Меню Рубрики

Какие задачи стоят перед историками с точки зрения фуко

С. Г. Карпова
Днепропетровский национальный университет

Раскрываются особенности эволюции философских взглядов М. Фуко от проблемы «знания» к «археологии знания».

Актуальность темы исследования связана с положением, сложившимся в современной философии, и, в частности, в философии познания, а именно в недостаточно активном применении фуколь- дианского подхода к исследованию проблематики производства и воспроизводства знания. Традиционные философские концепты перед лицом новых задач оказываются неудовлетворительными. Возникает необходимость преодолеть сложившиеся схемы анализа социальной реальности. Эту необходимость возможно реализовать за счет изменения и углубления теоретико-методологических основ социально-философского познания, а также тщательной проработки основных понятий, составляющих проблемное поле современной философии.

Что касается степени освещения рассматриваемой проблемы в научно-исследовательской литературе, то существенными в рамках обозначенной проблемы являются работы таких исследователей, как Ж. Бодрийяр, Ж. Делез, Ю. Хабермас, а так же Н. С. Автономова [2], В. П. Визгин [3], И. П. Ильин, Д. В. Михель, В. Б. Окороков, В. А. Подорога, З. А. Сокулер и др. Но несмотря на то, что в этих и других работах значительное внимание уделяется проблеме «археологии знания», все же недостаточно исследованной остается проблема знания в творчестве Фуко и его перехода к археологии знания.

Цель данного исследования — рассмотреть наиболее существенные концепты, используемые Фуко для описания понятий «знание» и «археология знания», их содержание, становление и особенности в контексте всей фукольдианской философии. В связи с этим, объектом исследования являются категории «знание» и «археология знания» в контексте философии М. Фуко, а предметом будут выступать их разного рода становление и реализация в пространстве социально-философского дискурса.

Тема знания была поставлена М.Фуко еще в работе «История безумия в классическую эпоху», когда он показал, как наше представление о безумии претерпевало резкие, но в то же время абсолютно случайные изменения, которые не были вызваны логикой развития или острой необходимостью. Отмечая, что эти изменения в структуре знания также сопровождались значительными изменениями в структуре силы, он пишет, что появление любой новой системы знания всегда связано с изменением силы. В работе же «Рождение клиники. Археология медицинского восприятия» Фуко в определенном смысле продолжает тему знания через археологию медицинского знания (используя образ клиники и патологического субъекта). Здесь он показывает, что если на протяжении почти всего XVIII в. клиника представляла собой маргинальную структуру в поле медицинского знания, то в начале XIX в. произошел очередной разрыв в научном знании и понятие клиники изменяет свой прежний смысл. Теперь клиника становится самой областью научного знания, которое формируется внутри клинического института. Кроме того, пространство клинического знания практически полностью совпадает с пространством медицинского опыта. Начинает преобладать принцип, согласно которому медицинское знание формируется у самой постели больного, через непосредственное наблюдения за болезнью [6]. Таким образом, Фуко приходит к выводу, что формирование клинической медицины — лишь одно из наиболее важных свидетельств в фундаментальном распределении знания. Клиническая медицина привела западную науку к новому объекту — человеческому индивиду и выступила в роли дисциплинарного института в самом широком смысле. Важной функцией клиники как дисциплинарного института стало повседневное накопление знаний и перевод их с административного уровня на научный, в связи с чем пациент был превращен в объект познания.

В дальнейшем М. Фуко обостряет проблему знания и в работе «Слова и вещи: Археология гуманитарных наук» рассматривает вопрос знания в ракурсе археологии гуманитарных наук. Стремясь вычленить в истории человеческого общества структуры-эпистемы, существенно обусловливающие возможность определенных взглядов, концепций, научных теорий и собственно наук в тот или иной исторический период, М. Фуко отмечает необходимость разграничивать «археологию», реконструирующую такие структуры, и традиционное историческое знание, фиксирующее различные «мнения» вне проблемы условий их возможности [7]. Упорядочивающим принципом в рамках «эпистемы» в этом случае полагается соотношение «слов» и «вещей» на каждом историческом этапе. В связи с этим, показательной историей знания может служить археология гуманитарных наук, где все историческое исследование было затеяно для раскрытия подчиненности знания иным началам, нежели тем, что служат претензии измерения знания по человеческой мере. Задачей, выполняемой в работе «Слова и вещи», было удержаться от выяснения несобственных причин происходящего в знании. Фуко «позволяет» знанию иметь свою собственную историю, во всей ее полноте, посредством восстановления ее исторического a priori. Событие в мышлении — это эпистемологический расклад, он собирает воедино мыслительные явления одного порядка. Эта собранность однопорядкового в одной эпистеме, которая есть все знание вместе и сразу, что составляет время истории знания. Ограничивая моменты истории знания эпистемологическими разрывами, описание подводится к выявленности прерывности как принципа, устанавливающего историчность в происходящем. Историчность знания обнаруживается, когда указывают на то, что в разные времена «знается» по-разному, а не всегда одинаково и одно и то же, хотя все же остается возможность в общем течении познания зафиксировать одновременности, где всякое сказанное слово будет обусловлено мыслительной ситуацией, в которой размещен говорящий. Поэтому, указывая на устройство мыслящего, археология гуманитарных наук, только указывает на появление мысли в будущем. Описание истории знания становится описанием предыстории мысли.

Таким образом, главной задачей Фуко здесь является рассмотрение того сдвига в истории западного знания, который вызвал к жизни современную форму мышления, являющуюся, прежде всего, мышлением о человеке. При этом ставится вопрос о происхождении вполне конкретной формы мышления, характерной для гуманитарных наук, и философа здесь интересуют онтологические условия рождения гуманитарного познания [1]. Итак, замысел Фуко совпадает с особого рода археологическим предприятием, целью которого является наблюдение «упорядочивания вещей», которое разворачивается в глубинном измерении знания. То, что Фуко называет знанием, есть исторически подвижная система упорядочивания вещей через их соотнесение со словами.

Археологическое исследование Фуко позволяет выделить три исторически различных конфигурации знания, три эпистемы, оформление которых стало возможным вследствие особого рода событий, имевших место в ином неэпистемическом измерении. Исходя из концепции языкового характера мышления, он сводит деятельность людей к их «речевым», т. е. дискурсивным практикам и считает, что каждая научная дисциплина обладает своим дискурсом, выступающим в виде специфической для данной дисциплины «форме знания» — понятийного аппарата с взаимосвязями. Совокупность этих форм познания для каждой конкретной исторической эпохи образует свой уровень «культурного знания», иначе называемый Фуко эпистемой. На основе этой археологической перспективы Фуко выдвигает тезис о том, что человек есть не более чем некий разрыв в порядке вещей, конфигурация, очерченная тем современные положением, которое он занял с недавних пор в сфере знания. Или, говоря словами более поздних работ Фуко, человек — это эффект такого рода дискурсивных практик, которые вызывают к жизни особую теоретическую фигуру, именуемую человеком: человек — это образ, созданный современным познанием. В связи с этим, образ человека в современном знании обозначается тремя разновидностями эмпирических объектов, каждый из которых являет собой позитивное условие его существования: Жизнь, Труд, Язык. По мысли Фуко, в пространстве современного знания образ человека отсылает к существу, которое живет, трудится и говорит [3].

Наряду с этим, М. Фуко значительное внимание уделяет истории гуманитарного знания и отмечает, что имеется возможность проследить своеобразную эволюцию методологических приверженностей. Говоря об эпистеме второй половины ХХ в., Фуко отмечает, что следует различать два типа моделей, используемых гуманитарными науками: это перенесение моделей из других областей знания и основополагающие модели, которые позволяют образовать ансамбли явлений и объектов возможного познания. Они были заимствованы из трех областей — биологии, экономики, анализа языка: «. в языковой проекции человеческое поведение проявляется в своей нацеленности на высказывание чего-то, и все даже незначительные жесты, вплоть до неосознанных механизмов и ошибок, получают смысл; все то, что окружает человека — объекты, ритуалы, привычки, речь, — вся эта сетка следов, которую они оставляют за собою, складывается в связный ансамбль, в систему знаков. Таким образом, эти три пары — функция и норма, конфликт и правило, значение и система — целиком и полностью покрывают всю область познания человека» [7, с. 376]. М. Фуко высказывает мысль о разделении гуманитарного знания как бы на два уровня: поверхностное и глубинное знание. С точки зрения Фуко, эписте- мы характеризуются стилем мышления, проявляющегося в двух плоскостях: поверхностной и глубинной. В поверхностную плоскость включается все, что явно сказано и записано, а в глубинную плоскость — намерения, возможности и пр. Разделение М.Фуко предполагает анализ событий прошлого и с повествовательной, и с аналитической позиций. Поверхностное знание основывается на имеющихся фактах истории и может дать объяснение самому событию, как оно развивалось, т. е. показать исторический процесс во времени, воспроизведение событий прошлого из набора предшествующих условий, зафиксированных в исторических фактах. Глубинное знание предполагает необходимость анализа не только того, что явно сказано и записано, но есть воспроизведение нефиксированных возможностей, влияющих на ход исторических событий.

Проблема знания присутствует и продолжает «развиваться» в работе, «Археология знания», где, кроме всего, Фуко сделал акцент на идее соотношения дискурсивных и недискурсивных практик в культуре, а также зафиксировал через понятие «прерывности» проблематику о смене одной эпистемы другой. Прерывности, статус и природа которых значительно изменяются, приостанавливают непрерывное накопление знания, прерывают его медленное развитие, вынуждают войти в новое время, направляют исторический анализ далеко от поиска начал, и бесконечного рассмотрения предшественников, к поиску нового типа рациональности и ее различных эффектов [4]. Здесь археология стремится раскрыть эпистему прошлого и отражает полный набор отношений, которые объединяются, в данном периоде. В связи с этим, археологический метод, через анализ дискурса, в состоянии обнаружить разрывы в условиях человеческих знаний (episteme), и, таким образом, выявить «эпистемологическое» пространство (возможности) человеческого знания в прошлом.

Итак, Фуко говорит, что археология знания не ищет общих принципов, под которые можно было бы подвести все малые события и использует такие концептуальные средства, которые выявляют взаимодействия между различными видами дискурсивных и недискурсивных практик. Таким образом, он приходит к исследованию проблемы знания в синтезе с темами дискурсивных практик и позитивности дискурсивных формаций. Обозначая, что дискурс есть совокупность высказываний, принадлежащих к одной и той же системе формаций, М. Фуко (в связи с этим) полагает, что дискурсивная практика является совокупностью анонимных исторических правил, всегда определенных во времени и пространстве, которые установили в данную эпоху и для данного социального, географического или лингвистического пространства условия выполнения функции высказывания. Закономерность высказываний здесь определяется самой дискурсивной формацией. Таким образом, археология знания имеет дело со знаниями, поскольку существуют знания, независимые от наук, но нет знаний, лишенных дискурсивной практики. Дискурсивная практика, в свою очередь, может образовывать группы объектов, совокупности актов высказываний, последовательности теоретических предпочтений и т. д. И потому совокупность закономерно возникающих элементов Фуко предлагает обозначать термином «знание». «Знание — это то, о чем можно говорить в дискурсивной практике, которая тем самым специфицируется: область, образованная различными объектами, которые приобретут или не приобретут научный статус. это пространство, в котором субъект может занять позицию и говорить об объектах, с которыми он имеет дело в своем дискурсе» [4, c. 25]. Кроме того, знание следует определять и как поле координации высказываний, в котором взаимодействуют концепты. Таким образом, линии «сознание — познание — наука» археология знания противопоставляет линию «практика — знание — наука», разграничивая научные области и археологические территории. В этом аспекте можно говорить о том, что наука локализуется и появляется в поле знания, в элементе дискурсивной формации и на основе знания. Таким образом, по мысли Фуко, наука не отказывает в определенных требованиях к донаучным уровням знания: она основывается на всем объеме познавательного материала, изначальную расчлененность и структурированность которого реконструирует археология знания.

Читайте также:  Что такое гипноз с православной точки зрения

Следует уточнить, что в фукольдианской философии вопрос знания не замыкается только на выше перечисленных проявлениях, так как он разворачивается в контексте темы «знание-сила», приближаясь к дискурсу власти. Концепт власти-знания, разработанный Фуко, является если не универсальным, то, по крайней мере, главенствующим. Согласно ему, власть невозможна без знания, знание невозможно без власти. Власть всеобъемлюща, повсеместна, дискретна и вместе с тем нуждается в оправдании. Таким оправданием становится знание [5]. Порождая, таким образом, властные отношения, знание в то же время становится продуктом власти. Отсюда знание как «власть-знание» выступает, согласно М. Фуко, как воля к власти, замаскированная под стремление к открытию научной истины. Сама власть возможна исключительно в рамках «сложных родственных отношений» со знанием, без которых нет и власти. Іна повсюду — как и знание. Таким образом, жажда знания или «власть-знание» есть часть культурного бессознательного, часть архетипа — стремления к власти.

Итак, подводя итог, отметим, что Фуко в своей концепции совершает анализ исторических типов знания, с целью выделить в истории человеческого общества структуры, которые существенно обуславливают возможность определенных точек зрения, концепций, научных теорий и собственно наук в тот или иной исторический период. Важно, что знание в каждую конкретную эпоху определяется не через субъекта, а той или иной социальной технологией, социальной механикой. Тут процесс возникновения знания представлен как тот, который расположен на границе конкретного социального хронотопа, а вовсе не как процесс чистой инновации, выходящей за эту границу. Согласно М. Фуко, в каждую историческую эпоху существует специфическая, более или менее единая система знания, которая образуется из дискурсивных практик различных научных дисциплин, — эпистема. Она реализуется как языковой код, языковая норма, бессознательно предопределяющая языковое поведение, а, следовательно, и мышление индивидов. По мнению Фуко, эпистема всегда внутренне подчинена структуре властных отношений, выступает как «тотализирующий дискурс», легитимирующий власть, поэтому она не может быть нейтральной или объективной.

Сегодня знание действительно становится не просто продуктом власти, но и информационным товаром. Его «меркантилиза- ция» уже имеет и еще будет иметь свои негативные последствия, не только политические, но и социальные. Информатизация общества становится «желанным» инструментом контроля и регуляции системы на ходу, вплоть до контроля самого знания, и управляется исключительно принципом прагматичности. В таком случае она неизбежно приведет к террору и может использоваться заинтересованными группами или лицами, что вне всяких сомнений, является отрицательным явлением.

Библиографические ссылки

1. Автономова Н. С. Мишель Фуко и его книга «Слова и вещи» // Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. С.Пб.: A-cad, 1994. С. 7-28.

2. Автономова Н.С. От «археологии знания» к «генеалогии власти» // Вопр. филос. 1978. № 2. С. 145-152.

3. Визгин В.П. Мишель Фуко — теоретик цивилизации знания // Вопр. филос. 1995. № 4. С. 116-126.

4. Фуко М. Археология знания. К., 1996.

5. Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. М., 1996.

6. Фуко М. Рождение клиники. М., 1998.

7. Фуко М. Слова и вещи: Археология гуманитарных наук. С.Пб., 1994.

Образ истории в философском наследии М. Фуко

Автор рассматривает проблему интерпретации истории в философском наследии М. Фуко. Исследуется дискурсивный анализ как мето-дологический подход в объяснении истории на различных макро- и микроуровнях, анализируется континуальное и дискретное в историческом процессе.

Методологическая проблематика «постижения истории», наверное, одна из самых важных в современном социально-гумани-тарном знании и философии. В эпоху постмодерна в интеллектуальной среде произошел окончательный отказ от классических (линейных) представлений о развитии исторических процессов и стали разрабатываться различные варианты интерпретации истории. Особенность этих подходов в том, что они представляют историю как мозаичную картину, хаотичное нагромождение фактов, отсутствие причинно-следственных связей. Однако данное направление зачастую уводило исследователей в область «симулякров» (Ж. Бодрийяр) или «программируемого общества» (А. Турен). Одной из попыток решить историческую дихотомию явилась методологическая концепция М. Фуко.

В основе методологического аппарата Фуко лежала концепция дискурсивного анализа. Теория дискурса в философском наследии французского мыслителя была представлена как методологический прием, позволяющий исследователю обозначить природу и трансформацию фактов, событий, явлений в исторической перспективе.

Предметная область изучения большинства работ Фуко – разнообразные исторические явления, события или эпохи. Однако по стилю написания, используемым образам, а главное – методами вопрошания Фуко выглядит как историк достаточно нетрадиционно. В предисловии к трактату «Использование удовольствий» он отмечал, что все его работы «относятся к области “истории” – и предметом исследования, и характером использованных материалов; но это – не труды “историка”… Это было философское упражнение; его сверхзадачей было узнать, в какой степени работа осмысления своей собственной истории может освободить мысль от того, что она мыслит втайне от самой себя, и дать ей возможность мыслить иначе» (Фуко 2004: 15).

Основную свою задачу как историк Фуко видел, во-первых, в кардинальном пересмотре традиционного представления об истории как эволюционном процессе, обусловленном социально-экономическими и политическими трансформациями, и, во-вторых, в объяснении природы современной западноевропейской цивилизации. По его словам, «традиционные средства конструирования всеобъемлющего взгляда на историю и воссоздания прошлого как спокойного и непрерывного развития должны быть подвергнуты систематическому демонтажу… История становится “эффективной” лишь в той степени, в какой она внедряет систему разрыва в само наше существование…» (Foucault 1971: 153–154). Таким образом, история, по мнению Фуко, представляет собой череду дискретностей, лишенных закономерностей, обладающих разнообразной природой исторических фактов и эпох, хотя для описания исторических событий французский философ использует традиционную линейную периодизацию, называя исторические эпохи «эпистемой».

Использование термина «эпистема» связано с увлечением Фуко на определенном этапе научного творчества идеями структурализма, т. е. представлениями о структурированности мышления и языка, присущих какой-либо исторической эпохе. Под «эпистемой» он понимал совокупность разнообразных дискурсов (научных, клинических, образовательных и т. п.), которые формируют «проблемное поле» культурного знания. Как отмечал И. П. Ильин, «характерной особенностью понимания “эпистемы” у Фуко является то, что она у него выступает как исторически конкретное “познавательное поле” научного свойства, как уровень научных представлений своего времени» (Ильин 1996: 60–61). Понятие «эпистема» было введено в научный оборот в трактате «Слова и вещи. Археология гуманитарных наук» и означало общее пространство знания, скрытое от непосредственного наблюдения, сеть отношений между «словами» и «вещами», на основе которой строятся свойственные той или иной эпохе коды восприятия, познания, практики и т. д. Идея «эпистемы» как самостоятельного феномена в истории культуры и общества возникла у Фуко после применения методологического анализа дискурса (метод археологии, архива и генеалогии) к конкретным историческим эпохам.

В контексте работ Фуко можно проследить следующие хронологические и содержательные рамки «эпистем».

Античная (VII век до н. э. – V век н. э.). Анализ этой эпистемы Фуко предпринял во II томе «Истории сексуальности», посвященном изучению «техники самости», т. е. совокупности разнообразных практик, направленных на рефлексию поведения, любовных отношений личности и «ойкоса» общества древнегреческих полисов.

Средневековая (V–XV века). Эта эпистема практически не исследована в творчестве Фуко. автор обращается к некоторым дискурсным практикам средневековой эпистемы лишь в работах «История безумия в классическую эпоху» и «Рождение клиники».

Возрожденченская (XV–XVI века). В этой эпистеме, по мнению Фуко, начинаются многие трансформационные процессы, которые привели к складыванию современного общества.

Классическая (XVII–XVIII века). Здесь происходили кардинальные и системные изменения во всех сферах общества. Большинство «исторических» работ Фуко посвящены анализу социальных институтов и организаций в эту эпоху: тюрьмы, знания, власти, безумия и т. д. В этой эпистеме происходили трансформации типов дискурса как элементов научного знания.

Современная (XIX–XX века). Все предыдущие эпистемы должны были, по замыслу Фуко, показать природу современного «дисциплинарного общества», т. е. те пути и изменения, с помощью которых сложилось общество обезличенной, но всепроникающей системы власти. Однако это не последняя эпистема западноевропейской цивилизации.

Вслед за Г. Гегелем, О. Контом, К. Марксом и другими мыслителями Фуко разрабатывал стадиальную концепцию развития западноевропейской цивилизации. Однако в отличие от предыдущих исследователей он изучал развитие европейской цивилизации через призму властных отношений, когда стадиальная последовательность смены эпистем не является прогрессом и несет угрозу дегуманизации.

Об исчезновении современного человека Фуко заявил в завершении трактата «Слова и вещи. Археология гуманитарных наук»: «Человек, как без труда показывает археология нашей мысли, – это изобретение недавнее. И конец его, быть может, недалек» (Фуко 1977: 404). Какой иной тип общества должен прийти на смену дисциплинарному? Фуко в своих работах ставил целью исследование конфигурации знания и власти в контексте западноевропейской цивилизации XX века.

Он утверждал, что знание и власть глубоко связаны между собой, их влияние на современное общество все значительней и охватывает все стороны повседневной жизни. Фуко отмечал, что доминирующей характеристикой современного капитализма является не эксплуатация, не отчуждение, не физическое подавление (как, например, утверждали теоретики Франкфуртской школы или неомарк-систы), а создание новой модели социального контроля, которая внедряется в практику разных социальных сфер и осуществляется рядом структур, чьим агентом является каждый человек и в то же время никто.

Ж. Делёз предположил, что это будет общество контроля, т. е. общество с еще более тонкими управленческими технологиями, опирающимися на достижения в области компьютерных наук и молекулярной биологии.

Наиболее важную роль в становлении современного дисциплинарного общества принадлежит эпистемам Возрождения и Классики. Н. С. Автономова объясняет, чем эти эпистемы кардинально отличаются друг от друга: «В ренессансной эпистеме слова и вещи сопринадлежны по сходству; в классическую эпоху они соизмеряются друг с другом посредством мышления – путем репрезентации, в пространстве представления; начиная с XIX века слова и вещи связываются друг с другом еще более сложной опосредованной связью – такими мерками, как труд, жизнь, язык, которые функционируют уже не в пространстве представления, но во времени, в истории» (Автономова 1977: 58). Анализ этих эпистем Фуко проводит в первую очередь с помощью выявления и обозначения дискурсивных практик. Научные типы дискурсов в эти эпохи «переживают» тотальные трансформации. Это касалось не только внутреннего состояния дискурса (изменения соотношений властных отношений, системы тождества и различия в языке и т. д.), но и трансформации внешней среды. Все изменения дискурсов происходят на историческом фоне событий, однако и здесь Фуко выдвигает свою интерпретацию истории дискурса и истории как знания.

В работе «Порядок дискурса» Фуко, анализируя методологию школы «Анналов», обозначает собственное представление об истории: «Часто на счет современной истории заносят устранение привилегий, некогда предоставляющихся единичному событию, и выявление структур “большой длительности”. Бесспорно, так оно и есть, …сузив до предела границы события, доведя разрешающую способность исторического анализа до прейскурантов, нотариальных актов, приходских книг и портовых архивов, прослеживаемых год за годом, неделя за неделей, – обнаружили вдруг, что за битвами, декретами, династиями и ассамблеями вырисовываются феномены векового или многовекового порядка» (Фуко 1996б: 83). Историк, по мнению Фуко, должен критически отнестись к предыдущей историографии как к сугубо описательной дисциплине.

Изучение фактов или явлений необходимо сочетать с анализом дискурсивных практик: «Это – понятия события и серии с игрой сопряженных с ними понятий: регулярность, непредвиденная случайность, прерывность, зависимость, трансформация. Благодаря такому набору анализ дискурсов, о котором я думаю, сочленяется с реальной работой историков» (Там же: 84).

В «Археологии знания» Фуко пытался показать, что работа историка сопряжена с большими трудностями: «Искать в этом огромном накоплении уже проговоренных текстов похожести, которые будут напоминать “заранее” будущий текст, рыскать по истории для переоткрытия игры предвосхищений или отголосков, идти по следам первых семян или прослеживать последние следы, чтобы обнаружить в работе ее верность традициям или же ее неповторимость, взвесить ее оригинальность… все это безобидные развлечения историка, отказывающегося взрослеть» (Фуко 1996а: 144). С точки зрения Фуко, историк изучает линейность или цикличность прошлого, но в контексте непрерывности для описания настоящего. Историк пытается реконструировать прошлое в максимальной действительности, рисуя историческое прошлое красками настоящего. Для Фуко история является формой познания и формой власти одновременно, т. е. средством контроля и воспроизводства прошлого как его знания. На место «глобальной истории» Фуко попытался поставить серию «локальных историй», цель которых – описать частности практик, границы дискурсов, формы их зависимости.

Читайте также:  Что такое заработная плата с точки зрения экономики

Следуя концепции «игрового иррационализма» Ф. Ницше, Фуко предлагает три способа обращения с историей.

1. Расширяя традиционную монументальную историю, мы практикуем пародийное и фарсовое преувеличение, доводя все «священное» до карнавального передела героического, – вплоть до самых великих, каких только можно вообразить, людей и событий.

2. Полностью отказываясь от старой общепринятой традиции исторического развития, мы сразу становимся «всем». Множественное и прерывистое «Я», неспособное к синтезу и незаинтересованное в своих корнях, способно эмпатически вживаться в любые формы существования изменчивого мира людей и культур.

3. Отказываясь от исключительной страсти к «истине», мы отвергаем «волю-к-знанию» и жертвование жизнью. Мы чтим практику «глупости» (Foucault1971: 160–161).

Таким образом, Фуко обозначил проблему дискретности исторических процессов, недоступность их интерпретации с помощью сознания. Как заметил Ю. Хабермас, «история в единственном числе должна снова стать множественной. Однако не в разнообразии нарративных историй, но в плюрализме возникающих без всяких правил и тут же исчезающих островков дискурса» (Хабермас 2003: 135). Фуко критиковал «ложную» непрерывность истории: существует не одна история, а разновременные системные истории. «Почти одновременно во всех тех дисциплинах, которые мы привыкли объединять под именем “истории”, …смещается фокус внимания, и исследователи переходят от описания широких общностей… к изучению феноменов разрывов» (Фуко 1996а: 8). Флуктуация, энтропийное «раскачивание», системные взаимосвязи, дискретность – вот физические термины, с помощью которых можно объяснить природу и генезис государства, религиозных ритуалов, гладиаторские бои или походы викингов.

Фуко интересуется не столько громкими фактами или событиями в истории, сколько анализом качественных изменений стратегий мышления в различных исторических эпохах. Все внимание философа оказывается прикованным не к новым образованиям, а к месту разрыва или обстоятельствам их разделения.

На маргинальных примерах западноевропейской цивилизации (безумие, преступность, болезнь и т. п.) Фуко «рисует» историческую картину в духе Д. Веласкеса, где переплетены первопричины и взаимосвязи между «словами и вещами». Постоянное обращение Фуко к исторической тематике нам видится неслучайным: в своих работах он ставил целью исследовать конфигурацию знания и влас-ти, которая постоянно трансформируется и оказывает влияние на формирование современного общества.

Иначе говоря, история в концепции Фуко амбивалентна: она «выступает» в двух позициях:

– преемственности цивилизационных ценностей – идея «непрерывности»;

– «материала», с помощью которого можно обозначить философскую природу и генезис любого факта или события, основанных на разрывах, случайности и т. д., – теория «дискретности».

На макроуровне событий Фуко обозначает историю как линейно-стадиальный процесс, однако на микроуровне история «рассыпается» на дискретные «поля», природа которых не поддается однозначной интерпретации. Данный подход вписывается в концептуальную парадигму глобальной, или Универсальной, истории, когда исследователь вынужден оперировать огромными периодами исторического времени, описывая их как непрерывный процесс, и переходить на конкретные факты и примеры, понимая их неоднозначность и дискретность.

Автономова, Н. С. 1977. Философские проблемы структурного анализа в гуманитарных науках (Критический очерк концепций французского структурализма). М.: Наука.

Ильин, И. П. 1996. Постструктурализм. Деконструктивизм. Пост-модернизм. М.: Интрада.

1977. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. М.: Прогресс.

1996а. Археология знания. Киев: Ника-Центр.

1996б. Порядок дискурса. В: Фуко, М., Воля к истине: по ту сторону власти, знания и сексуальности. Работы разных лет (с. 49–96). М.: Касталь.

2004. Использование удовольствий. История сексуальности. СПб.: Академический проект.

Хабермас, Ю. 2003. Философский дискурс о модерне. М.: Весь Мир.

Foucault, M. 1971. Nietzsche, la geneologie, l`histoire. Hommage a Jean Hyppolite(рр. 145–172). Paris: PUF.

Вопросы для подготовки к экзамену кандидатского минимума (4)

Постмодернистская концепция науки по работе М. Фуко «Археология знания» (введение).

Археология знания М.Фуко. Понятие эпистемы.

Один из крупнейших представителей французского структурализма Мишель Фуко (1926 — 1984) предпринял попытку создать на материале гуманитарного знания особую дисциплину «археологию знания», предметом которой должны были стать исторически изменяющиеся системы мыслительных предпосылок познания и культуры.

Мишель Фуко (1924-1984). И постмодернист, и постструктуралист. При жизни его сравнивали с Кантом.

Сам он историк. Историю можно рассматривать с различных точек зрения (с экономической, как Маркс), а можно, как Фуко – с точки зрения изменения эволюции познания.

Например, история пыток – сначала наказывали публично, наказывали тело, потом (18-19 век) появляется тюрьма – полный контроль над человеком, идеальная же тюрьма будущего – стеклянный купол.

Так вот, можно рассматривать историю с точки зрения безумия, с точки зрения медицины, по-разному. История – блинчатый пирог. Важно понимать, где общие точки. Какие-то вещи нам кажутся непонятными (например, деление вещей в Др. Китае – принадлежащие Императору, похожие на мух, белые, для нас такая классификация дика, а в то время была естественной.) Множество историй (в зависимости от предметов рассмотрения = «рядов»), объединенных в тотальную историю: «Задача тотальной истории состоит в том, чтобы выяснить, какие формы отношений м.б. установлены между различными рядами, какие вертикальные связи они порождают».

Фуко пытается показать, что не существует объективных формируемых знаний, есть попытки реконструировать знания. У любой эпохи свои эпистемы (то, в чём все уверены), а каждая эпистема создаёт знание, задаёт свой дискурс.

«Эпистема» — это совокупность всех связей, которые возможно раскрыть для каждой данной эпохи между науками. Это общее пространство знания, скрытая от непосредственного наблюдения сеть отношений между «словами» и «вещами», на основе которой строятся свойственные той или иной эпохе коды восприятия, практики, познания, по рождаются отдельные идеи и концепции.

Фуко считает, что первая эпистема была создана в эпоху Ренессанса («принцип подобия» — всё взаимосвязано, всё общее), для химии и медицины эпистема работала, для каких-то других наук- нет. Может существовать больше одной эпистемы . В эпоху Просвещения – эпистема различия., отсюда химические в-ва стали рассматривать как состоящие из различных элнментов, важна объективность знания, исчезает субъект. Начиная с эпохи Просвещения знание становится силой. Связь знания и власти.

Фуко выделяет три скачкообразно сменяющие друг друга эпистемических образования в европейской культуре: Возрождение (XV XVI вв.), классический рационализм (XVII XVIII вв.) и современность. В эпистеме Возрождения «слова» и «вещи» сходны или даже тождественны, в классической — опосредованы мыслительными представлениями, в современной — связаны такими онтологическими факторами, как жизнь, труд, язык. Распространяя структурный метод на область истории, Фуко ищет в ней не эволюции тех или иных идей во времени, но их связной структуры в каждый исторический период.

Раз всякая наука вырастает из эпистемы, то разделение на истину и ложь условно. Слова и вещи сами по себе инертны, жизнь им придаёт подход или дискурс . (Дискурс = (франц. discours, англ. discourse — речь; рассуждение) — организация речевой деятельности (письменной или устной), характерная для той или иной дисциплины («философский дискурс», «научный дискурс») или присущая обсуждению той или иной проблемы («дискурс глобализации»). Объективация (с помощью языка) содержания познания.) Например, в медицине: на протяжении нескольких веков дискурсивно вырабатывались врачебные воззрения, создавались новые термины и представления о болезни. Казалось бы: есть болезнь, и она изучается. Не так! В самом деле, в дискурсе создавалось представление о болезни (о безумии, например, которое первоначально так не понималось). Дискурсов – много, они перекрещиваются, возникает игра дискурсов.

Можно выделить 4 основные стадии формирования любой науки :

Позитивность. Формирование дискурса, общепринятых утверждений по какому-либо поводу. Попытка выдел. Общезначимого, теоретических рассуждений.

Появление моделей, проверка предположений- эпистемилогизация.

Выдвижение критериев аргументации.

Правило построения дискурса. (дискурсионная практика шире науки).

Определить, когда мы имеем дело с наукой можно только используя археологию науки (видеть значимые точки), а не историю.

Фуко пытается выявить специфику применяемого им метода, который не был бы ни формализаторским, ни интерпретативным, специфику археологического анализа (описания) он выражает в следующих четырех основных принципах.

1. Археология стремится определить не мысли, репрезентации, предметы размышлений, навязчивые идеи, которые скрыты или проявлены в дискурсах, но сами дискурсы — дискурсы в качестве практик, подчиняющихся правилам.

2. Археология не стремится найти непрерывный и незаметный переход, который связывает дискурс с тем, что ему предшествует, его окружает и за ним следует. Ее проблема — определить дискурс в его специфичности, ее задача — следовать по пятам за дискурсом и, в лучшем случае, просто его очертить.

3. Археология не является ни психологией, ни социологией, ни, что важнее, антропологией творения. Она лишь определяет типы и правила дискурсивных практик, пронизывающих индивидуальные произведения.

4. Археология — это систематическое описание дискурса объекта.

Археология занимается не только науками, поскольку существуют знания, независимые от наук, но не может существовать знание, лишенное дискурсивной практики. Дискурсивная практика не совпадает с научным развитием, которому она может дать место; науки появляются в элементе дискурсивной формации и на основе знания. Поскольку в любой дискурсивной формации существует частное отношение между наукой и знанием, то археологический анализ должен показать, каким образом наука может функционировать в элементе знания одна из основных областей изучения для археолога это различные точки появления дискурсивных формаций: пороги позитивности, эпистемологизации, научности и формализации.

В заключение анализа воззрений М. Фуко отметим, что он не проводил строгих разграничений между наукой и ненаукой и придавал законный познавательный статус качественно своеобразным (в том числе «древним», «неразвитым» и т. п.) мыслительным образованиям (например, мифам). Тем самым, по его мнению, наука по существу не исключает донаучных уровней знания: она опирается на весь слой познавательного материала, первоначальную расчлененность и структурированность которого изучает «Археология знания».

Постмодернистская философия науки.

Термин постмодернизм (появился еще в 60-х гг.) описывает нов. культурную ситуацию «постсовременности». Новая позиция по отношению к культуре:

1) принципиальная неангажированность никакой идеологией, декларируемое отсутствие единой позиции,

2) делание привычного необычным за счет изъятия из привычного контекста (отстранение от привычного),

3) культура как игра (прежде всего, стилистическая игра смыслами и интерпретациями),

4) художник – не творец, а интерпретатор, он «играет» уже созданным, «проговоренность» всех смыслов и идей и др. Цитата и комментарий (комментарий по поводу комментария).

5) абсолютная исчерпанность рационализма и рациональной онтологии,

6) множественность истин.

Философии постмодернизма в строгом смысле слова не сущ. (хотя бы потому, что представители этого культурного течения говорят о невозможности выработки новой философии).

Мир нельзя рационально описать и познать, существует «ГЛУБИННОЕ СОПРОТИВЛЕНИЕ ВЕЩЕЙ» этому. «События всегда опережают теорию». За стирание границ между науками, иск-вом, религией, филос-й и т.п. Множественность интерпретаций и подходов. Каждый читает текст (=мир) по-своему. Асистемность, вариативность, плюрализм подходов.

Постмодернистская ситуация включает в свою орбиту не только культуру, эстетику и искусство, но и науку. Философское осмысление достижений квантовой физики, термодинамики, информатики, теории игр, теории катастроф привело к выводу об изменении типа рациональности. Постнеклассическая рациональность , с которой и ассоциируется П в науке, характеризуется повышением субъективности, гуманистичности, самокритичности научного познания, пересмотром таких его классических оценок, как объективность, истинность. Если в классическом типе рациональности осн. критерии науч. позн-я таковы, что они сосредоточивают внимание исследователя исключительно на хар-ках объекта, не принимая в расчет S позн-я, а неклассическая рациональность учитывает отнесенность характеристик объекта к средствам и операциям, используемым в процессе исследования, то постнеклассический ее тип соотносит знания об объекте не только со средствами, но и с ценностно-целевыми структурами деятельности.

Читайте также:  Понятия семья с точки зрения психологии

На смену гомогенному, однородному миру классического знания, восходившего от частного к общему ради постижения универсальной научной истины, пришли дискретность постнеклассического знания, плюрализм локальных истин.

Ключевое понятие П. – деконструкция (ввел Деррида) = процесс разложения, расслоения структур, «остранение» от предмета, отказ от привычных подходов, критическое преобразование (напр., деконструкция традиционной филос-и).

Ж.-Ф.Лиотар (р.1924) «Состояние постмодерна». П – это изменение правил игры в науке, лит-ре и иск-ве. «Упрощая до крайности, мы считаем постмодерном недоверие в отношении метарассказов» (т.е. недоверие к идеологиям, мировоззренческим системам и т.п.) Распадение истории на множество «историй». ЛЮБАЯ мировоззренческая система содержит в себе тоталитарный заряд, т.к. претендует на всеобщность. Наука отличается от других языковых игр претензией на истинность.

Постмодернистская наука как поиск нестабильности (каждый новый аргумент – необходимость создания новых правил игры, в том числе и языковых. Это открытая система, связанная с открытым обществом и открытой культурой постмодернизма.). Современная наука с ее неопределенностью, неполнотой, неверифицируемостью, катастрофичностью, парадоксальностью – катализатор недоверия в метарассказы. В совр. усл-х, когда точки роста нового знания возникают на стыках наук, любые формы регламентации отторгаются. Меняется смысл знания: вместо известного оно производит неизвестное, вместо эффективного — новое, отличающееся от знакомого. Изобретение новых правил языковой игры ведет к плюрализму науч. иссл. программ, свойственному мозаичной постмодернистской науке. Легитимность знания?

Ж.Бодрийар (р.1929) Характеристика ситуации постмодернизма: «исчезновение социального», т.е. исчезновение универсальной среды, опосредовавшей отношение человека к культуре в прошлом (общие нормы, представления и т.п.). Если раньше культурное событие переживалось интерсубъективно (в общении), то сейчас никакого опосредования не нужно, культурное событие происходит на экране ТВ или РС и т.п. Исчезновение скрепляющих общество норм. Атомизация общества и фрагментирование субъекта. Чел-к = tabula rasa, на которую масс-медиа наносят любую информацию. СИМУЛЯКР.

Ж.Деррида ( 1930-2004) Мир м.б. рассмотрен как бесконечный текст. Сознание индивида=совокупность текстов, которая вступает во взаимодействие с др. текстами, образующими культуру. «Ничто не сущ. вне текста» (напр., традиция – это цитирование и т.п.) Нет центрального смысла  (текст имеет множество значений, то и мир м.б. проинтерпретирован как угодно) = децентрация (нет центрального смысла, доминантных ценностей). Поэтому история лишена всякого смысла и направления.

Деконструкция : всеобщая заменяемость, «любой другой есть любой другой», недосказанность все равно останется, но уже не наивная, а простор после сказанного. S есть P … S есть, но еще больше не есть Р. «ни то, ни это, и то, и это» – неопределенность. Невозможность интерпретации текста (и научного в том числе) без включенности исследователя.

Претензия на создание «не-концепции» (против рационализма, панлогизма и т.п.) Жизнь=процессы дифференциации, ведущей к многообразию во всем. Ризома. Построил онтологию смысла.

Критика психоанализа за выполнение «заказа» капиталистической системы – превращение человека в «невротика, лежащего на кушетке». («Анти-Эдип. Капитализм и шизофрения»). Сознательно переводят интерес с невротика на шизофреника (причем «шизофреник» здесь – не диагноз, а человек, живущий по естественным законам («желающая машина») и отвергающий капиталистическое общество). Шизоанализ: шизофреник живет в мире своих страхов и иллюзий. А мы? Шизофрения = образ бытия культуры. Культура от антич-ти до совр-ти становилась все более шизоидной, балансируя между распадом собств.»я» и абсолютным суверенитетом внутр. мира (=паранойя).

Мишель Фуко (1926-1984) — он и постструктуралист, и постмодернист

Обращение к Марксу (чтобы реконструировать структуру историч.процесса), но у Маркса все сведено к экономике, а это узко, надо привлечь и литературный анализ, и теорию мифов и мн.др. Множество историй (в зависимости от предметов рассмотрения = «рядов»), объединенных в тотальную историю (блинчатый пирог): «Задача тотальной истории состоит в том, чтобы выяснить, какие формы отношений м.б. установлены между различными рядами, какие вертикальные связи они порождают».

Т.е., «история перестает служить антропологии, она воссоздает не человека, а общество». «Смерть человека».

Слова и вещи – сами по себе инертны, жизненность им придает дискурс . Напр., в медицине: на протяж-и неск. веков дискурсивно вырабатывались врачебные воззрения, создавались нов. термины и представл-я о болезни. Казалось бы: есть болезнь, и она изучается. Не так! В самом деле, в дискурсе создавалось представл-е о болезни (о безумии, напр., которое первоначально так не понималось). Дискурсов – много, они перекрещиваются, возникает игра дискурсов.

4 уровня знания:

1. образуется дискурс (позитивность)

2. создаются модели, осуществляется проверка знания (эпистемологизация)

3. вырабатываются критерии аргументации (научность)

4. формулируются правила постр-я дискурса (формализация)

Дискурсивная практика шире науки. Археология науки (предлагает все сомнительные дисциплины проверять с помощью археологии науки).

Постмодернистская ситуация включает в свою орбиту не только худ.культуру, но и науку. Филос. осмысление достижений квантовой физики, термодинамики, информатики, теории игр, теории катастроф привело к выводу об изменении типа рациональности .

Акад. В.С. Степин предложил:

1. классическая рациональность (осн. критерии науч. позн-я таковы, что они сосредоточивают внимание исследователя исключительно на хар-ках объекта, не принимая во внимание субъекта познания).

2. неклассическая рациональность (учитывает отнесенность характеристик объекта к средствам и операциям, используемым в процессе исследования).

3. постнеклассическая рациональность (соотносит знания об объекте не только со средствами, но и с ценностно-целевыми структурами деятельности).

Этос науки (Р.К. Мертон).

Этос науки — набор внутренних социальных норм, которых придерживаются ученые в научной деятельности, и которые обеспечивают функционирование социального института науки. Нормы научной этики редко формулируются в виде специфических перечней и кодексов. Однако известны попытки выявления, описания и анализа этих норм. Наиболее популярна в этом отношении концепция Р. Мертона – он дает описание этоса науки, который понимается им как комплекс ценностей и норм, воспроизводящихся от поколения к поколению ученых и являющихся обязательными для человека науки. С точки зрения Р. Мертона, нормы науки строятся вокруг четырех основополагающих ценностей (четыре императива (требования, закона), составляющие ценностно-нормативную структуру науки):

Первая из них — универсализм – убеждение в том, что изучаемые наукой природные явления повсюду протекают одинаково и что истинность научных утверждений должна оцениваться независимо от возраста, пола, расы, авторитета, титулов и званий тех, кто их формулирует. Требование универсализма предполагает, в частности, что результаты маститого ученого должны подвергаться не менее строгой проверке и критике, чем результаты его молодого коллеги. Наука, стало быть, внутренне демократична. Как вопиющее нарушение этой ценности Р. Мертон рассматривал попытки создания в нацистской Германии того времени “арийской физики”. (к научным знаниям применимы общие критерии и правила)

Вторая ценность — общность (в буквальном переводе — “коммунизм”), смысл которой в том, что научное знание должно свободно становится общим достоянием. Тот, кто его впервые получил, не вправе монопольно владеть им, хотя он и имеет право претендовать на достойную оценку коллегами собственного вклада.

Третья ценность — незаинтересованность (бескорыстность). Первичным стимулом деятельности ученого является бескорыстный поиск истины, свободный от соображений личной выгоды — завоевания славы, получения денежного вознаграждения. Признание и вознаграждение должны рассматриваться как возможное следствие научных достижений, а не как цель, во имя которой проводятся исследования. (готовность ученого согласиться с любыми хорошо обоснованными аргументами, даже если они противоречат его убеждениям)

Четвертая ценность — организованный скептицизм . Каждый ученый несет ответственность за оценку доброкачественности того, что сделано его коллегами, и за то, чтобы эта оценка стала достоянием гласности. Причем ученый, опиравшийся в своей работе на достоверные данные, заимствованные из работ его коллег, не освобождается от ответственности, коль скоро сам он не проверил точность используемых данных. Из этого требования следует, что в науке нельзя слепо доверяться авторитету предшественников, сколь бы высок он ни был. Равно необходимы как уважение к тому, что сделали предшественники, так и критическое — скептическое — отношение к их результатам. Более того, ученый должен не только настойчиво отстаивать свои научные убеждения, используя все доступные ему средства логической и эмпирической аргументации, но и иметь мужество отказаться от этих убеждений, коль скоро будет обнаружена их ошибочность. (установка на самокритичность).

Предпринятый Р. Мертоном анализ ценностей и норм науки неоднократно подвергался критике , не всегда, впрочем, обоснованной. Отмечалась, в частности, абстрактность предложенных Р. Мертоном ценностей, и то, что в своей реальной деятельности ученые нередко нарушают их, не подвергаясь при этом осуждению со стороны коллег. Во многом под воздействием этой критики Р. Мертон вновь обратился к проблеме этоса науки в 1965 г. в работе “ Амбивалентность ученого” (проблемы патологии в науке — конкуренция, подозрительность, зависть, скрытый плагиат). Для описания реального поведения ученых дополнительно к нормам научного этоса Мертон вводит еще девять пар взаимно противоположных нормативных принципов (нормы и контрнормы). Он показывает, что в своей повседневной профессиональной деятельности ученые постоянно находятся в напряжении выбора между полярными императивами предписываемого поведения. Противоречивость этих требований приводит к тому, что ученый нередко оказывается в состоянии амбивалентности, неопределенности по отношению к ним. Например, ученому надлежит как можно быстрее делать свои результаты доступными для коллег; он должен быть восприимчивым по отношению к новым идеям; от него требуется знать все относящиеся к области его интересов работы предшественников и современников; вместе с тем он должен тщательно проверить эти результаты перед их публикацией; но не должен слепо подчиняться интеллектуальной моде; но его эрудиция не должна подавлять самостоятельность мышления ученого.

Таким образом, ученый может и должен проявлять определенную гибкость , поскольку нормативно-ценностная структура науки не является жесткой. И тем не менее наличие норм и ценностей (пусть не именно этих, но в чем-то сходных с ними по смыслу и по способу действия) очень важно для самоорганизации научного сообщества. Отдельные нарушения этических норм науки, хотя и могут вызывать серьезные трудности в развитии той или иной области знания, в общем все же чреваты большими неприятностями для самого нарушителя, чем для науки в целом. Однако если такие нарушения приобретают массовый характер, под угрозой уже оказывается сама наука. Сообщество ученых прямо заинтересовано в сохранении климата доверия, поскольку без него было бы невозможно воспроизводство и развитие науки.

Данные ценности и нормы составляют исторически сложившийся этос науки, то есть основу профессионального поведения, профессиональной этики. Р. Мертон сформулировал базовые нормы этоса науки: универсализм, коллективизм, бескорыстность и организованный скептицизм. Позднее этос науки неоднократно дополнялся новыми нормами как самим Р. Мертоном, так и его коллегами и учениками. В частности, Р. Барбер предложил дополнить этос науки нормами «рациональности» и «эмоциональной нейтральности», а Р. Мертон включил в этос норму «оригинальности». Отечественными учеными, в частности В. П. Филатовым , к мертоновскому этосу науки предлагались такие добавочные нормы, как оригинальность, эмоциональная нейтральность, независимость, интеллектуальная скромность. При этом осуждались следующие “контрнормы”: партикуляризм (вид ориентации, противопоставляемый универсализму и заключающийся в применении уникальных, а не общих критериев оценки), пристрастность оценок, сокрытие результатов или отстаивание права собственности на их использование, организованный догматизм в защите принятой группой точки зрения и др. В отдельных случаях, например при падении престижа той или иной профессии, говорят о “порче” этоса профессии ученого, врача, учителя, офицера и т.д.

Источники:
  • http://www.socionauki.ru/journal/articles/129684/
  • http://refdb.ru/look/2360194-p19.html