Движущие силы истории с точки зрения толстого

А. Осудить скупость и бездеятельность купца.

Б. Подчеркнуть глубину чувства патриотизма, весь народ.

В. Показать типичность купеческого сословия.

2) Почему Князь Андрей решил отложить сводьбу с Наташей на год.

А. Не хотел осложнять отношения с отцом.

Б. Хотел проверить Наташу.

В. Небыли способен принять окончательное решение.

Г. Не сумел понять Наташу.

3) Почему Пьер вызвал Долохова на дуэль.

А. Стремился защитить поруганную часть жены.

Б. Боялся показаться смешным в глазах света.

В. Оставил своё человеческое достоинство.

Г. В гневе принял опрометчивое решение.

4) какова роль пейзажа в описании сражения.

А. Более точно передать обстановку боя.

Б. Показать красоту мироздания в противоречие с войной.

В. Подчеркнуть, что мысли Пьера созвучны голосу природы.

Г. Показать обсурдность войны.

5) Каковы » движущие силы истории» с точки зрения космогонии Толстого.

А. Гениальная личность, способная повести за собой массы.

Б. Исторический процесс — движение » роевой истории».

В. Народ — главная движущия силы истории.

Г. Фатум, высшая сила определяет ход истории.

Д. Случай, случайное стечение обстоятельств

6) Почему сцена в Филях показана через восприятия девочки Малаги.

А. Оригинальный, нетрадиционной взгляд на историческое событие.

Весь роман Льва Николаевича Толстого построен на противопоставлениях (вспомним хотя бы название произведения). И в своем понимании истории Толстой отличается от традиционных историков. Писатель не соглашается со всяким, кто считает, что личность определяет исторический процесс. Эти утверждения, в значительной части, опирались на учение Гегеля, который утверждал, что проводниками мирового разума являются великие люди, которые первыми указывают то, что непонятно обывателю, и потому часто из-за этого страдают.

На первый взгляд, Гегель и его последователи правы. Но если рассмотреть события, описываемые в романе, мы убедимся в обратном. Трудно предположить, считает Толстой, что по повелению одного человека -Наполеона — вся Франция и примыкающие к ней страны Европы двинулись на Россию. Современные историки считают, что главной причиной войны 1812 года является попытка экономического передела мира Францией и ее борьба со своим главным конкурентом — Англией. Вспомним, что в это время очень бурно развивались экономические отношения во всей Западной Европе. Россия встала на пути Франции и должна была быть наказана. На мой взгляд, теория Толстого очень органично вписывается в эти представления. Неведомые никому законы развития мира вынуждали наиболее развитые страны конфликтовать между собой, и происходило это не потому, что Наполеон так захотел, а из-за того, что эти страны “не поделили” рынки сбыта своей продукции и захваченные колонии.

Настоящим творцом истории, по Толстому, является народ. Писатель говорит о двух видах народа: народ — целостное единство, скрепленное нравственными традициями жизни “миром” (вспомним название), и людская толпа, наполовину утратившая человеческий облик, одержимая агрессивными животными инстинктами. Русский народ сумел объединиться в некий пчелиный рой, способный дать отпор внешним воздействиям. Французы же не сумели этого сделать.

Даже на войне русские люди продолжают жить, сообразуясь со своими убеждениями. Солдаты думают о предстоящем недельном жаловании, Николай Ростов ожидает повышения и так далее. В том, что видимый патриотизм как бы уходит на второй план, становится естественной, органичной частью характера русских, которые продолжают заниматься своими делами, и в то же время в их способности забыть обо всем, кроме своего долга перед Родиной в минуту опасности, и состоит величие русского народа. Французская же армия собрана из людей разных национальностей, вероисповеданий, моральных принципов и традиций, и поэтому она просто не может стать этим “роем”.

Вместе с отрицанием культа личности Толстой считает, что все исторические события являются проявлением “суммы воль” бесконечно малых частей народа, то есть личностей, среди которых нельзя не вспомнить Кутузова.

Во время Бородинской битвы, от исхода которой многое зависело для русских, Кутузов “не делал никаких распоряжений, а только соглашался или не соглашался с тем, что предлагали ему”. В этой кажущейся пассивности проявляется глубокий ум полководца, его мудрость. Сказанное подтверждают и проницательные суждения Андрея Болконского: “Он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает. Ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что-то сильнее и значительнее его воли, — это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значения и ввиду этого значения — умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной воли, направленной на другое”. Кутузов знал, что “решают участь сражения не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти”. Слитность с народом, единение с простыми людьми делают Кутузова для автора идеалом исторического деятеля и идеалом человека.

Но вместе с тем Кутузов является как бы “фильтром”, который пропускает только соответствующие правильному ходу развития событий распоряжения. Без него битва превратилась бы в страшную бойню. Кутузов “пассивно-активен”.

Известно, что Толстой представлял человека в виде дроби, в числителе которой стояли личные качества человека, а в знаменателе — то, каким он сам себя представляет. Поэтому Наполеон является персонажем, противопоставленным Кутузову. Наполеона нельзя назвать великим человеком, как это понимает Толстой, ведь он не един со своим народом. Для него люди всего лишь фигуры на шахматной доске.

Автор подчеркивает народность Кутузова, ведь именно народ творит .геторию. “Есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами, — пишет Толстой, — открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешились от отыскания причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможным только тогда, когда люди отказались от представления утвержденности земли”.

Перед историками Толстой ставит задачу “вместо отыскания причин. отыскание законов”. В объяснении конкретных исторических явлений сам Толстой очень близко подходил к определению действительных сил, руководивших событиями. Так, исход войны 1812 года был определен, с его точки зрения, не таинственным и недоступным человеческому пониманию фактом, а “дубиной народной войны”, действовавшей с “простотой” и “целесообразностью”.

Контрольные тесты по литературе (10 класс) (стр. 5 )

а) не хотел осложнять отношения с отцом

б) хотел проверить Наташу

в) не был способен принять окончательное решение

г) не сумел до конца понять Наташу

Почему Пьер вызвал Долохова на дуэль?

а) стремился защитить поруганную честь жены

б) боялся показаться смешным в глазах света

в) отстаивал свое человеческое достоинство

г) в гневе принял опрометчивое решение

Какова роль пейзажа в описании сражения?

а) более точно передать обстановку боя

б) показать красоту мироздания в противоречии с войной

в) подчеркнуть, что мысли Пьера созвучны голосу природы

г) показать абсурдность войны

Каковы «движущие силы истории» с точки зрения космогонии Толстого?

а) гениальная личность, способная повести за собой массы

б) исторический процесс — движение «роевой истории»

в) народ — главная движущая сила истории

г) фатум, высшая сила определяет ход истории

д) случай, случайное стечение обстоятельств

Почему сцена в Филях показана через восприятие девочки Малаши?

а) оригинальный, нетрадиционный взгляд на историческое событие

б) следование исторической правде

в) безыскусность детского взгляда

г) очень любил детей

«Я начал писать книгу о прошедшем. Описывая это прошедшее, я нашел, что не только оно неизвестно, но что оно известно и описано совершенно навыворот тому, что было. И невольно я почувствовал необходимость до­казывать то, что я говорил, и высказывать те взгляды, на основании ко­торых я писал. ». ().

а) О каком «прошедшем времени» говорит Толстой? Что вы знаете об этом времени по произведениям русской литературы XIX в.?

б) Почему именно в 60-е годы XIX в. возникла необходимость пра­вильно рассказывать о том, о чем долгое время говорилось «совер­шенно навыворот»?

в) Изменило ли приведенное признание писателя ваши представле­ния о замысле романа «Война и мир», о смысле его заглавия?

Лингвист считал, что в «Войне и мире» «французский язык прежде всего представляется Толстому языком красивой фразы и искусственной позы».

а) В каких случаях Толстой использует французский язык? Кто из ге­роев романа чаще всего обращается к французской речи?

б) Действительно ли французский в романе является «языком краси­вой фразы и искусственной позы»? Высказывает ли Толстой свое отношение к использованию французского языка героями романа?

«Человек больших интеллектуальных запросов, тонкого аналитического ума, Андрей Болконский чувствует пошлость, призрачность жизни людей аристократической среды» ().

а) Согласны ли вы с критиком? Почему?

б) Можно ли говорить о тонком аналитическом уме героя? Если да, то где наиболее ярко проявляются возможности этого аналитического ума?

в) В чем проявляется неприятие князем Андреем образа жизни людей аристократической среды?

Исследовательница утверждает, что «необычность На­таши обусловлена, в частности, влиянием на ее развитие народной среды».

а) В чем вы заметили «необычность» Наташи в сравнении с другими героинями романа?

б) Можете вы согласиться с тем, что на ее развитие влияет народная среда? Аргументируйте свой ответ.

«Общение с народом и соприкосновение с его культурой доставляют Наташе большую радость и заставляют ее переживать те же чувства, какие переживает Андрей Болконский, общаясь с солдатами своего полка, и Пьер Безухов — с Платоном Каратаевым» ().

а) Как показано в романе общение Наташи с культурой народа? Ка­кие эпизоды и сцены в этом плане вам наиболее запомнились?

б) Что дает князю Андрею общение с солдатами своего полка? Какие чувства он при этом испытывает?

в) оказался близок и понятен Пьеру Безухову? Вы могли бы назвать их общение общением на равных? Почему?

Литературовед замечает: «По Толстому, сила Кутузова, в противоположность Наполеону, заключалась в его способности сполна учитывать объективный ход событий и в непосредственной свежести того народного чувства, которое внушало ему уверенность в неизбежной гибели наполеоновского нашествия».

а) Показывает ли Толстой способность Кутузова учитывать «объек­тивный ход событий»? Если да, то в чем и где вы это заметили?

б) Что, на ваш взгляд, учитывает и что упускает Наполеон в своей деятельности?

Система образов романа полярно расколота. Каковы основные принципы деления героев на «любимых» и «нелюбимых» ?

а) роль в истории

б) простота и естественность

в) стремление к самоутверждению

г) способность к самоусовершенствованию, к осознанию своих ошибок

д) истинный патриотизм

Что было основной причиной стремления князя Андрея поехать на войну в 1805 году?

а) приобрести опыт в боевых действиях

б) оставить наскучивший высший свет

в) найти «свой Тулон» и прославиться

г) продвинуться по службе

3. Почему князь Андрей не вызвал А. Курагина на дуэль письменно, а искал I личной встречи с ним?

а) он презирал этого человека

б) не хотел компрометировать Наташу

в) стремился сохранить уважение к себе

г) хотел расспросить Курагина о замысле похищения

Что открывается князю Андрею перед смертью?

а) идея всепрощения

б) идея непротивления злу насилием

г) понятие об истинной любви

5. Почему изображает Бородинское сражение через восприятие Пьера?

а) Пьер — человек не военный, и его восприятие сражения более объективно

б) это необходимо для развития характера Пьера

в) для автора важно показать состояние человека в экстремальной ситуации

В чем заключен смысл образа Платона Каратаева?

а) передает философские и христианские взгляды автора

б) помогает Пьеру вернуться к жизни после душевного краха

в) образ — идея, «эмблема истины», «мера простоты и правды»

г) показать разнообразие крестьянских характеров

7. В чем заключается основной принцип психологизма ?

а) «принцип айсберга» — тайный психологизм

б) изображение изменения внутреннего мира героев в экстремальных ситуациях

в) «диалектика души» — т. е. изображение внутреннего мира человека в развитии

г) изображение детали как отражение внутреннего мира человека

8. С какой целью описывает купание солдат в пруду?

а) показать отношение солдат к князю Андрею

б) показать отношение князя Андрея к своим солдатам

в) изобразить сцену солдатского быта

г) эта сцена была необходима для дальнейшего развития действия

В черновых заметках к «Войне и миру» Лев Толстой сообщает: «. я буду писать историю людей, более свободных, чем государственные люди, ис­торию людей, живших в самых выгодных условиях жизни. людей, свобод­ных от бедности, от невежества и независимых. ».

а) Вы заметили то, что герои Толстого живут «в самых выгодных усло­виях»?

б) Как вы думаете, почему Толстому было принципиально важно изо­бражать прежде всего «людей, свободных от бедности, от невежест­ва и независимых»?

в) Как представлены в романе «Война и мир» люди несвободные, жи­вущие в невыгодных условиях, в бедности и невежестве? Какова их роль в романе Толстого?

Возмущенный искажениями исторической правды относительно Бородин­ского сражения, Толстой писал в одном из начальных вариантов романа «Война и мир»: «. Книги, написанные в этом тоне, все истории. я бы жег и казнил авторов».

а) Осталась ли эта мысль в окончательном тексте романа? Может быть, эта мысль, прямо не высказанная, присутствует в самом по­вествовании, в действиях героев и т. п.?

б) Как вы считаете, какой главной мыслью проникнуто описание Бо­родинского сражения в романе Толстого?

-Щедрин писал о батальных сценах «Войны и мира»: «Эти военные сцены — одна ложь и суета. ».

а) Можете вы согласиться с таким мнением? Если да, то в чем вы уви­дели «ложь и суету» батальных сцен романа «Война и мир»?

б) Как вы думаете, что интереснее читать в романе Толстого: сцены мира или сцены войны? Почему?

«Черты индивидуализма наполеоновского склада ясно выступают в стремлениях князя Андрея, в его отношении к подвигу» ().

а) Можете вы согласиться с мыслью исследователя о том, что в стрем­лениях князя Андрея видны «черты индивидуализма наполеонов­ского склада»? Если да, то в чем и как это проявляется?

б) Нет ли в отношении Андрея Болконского к подвигу еще чего-нибудь, кроме «индивидуализма наполеоновского склада»?

«Не было Наташи Ростовой, явился Толстой и создал ее в «Войне и мире» ().

а) Как вы думаете, что заставило писателя в книге о важнейших истори­ческих событиях так много внимания уделить судьбе героини?

б) Что, по вашему мнению, хотел подчеркнуть Серафимович словами о «явлении» Толстого и «создании» Наташи Ростовой?

-Щедрин считал, что в изображении Толстого «Баграти­он и Кутузов — кукольные генералы».

а) Как вы понимаете определение «кукольный» применительно к ли­тературному герою?

б) Подходит ли такое определение Багратиону и Кутузову в том, как они изображены у Толстого? Аргументируйте свой ответ.

в) Что выделяет Толстой в образе Наполеона? Вызывает ли Наполеон какие-либо симпатии автора? А читателя?

LiveInternetLiveInternet

—Метки

—Рубрики

• Психология (10)
• Два капитана (4)
• Милитаристское (10)
• мои практики (7)

—Поиск по дневнику

—Подписка по e-mail

—Интересы

—Постоянные читатели

—Сообщества

—Статистика

Толстой Лев Николаевич. Рассуждения автора о движущих силах истории.I

Четверг, 16 Октября 2008 г. 13:40 + в цитатник

Толстой Лев Николаевич. Рассуждения автора о движущих силах истории.I

Война и мир. Том 4

I.Рассуждения автора о движущих силах истории в связи с ролью Александра I и Наполеона.

Прошло семь лет после 12-го года. Взволнованное историческое море
Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы,двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась
неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось
человечество. Слагались, разлагались различные группы людских цеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного
берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде,
носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились
на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие
приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали
бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами.

Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению,
причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m-me Stale Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила
реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I — тот самый
Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет
человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так-то и так-то. В таком случае он поступил
хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во
время 12-го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав
Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те
упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага
человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, —
как-то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12-м году, и поход 13-го года, не вытекают ли из одних и тех же источников — условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, — из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как-то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20-х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на
высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, сувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, — что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет
теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад
ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и
необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с
каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо
человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет
представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в
истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была
полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому-нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12-м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение — прогресс я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все
противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило
хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по
предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, — с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, — то
уничтожится возможность жизни.

II. Рассуждения о случае и гении

Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут
человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель — величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель — распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель — прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», — говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое-то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в
особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться
гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран
попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно
этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.

Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними,
происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что
происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, — и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что
конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и
целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того
несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они
производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам
неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во
Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в
России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют
сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть
исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но
нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и
все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же,
как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.

III.Рассуждения о причинах движения европейских народов с запада на восток и с востока на запад.

Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и
для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно
великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не
француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
По возвращении из Италии он находит правительство в Париже в том
процессе разложения, в котором люди, попадающие в это правительство,
неизбежно стираются и уничтожаются. И сам собой для него является выход из этого опасного положения, состоящий в бессмысленной, беспричинной экспедициив Африку. Опять те же так называемые случайности сопутствуют ему. Неприступная Мальта сдается без выстрела; самые неосторожные распоряжения увенчиваются успехом. Неприятельский флот, который не пропустит после ни одной лодки, пропускает целую армию. В Африке над безоружными почти жителями совершается целый ряд злодеяний. И люди, совершающие злодеяния эти, и в особенности их руководитель, уверяют себя, что это прекрасно, что это слава, что это похоже на Кесаря и Александра Македонского и что это хорошо.
Тот идеал славы и величия, состоящий в том, чтобы не только ничего не
считать для себя дурным, но гордиться всяким своим преступлением, приписывая ему непонятное сверхъестественное значение, — этот идеал, долженствующий руководить этим человеком и связанными с ним людьми, на просторе вырабатывается в Африке. Все, что он ни делает, удается ему. Чума не пристает к нему. Жестокость убийства пленных не ставится ему в вину. Ребячески неосторожный, беспричинный и неблагородный отъезд его из Африки, от товарищей в беде, ставится ему в заслугу, и опять неприятельский флот два раза упускает его. В то время как он, уже совершенно одурманенный совершенными им счастливыми преступлениями, готовый для своей роли, без всякой цели приезжает в Париж, то разложение республиканского правительства, которое могло погубить его год тому назад, теперь дошло до крайней степени, и присутствие его, свежего от партий человека, теперь только может возвысить его.
Он не имеет никакого плана; он всего боится; но партии ухватываются за
него и требуют его участия.
Он один, с своим выработанным в Италии и Египте идеалом славы и
величия, с своим безумием самообожания, с своею дерзостью преступлений, с своею искренностью лжи, — он один может оправдать то, что имеет
совершиться.
Он нужен для того места, которое ожидает его, и потому, почти
независимо от его воли и несмотря на его нерешительность, на отсутствие
плана, на все ошибки, которые он делает, он втягивается в заговор, имеющий целью овладение властью, и заговор увенчивается успехом.
Его вталкивают в заседание правителей. Испуганный, он хочет бежать,
считая себя погибшим; притворяется, что падает в обморок; говорит
бессмысленные вещи, которые должны бы погубить его. Но правители Франции, прежде сметливые и гордые, теперь, чувствуя, что роль их сыграна, смущены еще более, чем он, говорят не те слова, которые им нужно бы было говорить, для того чтоб удержать власть и погубить его.
Случайность, миллионы случайностей дают ему власть, и все люди, как бы
сговорившись, содействуют утверждению этой власти. Случайности делают характеры тогдашних правителей Франции, подчиняющимися ему; случайности делают характер Павла I, признающего его власть; случайность делает против него заговор, не только не вредящий ему, но утверждающий его власть.
Случайность посылает ему в руки Энгиенского и нечаянно заставляет его убить, тем самым, сильнее всех других средств, убеждая толпу, что он имеет право, так как он имеет силу. Случайность делает то, что он напрягает все силы на экспедицию в Англию, которая, очевидно, погубила бы его, и никогда не исполняет этого намерения, а нечаянно нападает на Мака с австрийцами, которые сдаются без сражения. Случайность и гениальность дают ему победу под Аустерлицем, и случайно все люди, не только французы, но и вся Европа, за исключением Англии, которая и не примет участия в имеющих совершиться событиях, все люди, несмотря на прежний ужас и отвращение к его преступлениям, теперь признают за ним его власть, название, которое он себе дал, и его идеал величия и славы, который кажется всем чем-то прекрасным и разумным.
Как бы примериваясь и приготовляясь к предстоящему движению, силы
запада несколько раз в 1805-м, 6-м, 7-м, 9-м году стремятся на восток,
крепчая и нарастая. В 1811-м году группа людей, сложившаяся во Франции,
сливается в одну огромную группу с серединными народами. Вместе с
увеличивающейся группой людей дальше развивается сила оправдания человека, стоящего во главе движения. В десятилетний приготовительный период времени, предшествующий большому движению, человек этот сводится со всеми коронованными лицами Европы. Разоблаченные владыки мира не могут противопоставить наполеоновскому идеалу славы и величия, не имеющего смысла, никакого разумного идеала. Один перед другим, они стремятся показать ему свое ничтожество. Король прусский посылает свою жену заискивать милости великого человека; император Австрии считает за милость то, что человек этот принимает в свое ложе дочь кесарей; папа, блюститель святыни народов, служит своей религией возвышению великого человека. Не столько сам Наполеон приготовляет себя для исполнения своей роли, сколько все окружающее готовит его к принятию на себя всей ответственности того, что совершается и имеет
совершиться. Нет поступка, нет злодеяния или мелочного обмана, который бы он совершил и который тотчас же в устах его окружающих не отразился бы в форме великого деяния. Лучший праздник, который могут придумать для него германцы, — это празднование Иены и Ауерштета. Не только он велик, но велики его предки, его братья, его пасынки, зятья. Все совершается для того, чтобы лишить его последней силы разума и приготовить к его страшной роли. И когда он готов, готовы и силы.
Нашествие стремится на восток, достигает конечной цели — Москвы.
Столица взята; русское войско более уничтожено, чем когда-нибудь были
уничтожены неприятельские войска в прежних войнах от Аустерлица до Ваграма. Но вдруг вместо тех случайностей и гениальности, которые так последовательно вели его до сих пор непрерывным рядом успехов к предназначенной цели, является бесчисленное количество обратных случайностей, от насморка в Бородине до морозов и искры, зажегшей Москву; и вместо гениальности являются глупость и подлость, не имеющие примеров.
Нашествие бежит, возвращается назад, опять бежит, и все случайности
постоянно теперь уже не за, а против него.
Совершается противодвижение с востока на запад с замечательным
сходством с предшествовавшим движением с запада на восток. Те же попытки движения с востока на запад в 1805 — 1807 — 1809 годах предшествуют большому движению; то же сцепление и группу огромных размеров; то же приставание серединных народов к движению; то же колебание в середине пути и та же быстрота по мере приближения к цели.
Париж — крайняя цель достигнута. Наполеоновское правительство и войска
разрушены. Сам Наполеон не имеет больше смысла; все действия его очевидно жалки и гадки; но опять совершается необъяснимая случайность: союзники ненавидят Наполеона, в котором они видят причину своих бедствий; лишенный силы и власти, изобличенный в злодействах и коварствах, он бы должен был представляться им таким, каким он представлялся им десять лет тому назад и год после, — разбойником вне закона. Но по какой-то странной случайности никто не видит этого. Роль его еще не кончена. Человека, которого десять лет тому назад и год после считали разбойником вне закона, посылают в два дня переезда от Франции на остров, отдаваемый ему во владение с гвардией и миллионами, которые платят ему за что-то.

IV.Конец случайной роли Наполеона и Александра и его роль в движении масс с востока на запад. О случайной роли Наполеона в этих движениях.

Движение народов начинает укладываться в свои берега. Волны большого движения отхлынули, и на затихшем море образуются круги, по которым носятся дипломаты, воображая, что именно они производят затишье движения.
Но затихшее море вдруг поднимается. Дипломатам кажется, что они, их
несогласия, причиной этого нового напора сил; они ждут войны между своими государями; положение им кажется неразрешимым. Но волна, подъем которой они чувствуют, несется не оттуда, откуда они ждут ее. Поднимается та же волна, с той же исходной точки движения — Парижа. Совершается последний отплеск движения с запада; отплеск, который должен разрешить кажущиеся неразрешимыми дипломатические затруднения и положить конец воинственному движению этого периода.
Человек, опустошивший Францию, один, без заговора, без солдат, приходит
во Францию. Каждый сторож может взять его; но, по странной случайности, никто не только не берет, но все с восторгом встречают того человека, которого проклинали день тому назад и будут проклинать через месяц.
Человек этот нужен еще для оправдания последнего совокупного действия.
Действие совершено. Последняя роль сыграна. Актеру велено раздеться и
смыть сурьму и румяны: он больше не понадобится.
И проходят несколько лет в том, что этот человек, в одиночестве на
своем острове, играет сам перед собой жалкую комедию, мелочно интригует и лжет, оправдывая свои деяния, когда оправдание это уже не нужно, и
показывает всему миру, что такое было то, что люди принимали за силу, когда
невидимая рука водила им.
Распорядитель, окончив драму и раздев актера, показал его нам.
— Смотрите, чему вы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а
Я двигал вас?
Но, ослепленные силой движения, люди долго не понимали этого.
Еще большую последовательность и необходимость представляет жизнь Александра I, того лица, которое стояло во главе противодвижения с востока на запад.
Что нужно для того человека, который бы, заслоняя других, стоял во
главе этого движения с востока на запад?
Нужно чувство справедливости, участие к делам Европы, но отдаленное, не
затемненное мелочными интересами; нужно преобладание высоты нравственной над сотоварищами — государями того времени; нужна кроткая и привлекательная личность; нужно личное оскорбление против Наполеона. И все это есть в Александре I; все это подготовлено бесчисленными так называемыми случайностями всей его прошедшей жизни: и воспитанием, и либеральными начинаниями, и окружающими советниками, и Аустерлицем, и Тильзитом, и Эрфуртом.
Во время народной войны лицо это бездействует, так как оно не нужно. Но
как скоро является необходимость общей европейской войны, лицо это в данный момент является на свое место и, соединяя европейские народы, ведет их к цели.
Цель достигнута. После последней войны 1815 года Александр находится на
вершине возможной человеческой власти. Как же он употребляет ее?
Александр I, умиротворитель Европы, человек, с молодых лет стремившийся
только к благу своих народов, первый зачинщик либеральных нововведений в своем отечестве, теперь, когда, кажется, он владеет наибольшей властью и потому возможностью сделать благо своих народов, в то время как Наполеон в изгнании делает детские и лживые планы о том, как бы он осчастливил человечество, если бы имел власть, Александр I, исполнив свое призвание и почуяв на себе руку божию, вдруг признает ничтожность этой мнимой власти, отворачивается от нее, передает ее в руки презираемых им и презренных людей и говорит только:
— «Не нам, не нам, а имени твоему!» Я человек тоже, как и вы; оставьте
меня жить, как человека, и думать о своей душе и о боге.

Как солнце и каждый атом эфира есть шар, законченный в самом себе и
вместе с тем только атом недоступного человеку по огромности целого, — так
и каждая личность носит в самой себе свои цели и между тем носит их для
того, чтобы служить недоступным человеку целям общим.
Пчела, сидевшая на цветке, ужалила ребенка. И ребенок боится пчел и
говорит, что цель пчелы состоит в том, чтобы жалить людей. Поэт любуется
пчелой, впивающейся в чашечку цветка, и говорит, цель пчелы состоит во
впивании в себя аромата цветов. Пчеловод, замечая, что пчела собирает
цветочную пыль к приносит ее в улей, говорит, что цель пчелы состоит в
собирании меда. Другой пчеловод, ближе изучив жизнь роя, говорит, что пчела собирает пыль для выкармливанья молодых пчел и выведения матки, что цель ее состоит в продолжении рода. Ботаник замечает, что, перелетая с пылью двудомного цветка на пестик, пчела оплодотворяет его, и ботаник в этом видит цель пчелы. Другой, наблюдая переселение растений, видит, что пчела содействует этому переселению, и этот новый наблюдатель может сказать, что в этом состоит цель пчелы. Но конечная цель пчелы не исчерпывается ни тою, ни другой, ни третьей целью, которые в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели.
Человеку доступно только наблюдение над соответственностью жизни пчелы с другими явлениями жизни. То же с целями исторических лиц и народов.

Движущие силы истории с точки зрения толстого

В эпилоге романа «Война и мир» Л.Н. Толстой рассуждает о движущих силах истории:

«Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чём бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.

Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель — величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель — распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель — прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.

Почему же это случилось так, а не иначе?

Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», — говорит история.

Но что такое случай? Что такое гений?

Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое-то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.

Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.

Но баранам стоит только перестать думать, что всё, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, — и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.

Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.

Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы. Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймём, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить».

Толстой Л.Н., Война и мир, Томы III и IV, М., «Государственное издательство художественной литературы», 1949 г., с. 628-630.

И далее:

«Предмет истории есть жизнь народов и человечества. Непосредственно уловить и обнять словом — описать жизнь не только человечества, но одного народа, представляется невозможным. Все древние историки употребляли один и тот же приём для того, чтобы описать и уловить кажущуюся неуловимой — жизнь народа. Они описывали деятельность единичных людей, правящих народом; и эта деятельность выражала для них деятельность всего народа.

На вопросы о том, каким образом единичные люди заставляли действовать народы по своей воле и чем управлялась сама воля этих людей, древние отвечали: на первый вопрос — признанием воли божества, подчинявшей народы воле одного избранного человека; и на второй вопрос — признанием того же божества, направлявшего эту волю избранного к предназначенной цели. Для древних вопросы эти разрешались верою в непосредственное участие божества в делах человечества.

Новая история в теории своей отвергла оба эти положения. Казалось бы, что, отвергнув верования древних о подчинении людей божеству и об определенной цели, к которой ведутся народы, новая история должна бы была изучать не проявления власти, а причины, образующие её. Но новая история не сделала этого. Отвергнув в теории воззрения древних, она следует им на практике.

Вместо людей, одарённых божественной властью и непосредственно руководимых волею божества, новая история поставила или героев, одарённых необыкновенными, нечеловеческими способностями, или просто людей самых разнообразных свойств, от монархов до журналистов, руководящих массами.

Вместо прежних, угодных божеству, целей народов: иудейского, греческого, римского, которые древним представлялись целями движения человечества, новая история поставила свои цели — блага французского, германского, английского и, в самом своем высшем отвлечении, цели блага цивилизации всего человечества, под которым разумеются обыкновенно народы, занимающие маленький северо-западный уголок большого материка.

Новая история отвергла верования древних, не поставив на место их нового воззрения, и логика положения заставила историков, мнимо отвергших божественную власть царей и фатум древних, прийти другим путём к тому же самому: к признанию того, что: 1) народы руководятся единичными людьми и 2) что существует известная цель, к которой движутся народы и человечество. Во всех сочинениях новейших историков от Гибона до Бокля, несмотря на их кажущееся разногласие и на кажущуюся новизну их воззрений, лежат в основе эти два старые неизбежные положения.

Во-первых, историк описывает деятельность отдельных лиц, по его мнению, руководивших человечеством (один считает таковыми одних монархов, полководцев, министров; другой — кроме монархов и ораторов — учёных, реформаторов, философов и поэтов). Во-вторых, цель, к которой ведётся человечество, известна историку (для одного цель эта есть величие римского, испанского, французского государств; для другого — это свобода, равенство, известного рода цивилизация маленького уголка мира, называемого Европою).

В 1789 году поднимается брожение в Париже; оно растёт, разливается и выражается движением народов с запада на восток. Несколько раз движение это направляется на восток, приходит в столкновение с противодвижением с востока на запад; в 12-м году оно доходит до своего крайнего предела — Москвы, и, с замечательной симметрией, совершается противодвижение с востока на запад, точно так же, как и в первом движении, увлекая за собой серединные народы. Обратное движение доходит до точки исхода движения на западе — до Парижа, и затихает.

В этот двадцатилетний период времени огромное количество полей не паханы; дома сожжены; торговля переменяет направление; миллионы людей беднеют, богатеют, переселяются, и миллионы людей-христиан, исповедующих закон любви ближнего, убивают друг друга.

Что такое все это значит? Отчего произошло это? Что заставляло этих людей сжигать дома и убивать себе подобных? Какие были причины этих событий? Какая сила заставила людей поступать таким образом? Вот невольные, простодушные и самые законные вопросы, которые предлагает себе человечество, натыкаясь на памятники и предания прошедшего периода движения.

За разрешением этих вопросов здравый смысл человечества обращается к науке истории, имеющей целью самопознание народов и человечества. Ежели бы история удержала воззрение древних, она бы сказала: божество, в награду или в наказание своему народу, дало Наполеону власть и руководило его волей для достижения своих божественных целей. И ответ был бы полный и ясный. Можно было веровать или не веровать в божественное значение Наполеона; но для верующего в него, во всей истории этого времени, все бы было понятно и не могло бы быть ни одного противоречии.

Но новая история не может отвечать таким образом. Наука не признаёт воззрения древних на непосредственное участие божества в делах человечества, и потому она должна дать другие ответы.