описывают фонетический состав фонем в определенных контекстах. Оба эти множества правил являются неупо­рядоченными.

Трансформационная модель гораздо сложнее и имеет более развитую структуру. Синтаксическая часть этой модели должна включать два раздела. Первый раздел (структура непосредственно составляющих) представляет собой упорядоченное множество правил подстановки, порождающих цепочки формативов, которые мы назовем С-терминальными цепочками. Эти цепочки образуют либо конечное, либо строго ограниченное бесконечное множество. Второй (трансформационный) раздел пред­ставляет собой частично упорядоченное множество слож­ных операций, названных (грамматическими) трансфор­мациями. Каждая грамматическая трансформация ото­бражает полный показатель НС-етруктуры (или пару, тройку и т. д. таких показателей) некоторой терминаль­ной цепочки в новый производный показатель НС-струк- туры некоторой Т-терминальной цепочки. Одни пра­вила подстановки и трансформационные правила яв­ляются обязательными, другие — факультативными. При­менение всех обязательных и, может быть, некоторых факультативных правил синтаксической части модели — с соблюдением указанного порядка правил! — дает Т-тер- минальную цепочку с производным показателем НС-струк- туры. Структурная характеристика этой цепочки пред­ставляет собой множество показателей НС-структуры (по одному показателю для каждой С-терминальной цепочки и, кроме того, производный показатель НС-структуры для всей цепочки) и является изображением ее «трансформа­ционной истории». Ниже будет показано, что вся эта инфор­мация играет известную роль при определении интерпре­тации высказываний [310] .

Фонологическая часть трансформационной порождаю­щей грамматики включает в себя упорядоченное множество правил подстановки, упорядоченное множество трансфор­мационных правил и еще одно упорядоченное множество правил подстановки (в указанном порядке). Трансформа­ционные правила применяются циклично: сначала к наи­меньшим в цепочке, затем к более крупным составляющим и т. д., вплоть до максимальных отрезков, в которых еще действуют фонологические процессы. Эти правила яв­ляются трансформационными, так как для их применения необходимо задать структуру высказывания в терминах его составляющих. Такой трансформационный цикл опре­деляет фонетическую форму синтаксически сложных единиц по уже известной (абстрактной) фонемной форме их компонентов; при этом конкретная последовательность операций определяется производным показателем НС-структуры [311] .

Заметим, что в случае трансформационной модели сим­волы и структуры, которые подвергаются различным опе­рациям — подстановкам и трансформациям — в ходе по­рождения предложения,— могут не иметь прямого отно­шения ни к одной из конкретных его частей; в то же время в случае таксономической модели каждый из символов, используемых при порождении предложения, обозначает категорию, которой принадлежит та или иная часть этого предложения (или символ категории, изображающий эту часть). Именно в этом смысле таксономическая модель является более конкретной и более атомистичной, чем трансформационная.

1.2. Прежде чем продолжать наше изложение, будет полезно рассмотреть введенные понятия как с точки зрения традиционной грамматики, так и с точки зрения класси­ческой лингвистической теории, а также современной таксономической лингвистики.

Не будет ошибкой, если мы рассмотрим трансформа­ционную модель как формализацию принципов, неявно используемых в традиционных грамматиках, а эти послед­ние — как неявные трансформационные порождающие грамматики. Цель любой традиционной грамматики со­стоит в том, чтобы дать читателю возможность понимать произвольные предложения на описываемом языке, а также самому строить и правильно употреблять их в соот­ветствующих случаях. Таким образом, традиционная грамматика ставит перед собой такие же (по крайней мере) широкие цели, что и описанная выше порождающая грамматика. Более того, богатый описательный аппарат традиционной грамматики выходит далеко за пределы возможностей таксономической модели, тогда как транс­формационная модель позволяет формализовать его в зна­чительной степени (быть может, даже полностью). Однако необходимо помнить, что даже самая строгая и полная традиционная грамматика существенным образом опи­рается на интуицию и сообразительность читателя, кото­рый сам должен делать правильные выводы на основе многочисленных примеров и намеков (а также на основе списков исключений), содержащихся в грамматике. Если читатель имеет дело с хорошей грамматикой, то он может решить эту задачу вполне успешно; однако самые сущест­венные закономерности языка, которые ему так или иначе удается открыть, в грамматике не сформулированы явно, и природа данных, позволяющих ему добиться желаемых результатов, остается совершенно нераскрытой. Оценить величину и количество подобных пробелов в традиционной грамматике может лишь тот, кто пытается построить правила, сформулированные в явном виде и полностью описывающие ту структурную информацию, которой рас­полагает и пользуется зрелый носитель языка.

Что касается «творческого аспекта» речевой деятель­ности, то в лингвистике XIX в. существовало две противо­положные точки зрения на эту проблему. С одной стороны, мы располагаем мнением Гумбольдта: «Язык следует рассматривать не как застывший результат порождения, а как сам процесс порождения» («man mu8 die Sprache nicht sowohl wie ein todtes Erzeugtes, sondern weit mehr wie eine Erzeugung ansehen».— 1836, § 8, стр. LV). Сущ­ность каждого языка Гумбольдт видит в его специфиче­ской форме (не смешивать с «внутренней формой»!). Форма языка — это постоянный и неизменный фактор, лежащий в основе любого нового конкретного речевого акта и опре­деляющий значимость этого акта. Именно отображение формы языка в мозгу говорящих и позволяет им понимать друг друга, то есть правильно пользоваться языком. Эта специфическая форма языка определяет каждый отдель­ный языковой элемент и всегда как бы присутствует в нем. Роль и значимость любого отдельного элемента можно правильно понять, только если рассматривать его по от­ношению к определенным порождающим правилам, за­дающим способ построения этого элемента. Лингвист должен стремиться к тому, чтобы в основу описательной грамматики был положен указанный принцип — понима­ние языка как порождающего устройства.

Ср., например, следующие показательные отрывки: «. по»

своей природе. [форма] . это отдельные языковые элементыг взятые в их внутреннем единстве; по отношению к форме они вы­ступают как материя. Такое внутреннее единство характерно дл» любого языка, и только благодаря этому единству нация способна освоить язык, переданный ей предшествующими поколениями. Поэтому внутреннее единство языковых элементов должно быть отражено в описании языка. Только восходя от отдельных разроз­ненных элементов к указанному единству, мы можем получить правильное представление о самом языке; в противном случае мы. вряд ли сумеем понять подлинные свойства этих элементов и еще менее — их действительные связи» («. [die Form] . ist in ihrer Na- tur selbst eine Auffassung der einzelnen, im Gegensatze zu ihr ais Stoff zu betrachtenden, Sprachelemente in geistiger Einheit. Denn in jeder Sprache liegt eine solche [Einheit], und durch diese zusam- menfassende Einheit macht eine Nation die ihr von ihren Vorfahren iiberlieferte Sprache zu der ihrigen. Dieselbe Einheit muss sich also* in der Darstellung wiederfinden; und nur wenn man von den zerstreuten Elementen bis zu dieser Einheit hinaufsteigt, erhalt man wahrhaft einen Begriff von der Sprache selbst, da man, ohne ein solches Ver- fahren, offenbar Gefahr lauft, nicht einmal jene Elemente in ihrer wahren Eigentiimlichkeit, und noch weniger in ihrem realen Zusam- menhange zu verstehen».—§ 8, стр. LXII).

Читайте также:  С физической точки зрения электрический ток

«Само собой разумеется, что в понятие формы языка ту или иную частность следует включать не как изолированный факт, а лишь как факт, позволяющий открыть способ образования языка». («Es versteht sich indess von selbst, dass in den Begriff der Form der Sprache keine Einzelheit ais isolierte Thatsache, sondern immer nur insofern aufgenommen werden darf, ais* sich eine Methode der Sprach- bildung an ihr entdecken lasst».—§ 8, стр. LIX11).

«Специфическая форма языка отражается в каждом отдельном из его мельчайших элементов; каждый из них, даже если он в от­дельности и необъясним, так или иначе определяется формой язы­ка. Вместе с тем в языке едва ли удастся обнаружить моменты, относительно которых можно утверждать, что они сами по себе и каждый в отдельности являются решающими для определения формы языка» («Die charakteristische Form der Sprachen hangt an jedem einzelnen ihrer kleinsten Elemente; jedes wird durch sie, wie unerklarlich es im Einzelnen sei, auf irgend Weise bestimmt. Dagegen ist es kaum moglich, Punkte aufzufinden, von denen sich behaupten liesse, dass sie an ihnen, einzeln genommen, entscheidend haftete».— § 8, стр. LIX).

«Ведь язык нельзя рассматривать как материал, который дан нам уже в готовом виде и который можно либо охватить во всей его совокупности, либо сообщить постепенно.

«Вместе с уже сформированными элементами язык включает в основном и методы осуществления работы разума, форма и на­правления которой предписываются языком» («Die Sprache besteht, neben den schon geformten Elementen, ganz vorziiglich auch aus Me- thoden, die Arbeit des Geistes, welcher sie die Bahn und die Form vor- zeichnet, weiter fortzusetzen».— §9, стр. LXXVII).

«Все то постоянное и единообразное, что заключено в указан­ной работе разума (использование членораздельных звуков для вы­ражения мысли), взятое во всей возможной полноте своих взаимо­связей и описанное в виде системы, образует форму языка» («Das in dieser Arbeit des Geistes, den articulierten Laut zum Gedankenaus- druck zu erheben, liegende Bestandige und Gleichformige, sovollstan- dig, als moglich, in seinem Zusammenhange aufgefasst, und systema- tisch dargestellt, macht die’Fo/m der Sprache aus».— § 8, стр. LVIII).

В гумбольдтовском смысле форма — это понятие более широкое, чем грамматическая форма (шире понятий «Redefiigung» и «Wortbildung»): гумбольдтовская форма включает характеристику звуковой системы (§ 8, стр. LX) и принципы образования понятий, воплощенные в системе основ («Grundworter») (§ 8, стр. LXI). «Вообще понятие формы отнюдь не исключает ни фактического, ни инди­видуального. » («Oberhaupt wird durch den Begriff Form nichts Factisches undlndividuelles ausgeschlossen. »— § 8, стр. LX).

Исходя из такой концепции языка, Гумбольдт и разви­вал свои взгляды по вопросам понимания речи и усвоения языка. По его мнению, говорение и понимание — это различные проявления одной и той же способности, одних и тех же порождающих правил, владение которыми поз­воляет говорящему и слушающему использовать и пони­мать бесконечное число языковых единиц («Точно так же обстоит дело и с пониманием. Все, что есть в сознании, объясняется его собственной активностью; понимание и говорение — это всего лишь разные проявления одной и той же языковой способности. Процесс речи ни в коем случае нельзя сравнивать с простой передачей чего-то ма­териального. То, что слушающий и говорящий одинаково понимают речь, обусловлено одинаковостью присущей им внутренней способности; то, что воспринимает слушающий, есть гармоническое возбуждение, как бы в резонанс с говорящим. Именно поэтому люди обычно сразу же повторяют только что понятое. Таким образом, язык во всем своем объеме заключен в каждом человеке; это, однако, означает лишь, что в каждом человеке заложено. регулируемое стремление как бы постепенно извлекать

из себя весь язык и понимать извлеченное всякий раз, когда этого требуют внешние или внутренние побуждения». («Mit dem Verstehen verhalt es sich nicht anders. Es kann in der Seele nichts, als durch eigne Thatigkeit vorhanden sein, und Verstehen und Sprechen sind nur verschiedenar- tige Wirkungen der namlichen Sprachkraft. Die gemein- same Rede ist nie mit dem Obergeben eines Stoffes vergleich- bar. In dem Verstehenden, wie im Sprechenden, muss derselbe aus der eigenen, innern Kraft entwickelt werden; und was der erstere empfangt, ist nur die harmonisch stim- mende Anregung. Es ist daher dem Menschen auch schon natiirlich, das eben Verstandene wieder gleich auszuspre- chen. Auf diese Weise liegt die Sprache in jedem Menschen in ihrem ganzen Umfange, was aber nichts Anderes bedeutet, als dass jeder ein. geregeltes Streben besitzt, die ganze Sprache, wie es aussere oder innere Veranlassung herbei- fiihrt, nach und nach aus sich hervorzubringen und hervor-6 gebracht zu verstehen».—§ 9, стр. LXX).

Далее, поскольку язык представляет собой, по сущест­ву, «системы правил» и «запас слов» (§ 9, стр. LXXVIII), общие для говорящих и слушающих, то «изучение языка детьми — это не просто механическое заучивание слов, откладывание их в памяти и воспроизведение их в детском лепете; это усиление языковой способности — с возрастом и по мере упражнения» («DasSprechenlernen der Kinder ist nicht ein Zumessen von Wortern, Niederlegen im Gedacht- nis, und Wiedernachlallen mit den Lippen, sondern ein Wachsen des Sprachvermogens durch Alter und Ubung».— § 9, стр. LXXI). «. собственно говоря, языку нельзя научить: его можно лишь пробудить в сознании, хотя с первого взгляда может показаться, будто дело обстоит не так; языку надо дать нить, по которой он будет следо­вать, развиваясь сам собой» («. [Die Sprache]. lasst sich. wenn es auch auf den ersten Anblick anders erscheint, nicht eigentlich lehren, sondern nur im Gemiithe wecken; man kann ihr nur den Faden hingeben, an dem sie sich von selbst entwickelt».— § 6, стр. L).

Именно эта точка зрения на природу языка лежит в основе современных работ по порождающей грамматике. В ряде этих работ нашли себе место многие взгляды Гум­больдта по вопросам восприятия речи и усвоения языка (см., например, Chomsky, 1957а, 48; 1960; 1961а, § 1, 2; см. также ниже ссылки в сноске 50). Порождающая

грамматика (в намеченном выше смысле этого термина) есть результат попытки изобразить точным образом неко­торые аспекты гумбольдтовской формы языка; та или иная теория порождающей грамматики есть результат попытки выяснить, какие именно аспекты этой формы являются общим человеческим достоянием. В соответствии с взгля­дами Гумбольдта все такие аспекты, взятые вместе, можно отождествить с общей формой всех языков: «Формы многих языков могут сходиться в более общей форме; и действительно, мы наблюдаем это в отношении всех язы­ков, постольку поскольку речь идет об их самых общих чертах. Можно с равным основанием утверждать, что все человечество имеет только Один Язык или что каждый человек имеет свой особенный язык» («Die Formen meh- rerer Sprachen konnen in einer noch allgemeineren Form zusammenkornmen, und die Formen aller thun dies in der That insofern man iiberall bloss von dem Allgemeinsten ausgeht». «Man ebenso richtig sagen kann, dass das ganze Menschengeschlecht nur Eine Sprache, als das jeder Mensch eine besondere besitzt».— § 8, стр. LXIII). Однако в одном отношении (о чем речь пойдет ниже) между современной теорией порождающих грамматик и учением Гумбольдта имеется принципиальное расхождение. Кроме того, по­рождающие грамматики подчиняются более сильным ограничениям (в частности, в них почти не освещаются вопросы семантики или структуры понятия). Это, впрочем, объясняется не принципиальными соображениями, а тем, что по указанным вопросам можно, по-видимому, сделать очень мало утверждений, способных выдержать серьезную критику (см. §§ 2, 3).

Более подробное изложение общелингвистических взглядов Гумбольдта дано у Viertel (готовится к изданию).

В лингвистике XIX в. концепциям Гумбольдта резко противостоит иная точка зрения, пожалуй, наиболее ярко выраженная в работах Уитни (Whitney, 1872): «язык в конкретном смысле. [это]. сумма слов и словосочета­ний, посредством которых люди выражают свои мысли» (372); изучение речи есть не что иное, как изучение набора звуковых сигналов, а изучение происхождения и развития языка есть не что иное, как изучение происхождения и развития этих сигналов. При таком подходе проблема усвоения языка снимается сама собой: «. усвоение языка детьми отнюдь не кажется нам какой-то тайной». Вовсе не удивительно, «что ребенок, услышав слово, повторяемое десятки или сотни раз, начинает понимать его, а несколько позже — произносить это слово и правильно пользовать­ся им. »

Таким образом, сфера лингвистики была сведена к изу­чению инвентаря элементов. Это объясняется не только блестящими успехами сравнительного языкознания, где ис­следования проводились именно в таких узких рамках, но также нечеткостью и запутанностью многих формули­ровок Гумбольдта («Сейчас модно расхваливать Гумбольд­та, не понимая и даже не читая его» — Whitney, 1872, 333) и его последователей. Кроме того, само поня­тие «творческой деятельности» страдало серьезными не­достатками. Так, весьма примечательно, что приведенные выше высказывания Пауля взяты из главы об аналогиче­ских изменениях. Равно как и Гумбольдт, Пауль не про­водил различия между такой «творческой деятельностью», которая оставляет язык полностью неизменным (порожде­ние и понимание новых предложений — деятельность, в которой непрерывно участвуют все нормальные носители языка), и другой «творческой деятельностью», действи­тельно изменяющей набор грамматических правил языка (например, аналогические изменения). Однако это разли­чие является весьма существенным. В самом деле, аппа­рат, позволяющий описывать «подчиняющуюся правилам творческую деятельность» («rule-governed creativity»), в отличие от «изменяющей правила творческой деятель­ности» («rule-changing creativity»), был создан лишь в по­следние десятилетия в ходе исследований по логике и ос­нованиям математики. Используя эти достижения, мы можем вернуться к вопросам, которыми занимался Гум­больдт, и попытаться представить некоторые аспекты «формы языка» — поскольку она охватывает «подчиняю­щуюся правилам творческую деятельность» — в виде сформулированной в явном виде порождающей грамма­тики.

Соссюр, как и Уитни (возможно, под влиянием этого последнего — см. G о d е 1, 1957, 32—33), считает, что язык (langue) — это прежде всего инвентарь знаков с их грамматическими свойствами, то есть инвентарь, содержа­щий словоподобные элементы, устойчивые словосочетания и, возможно, небольшое число типов словосочетаний (хотя вполне вероятно, что Соссюр включал в довольно смут­ное понятие «механизм языка» кое-что и сверх этого — см. Go del, 1957, 250). Таким образом, Соссюр не сумел про­никнуть в суть рекурсивных процессов, лежащих в основе образования предложений. По всей видимости, он считал, что образование предложений — это область речи (parole), а не языка (langue) и что этот процесс представляет собой свободное и произвольное творчество, а не процесс, под­чиняющийся определенной системе правил (однако может быть, что Соссюр относил образование предложений к какому-то неопределенному участку, лежащему между langue и parole). В соссюровской схеме нет места для «подчиняющейся правилам творческой деятельности», с которой мы сталкиваемся при обычном, повседневном ис­пользовании языка. В то же время влияние гумбольдтов- ского холизма (ограниченного, однако, инвентарями и парадигматическими наборами вместо «полномасштабных» порождающих процессов, образующих «форму») прояв­ляется в том, что центральная роль в учении Соссюра отводится понятиям «член » (terme) и «зна­чимость» (valeur).

На современную лингвистику значительное влияние оказала соссюровская трактовка языка (langue) как инвен­таря элементов (de Saussure, 1916, 154 и во многих других местах), его стремление находить в языке системы элементов, а не системы правил, хотя эти последние стояли в центре внимания традиционной грамматики и лингви­стического учения Гумбольдта. Вообще в современных лингвистических описаниях «творческому» аспекту языка уделяется мало внимания. В этих описаниях обычно не ставится задача построить систему порождающих правил, которая сопоставляла бы любому произвольному выска­зыванию его структурную характеристику и которая, таким образом, воплощала бы знания и навыки носителей языка. Далее, совершенно очевидно, что подобное сужение интересов по сравнению с традиционной грамматикой делает невозможным правильный выбор инвентаря эле­ментов, поскольку, как кажется, никакой инвентарь элементов, в том числе и инвентарь фонем, не может быть определен безотносительно к принципам построения пред­ложений в данном языке (ср. § 4, 3—4). В той мере, в какой это справедливо, «структурная лингвистика» страдает и будет страдать от неумения оценить силу и глубину взаимных связей между различными частями языковой

системы. Из-за произвольного ограничения своей сферы современная лингвистика может оказаться втянутой в ин­тенсивное изучение чистых фикций. К этому вопросу мы еще вернемся ниже.

Отметим попутно одну любопытную, хотя и крайнюю точку зрения, которой придерживаются некоторые совре­менные лингвисты: они полагают, что настоящая лингвисти­ка обязательно должна быть таксономией додарвиновского типа и заниматься только собиранием и классификацией бесчисленных образцов, тогда как любая попытка сформу­лировать основные принципы и исследовать данные, по­зволяющие вскрыть их, рассматривается как некая новая отрасль «техники» (“engineering”) [312] . Возможно, эта точка зрения (которая, по-моему, не нуждается в коммента­риях) связана с не менее странным и фактически абсо­лютно неверным убеждением (оно недавно было сформу­лировано, например, Джоосом (1961), Рейхлингом (1961),. Мельчуком (1961), Жюйаном (1961)), будто современные исследования, посвященные порождающей грамматике* представляют собой своеобразное следствие попыток при­менить электронно-вычислительные машины для той или иной цели. В действительности же очевидно, что эти ис­следования коренятся глубоко в традиционной грам­матике.

1.3. Чтобы лучше уяснить вопросы, затронутые в нашем изложении, мы рассмотрим лингвистическую теорию в рамках более общей теории — учения об интеллектуаль­ной деятельности человека и о ее специфических особен­ностях. Оставаясь на почве классической лингвистики с предложенными выше уточнениями, мы можем считать* что задачей лингвистической теории является построение и точное описание двух абстрактных устройств (abstract devices), из которых первое является моделью исполь­зования языка (perceptual model), а второе — моделью усвоения языка:

(1) а) Высказывание | A j структурная характери­стика

б) Сырой языковой материал (текст) -*■ | В | порождаю­щая грамматика

Модель использования языка А — это устройство, которое ставит в соответствие предъявленному высказы­ванию U структурную характеристику D, используя при этом порождающую грамматику G, которая в свою оче­редь порождает фонетическое представление R для высказывания U со структурной характеристикой D. В соссюровских терминах U — это образчик речи— parole; устройство А интерпретирует U как «реализацию» еди­ницы R, имеющую структурную характеристику D и принадлежащую к языку — langue, порождаемому грам­матикой G. Модель обучения языку В — это устройство, которое на выходе выдает теорию G (т. е. порождающую грамматику G для некоторого языка — langue), а на вход получает сырой языковой материал (текст, т. е. образчик речи — parole). При этом устройство В исполь­зует свою faculte de langage (речевую способность), «врожденные» навыки осуществления определенных эв­ристических процедур и встроенные сведения об ограни­чениях, связанных с характером решаемой задачи. Мы можем считать, что задача общей лингвистической теории состоит в том, чтобы определить характер устройства В. Что же касается грамматик конкретных языков, то задача таких грамматик состоит отчасти в том, чтобы определить, какая информация, доступная в принципе (т. е. незави­симо от ограниченности памяти и т. д.) для устройства-А, позволит ему понять любое высказывание — в той совсем нетривиальной степени, в какой понимание определяется структурной характеристикой, которая выдается порож­дающей грамматикой. Оценивая ту или иную порож­дающую грамматику, мы спрашиваем, верна ли та ин­формация, которую она дает нам о языке, т. е. верно ли она описывает языковую интуицию говорящих (соссю- ровскую «conscience des sujets parlants», которая для него, как и для Сепира, была решающим фактором при проверке адекватности лингвистического описания). Оце­нивая общую теорию языка, сформулированную д ста- точно строго и отчетливо и позволяющую выдвигать реальные гипотезы о характере устройства В, мы спраши­ваем, удовлетворяет ли выбираемая этой теорией порож­дающая грамматика эмпирическому критерию соответ­ствия, а именно соответствует ли она языковой интуи­ции говорящих (для того или иного конкретного языка).

Я попытаюсь показать, что таксономическая модель (или любой из ее вариантов, встречающихся в современ­ной лингвистике) представляет собой чрезмерное упро­щение действительной картины и не позволяет объяснить все факты языка, в то время как трансформационная модель порождающей грамматики гораздо ближе к истине. Современная лингвистика серьезно недооценивает слож­ность структуры языка и важность порождающих про­цессов, лежащих в ее основе. Чтобы показать это, необ­ходимо привести примеры проблем, которые не могут быть решены, а часто даже и не поставлены в узких рамках принятых современной лингвистикой моделей. Много таких примеров будет рассмотрено в последующих параграфах. Я попытаюсь также показать, что неадекват­ность и ограниченность таксономической модели объяс­няется отчасти обедненным представлением о процессе человеческого познания и что наметившееся в современной лингвистике возвращение к традиционным задачам и точ­кам зрения, хотя и на более высоком уровне строгости и логической отчетливости, откроет, возможно, новые пер­спективы в деле исследования вопроса о природе воспри­ятия и обучения.

Источники:
  • http://otvet.mail.ru/question/183290625
  • http://studbooks.net/1890192/literatura/raznye_tochki_zreniya_tekst_obekt_lingvistiki
  • http://studopedia.ru/3_17692_lektsiya-.html
  • http://mylektsii.ru/14-2687.html
  • http://studfiles.net/preview/3220277/page:34/
  • http://scicenter.online/obschaya-lingvistika-scicenter/zadachi-lingvisticheskoy-teorii-162158.html