Доктор живаго б пастернака с разных точек зрения м 1990

Место издания: Москва. Издатель: «Советский писатель». страниц: 296 Публикация сохранена в текстовом pdf файле с сохранением фотографического изображения страниц книги. Текст находится под изображением и его можно копировать, если необходимо цитировать по публикации. скачать бесплатно pdf Размер файла 17,20 Mb Ключевая персона: «Пастернак, Борис Леонидович» 1293 добавил(а): Андрей Никитин-Перенский & Александр Бутко

Человеческий язык — величайший дар природы! Ему мы обязаны возможностью общаться, передавать свои мысли на расстоянии. Благодаря языку мы можем читать книги, написанные много веков назад, а значит, использовать знания, накопленные нашими предками, и сохранять наши знания для будущих поколений. Без языка не было бы человечества! Сколько языков на земле, как они устроены; как и по каким законам изменяются; почему одни из них — родственные, а другие нет; чем именно отличается русский язык от английского и других языков, а китайский от японского; зачем глаголу наклонение и вид, а существительному падежи?

На эти и другие вопросы дает ответы современная лингвистика, с которой популярно и увлекательно знакомит читателя автор книги — Владимир Александрович Плунгян, известный лингвист, член-корреспондент РАН..

«Русские проблемы в английской речи (слова и фразы в контексте двух культур)» — одновременно учебник, путеводитель по устному английскому языку и сборник упражнений. Почему возникают такие ошибки и неточности и как их устранить, автор объясняет путем сравнения культуры США и России, а следовательно, и того контекста, который стоит за грамматическими конструкциями двух языков и их ключевыми словами, за фразами, отражающими нормы этикета и поведения, за отношением русских и американцев ко времени и разговорам за столом, за жестами и телодвижениями. Отдельной главой выделена тема, связанная с так называемым позитивным мышлением и политкорректностью в Америке. Чтобы дать возможность читателю закрепить полученные знания, каждая глава завершается серией упражнений. Книга написана Lynn Visson — автором учебника и практикума по синхронному переводу с русского языка на английский, многократно переиздававшихся в нашей стране. Непременным условием для овладения материалом, изложенным в настоящей публикации, является знание базового словаря и грамматики английского языка.

Книга адресована тем, кто начал говорить на этом языке, но подчас выражает свои мысли и чувства ошибочно или неадекватно..

В настоящем издании представлен первый полный перевод на русский язык книги Умберто Эко «От древа к лабиринту. Исторические исследования знака и интерпретации». Эко известен отечественному читателю прежде всего как писатель, как автор оригинальных работ по средневековой эстетике, как широко эрудированный историк-медиевист. В этой книге мысль Эко раскрывается в новой грани: он предстает перед нами как глубокий знаток истории семиотики, проблемы которой он рассматривает в широком контексте развития европейской философской мысли от Средних веков до наших дней. Книга представляет собой серию очерков, в которых освещаются наиболее важные, с точки зрения Эко, проблемы истории и теории знака и семиозиса.

Издание будет полезно философам, культурологам, религиоведам, а также всем интересующимся историей европейской философской мысли..

Год выпуска: 1990.
Место издания: Москва.
Издатель: Советский писатель.
Количество страниц: 296.

Электронное воспроизведение книги в распознанном текстовом pdf файле с сохранением фотографического изображения страниц книги. Текст находится под изображением, и его можно копировать, если необходимо цитировать по публикации.

Электронное издание подготовлено: Андрей Никитин-Перенский & Александр Бутко.

«С разных точек зрения. „Доктор Живаго“ Бориса Пастернака» ( 1990 )

Место издания: Москва. Издатель: «Советский писатель». страниц: 296 Публикация сохранена в текстовом pdf файле с сохранением фотографического изображения страниц книги. Текст находится под изображением и его можно копировать, если необходимо цитировать по публикации. скачать бесплатно pdf Размер файла 17,20 Mb Ключевая персона: «Пастернак, Борис Леонидович» 1293 добавил(а): Андрей Никитин-Перенский & Александр Бутко

«Невыразимое словами. Перевод текстов о живописи, музыке и танце с русского языка на английский» — книга-пособие. В ней рассматриваются проблемы, возникающие при переводе текстов о так называемых «невербальных» видах искусства: музыке, живописи, танце. В работе над ними перед переводчиком стоит непростая задача: найти слова для описания того, что изначально выражено без слов — с помощью мазка, жеста, звука. К счастью, за многие годы в переводе подобных текстов выработались свои правила, свой стиль, своя собственная специальная лексика. Все это и попытался систематизировать автор.

Переводческой литературы по данной теме практически не существует. В этой книге русские тексты приводятся в сопровождении английского перевода и комментариев с разбором лексических и стилистических трудностей. Большинство текстов значительно адаптировано и сокращено.

Книга рассчитана на переводчиков, преподавателей английского языка, аспирантов и студентов продвинутого уровня. Каждый из трех разделов содержит небольшой и далеко не полный словарь полезных терминов.

Поскольку книга является своего рода «пробным шаром» в анализе проблем в данной области перевода, автор и издательство будут признательны за любые отзывы и предложения.

В книге освещаются теоретические и практические аспекты переводческой деятельности в области художественного перевода. Здесь затронуты такие понятия, как информационные процессы в переводе, психосемиотические условия и понимание текста при переводе, структура переводческой модели, передача образного концепта в поэтическом переводе, мера художественного подобия, соотношение национальных традиций и межкультурная адаптация. Автор обращается как к традиционным направлениям в теории и практике художественного перевода, так и к сравнительно редко затрагиваемым проблемам перевода фольклорных текстов, в том числе и через «языки-посредники».

Для широкого круга филологов, лингвистов и переводчиков, в том числе преподавателей, аспирантов и студентов..

Предлагаемая читателю книга представляет собой введение в теоретическое направление изучения культурных текстов, названное автором семанализом. Это один из ранних образцов постструктуралистского (постмодернистского) исследования значений и смыслов литературных текстов модерна, сменивших классическую форму построения произведений. Новизна предлагаемого подхода обусловила обращение автора к трем разным, но взаимодополняющим дискурсам. Теоретический и критический используются для представления собственной модели автора и противопоставления ее рассуждениям, характерным для раннего модерна. Обращение автора к нетрадиционным логикам и математическим теориям демонстрирует возможности формализации анализа. Метафорический «язык» используется при интерпретации литературных текстов, посвященных порождению эстетического образа.

Книга может представить интерес не только для лингвистов и филологов, но также для исследователей общества и культуры, особенно с точки зрения методологии изучения культурных микропроцессов..

Пастернак Б.Л. и его роман «Доктор Живаго» (стр. 3 из 3)

«… Истории никто не делает, ее не видно, как нельзя увидеть, как трава растет. Войны, революции, цари, Робеспьеры – это ее органические возбудители, ее бродильные дрожжи. Революции производят люди действенные, односторонние фанатика, гении самоограничения. Они в несколько часов или дней опрокидывают старый порядок. Перевороты длятся недели, много – годы, а потом десятилетиями, веками поклоняются духу ограниченности, приведшего к перевороту, как святыне». – Эти размышления Живаго важны, как для понимания исторических взглядов Пастернака, так и его отношение к революции, к ее событиям, как некой абсолютной данности, правомерность появления которой не подлежит обсуждению.

В своем итоговом произведении Борис Леонидович постарался высказать отношение по всем волновавшим его вопросам философии, этики, религии, искусства, не обходя и того вопроса, от которого «бегал» не только в творчестве, но и в интервью, не только до «Живаго», но и после него — национального, еврейского.

Правда, Юрий, главный резонер авторских идей, хранит по этому поводу «великое молчание». Даже в разговоре с Ларой которая переживает, не от одной ли головы ее сочувствие страдающим от погромов евреям, на ее вопрос, согласен ли он с Лариным недоумением, почему евреи так упрямо не хотят ассимилмроваться, Живаго, вопреки своей обычной словоохотливости, отвечает лишь: «Я об этом не думал. У меня есть товарищ, некий Гордон. Он тех же взглядов». Этот Миша Гордон, будущий соученик и друг Юрия, впервые появляется на страницах одиннадцатилетним мальчиком, когда становится свидетелемсамоубийства старшего Живаго. Какие же мысли одолевают ребенка? «С тех пор, как он себя помнил, он не переставал удивляться, как это при одинаковости рук и ног и общности языка и привычек можно быть не тем, что все, и притом чем-то таким, что нравится немногим и чего не любят? Он не мог понять положения, при котором, если ты хуже других, ты не можешь приложить усилий, чтобы исправиться и стать лучше. Что значит быть евреем? Для чего это существует? Чем вознаграждается или оправдывается этот безоружный вызов, ничего не приносящий, кроме горя? [. ] Миша постепенно преисполнился презрения к взрослым, заварившим кашу, которую они не в силах расхлебать». Таковы мысли второклассника Миши Гордона в год. Можно предположить, что это и а взгляды 70-летнего Бориса Пастернака шесть десятилетий спустя. Дело даже не в общеизвестном равнодушии поэта к собственному еврейскому происхождению. Достаточно того, что никакого другого подхода к еврейству в романе не предложено, тогда как этот методически развивается и углубляется как самим Гордоном, так, косвенно, и другими, незнакомыми с ним персонажами. Гордон как человек, отказывающийся от своих национальных корней, непременно должен убедить себя, что эти корни никакой ценности не представляют и держаться за них — ошибка, причем не только для него, но и для всех единородцев. Поэтому ко всем существительным, которые можно было бы сопроводить прилагательным «еврейские» (будь то долг, борьба или страдание) Гордон без долгих рассуждений и попыток обоснования привешивает определения «непонятный», «ненужная», «бессмысленное». То же касается и веры.

«Урожденный» христианин спокойно почитает святость обоих заветов как Ветхого, так и Нового, и может вполне веротерпимо и уважительно относиться к иудаизму: Бог-то один, а в каких формах ему поклоняться это вопрос в большой мере традиции. Но Гордон должен обосновать хотя бы для себя свой переход из одной религии в другую, превосходство второй над первой. И тут извлекаются на свет идеи, изобретенные христианским средневековьем, да позже выброшенные за ненадобностью и теологической сомнительностью: «Как могли они [евреи] дать уйти от себя душе такой поглощающей красоты и силы [речь, разумеется, о Христе и Христианстве], как могли думать, что рядом с ее торжеством и воцарением они останутся в виде пустой оболочки этого чуда, им однажды сброшенной?»

«Увлечение» христианством у Гордона доходит до того, что он собирается переводиться из университета в Духовную академию, и Живаго справедливо догадывается, что толкает его к этому пресловутое желание перестать «быть не тем, что все, и чего не любят». В зрелые годы старания Гордона «усредниться» увенчались, наконец, успехом. Автору, похоже, не хочется уже тратить место и краски на иллюстрирование этой печальной метаморфозы, и он просто «от себя» сообщает о гордоновском «неумении свободно мыслить» и «бедствии среднего вкуса, которое, хуже бедствия безвкусицы».

«Доктор Живаго» – роман об участи человека в истории. Образ дороги центральный в нем. Фабула романа прокладывается, как прокладываются рельсы… петляют сюжетные линии, стремятся вдаль судьбы героев и постоянно пересекаются в неожиданных местах – как железнодорожные колеи. «Доктор Живаго»- роман эпохи научной, философской и эстетической революции, эпохи религиозных поисков и плюрализации научного и художественного мышления; эпохи разрушения норм, казавшихся до этого незыблимыми и универсальными, это роман социальных катастроф.

Б. Л. Пастернак написал роман “Доктор Живаго” в прозе, но он, талантливый поэт, не мог не излить свою душу на его страницах более близким сердцу способом — в стихах. Книга стихотворений Юрия Живаго, выделенная в отдельную главу, совершенно органично вписывается в основной текст романа. Она — его часть, а не стихотворная вставка. В стихах Юрий Живаго говорит о своем времени и о себе — это его духовная биография. Открывается книга стихотворений темой предстоящих страданий и сознания их неизбежности, а заканчивается темой добровольного их принятия и искупительной жертвы. В стихотворении “Гефси-манский сад” словами Иисуса Христа, обращенными к апостолу Петру: “Спор нельзя решить железом. Вложи свой меч на место, человек”, — Юрий говорит, что установить истину с помощью оружия нельзя. Такие люди, как Б. Л. Пастернак, опальный, гонимый, “непечатаемый”, он остался для нас Человеком с большой буквы.

Альфонсов В.Н. Поэзия Б. Пастернака – Л. Советский писатель,1990

Вильмонт Н.Н. О Б.Пастернаке: Воспоминания и мысли. —М. Советский писатель , 1989

«Доктор Живаго» Б.Пастернака – ( С разных точек зрения). —М. Советский писатель, 1990

Лютов В. Русские писатели в жизни – Урал LTD,1999

Масленникова З.А. Портрет Б.Пастернака— М. Сов. Россия, 1990

Пастернак Е.Б. Б. Пастернак: Материалы для биографии. — М. Советский писатель,1989

Используемая литература

Альфонсов В.Н. Поэзия Б. Пастернака — Л. Советский писатель,1990

Вильмонт Н.Н. О Б.Пастернаке: Воспоминания и мысли. —М. Советский писатель ,

«Доктор Живаго» Б.Пастернака — ( С разных точек зрения). —М. Советский писатель, 1990

Лютов В. Русские писатели в жизни — Урал LTD,1999

Масленникова З.А. Портрет Б.Пастернака— М. Сов. Россия, 1990

Пастернак Е.Б. Б. Пастернак: Материалы для биографии. — М. Советский писатель,1989

Время в романе Б. Пастернака «Доктор Живаго»

В статье рассматривается временная организация романа «Доктор Живаго» в контексте пастернаковской концепции художественной реальности. Время в романе представлено как ряд пересекающихся взаимоопределяющих пластов: авторское время, время лирического переживания, время персонажей, читательское время, прорывы к вечности создают сложное единство повествовательной структуры.

Йенсен П. «Сады выходят из оград…» : Некоторые наблюдения над явлением времени в стихотворениях Юрия Живаго // В кругу Живаго. Пастернаковский сборник : Stanford Slavic Studies. Vol. 22 / ed. by L. Fleishman. Stanford, 2000.

Лепахин В. «Звезда Рождества» : иконопись и живопись, вечность и время в «Рождественской звезде» Бориса Пастернака // Лепахин В. Икона в русской художественной литературе. М., 2002.

Пастернак Б. Из письма к С. Н. Дурылину от 27.01.1946 // Пастернак Б. Собр. соч. : в 5 т. Т. 3.

Пастернак Б. Из письма О. М. Фрейденберг // Пастернак Б. Собр. соч. : в 5 т. Т. 3.

Пастернак Б. Мой взгляд на искусство. М., 1990.

Пастернак Б. Собр. соч. : в 5 т. М., 1991. Т. 3.

Переписка Бориса Пастернака. М., 1990.

С разных точек зрения : «Доктор Живаго» Б. Пастернака. М., 1990.

Слоним М. Роман Пастернака // Критика русского зарубежья : в 2 ч. М., 2002. Ч. 2.

Роман Б.Л.Пастернака «Доктор Живаго»

Практическое занятие Доктор Живаго.doc

Практическое занятие № 6

Тема: Роман Б.Л.Пастернака «Доктор Живаго».

Цель: Целостный анализ романа в контексте общественно-философских и

эстетических взглядов автора.

Вопросы и задания:

1.Своеобразие системы образов-персонажей в романе:

а). Жизненный путь Юрия Живаго (события, поступки, обоснование выбора поведения).

б). Образ Лары. Судьба. Способы создания образа. Роль в произведении.

в). Образы Тони и Марины.

г). Антипов — Стрельников: эволюция характера. Символика образа. Его

2. Композиция романа:

• принципы построения романа (цикличность, случайность в организации действия и др.);

• связь структуры романа с его идейным замыслом и образом главного героя (взгляды Ю.Живаго на историю и революцию, творчество и любовь);

• роль последней (стихотворной) главы в композиции и раскрытии проблематики романа.

3. Образ природы в романе. Его функции.

4. Роман «Доктор Живаго» с разных точек зрения (споры вокруг романа; различные его оценки и трактовки критикой).

1.Целостный анализ одного из стихотворений Ю.Живаго в контексте идейного замысла романа.

2. Подготовьте сообщение на тему: «Сопоставительный анализ женских образов в романе (Лара, Тоня, Марина)».

1.*С разных точек зрения: «Доктор Живаго» Бориса Пастернака. Сборник. -М., 1990.

2. Пискунова С, Пискунов В. «Вседневное наше бессмертие» (Б.Пастернак. «Доктор Живаго») // Литературное Обозрение. — 1988. — №8. — С. 48-54.

3. Лихачев Д.С. Размышления над романом Б.Л.Пастернака «Доктор Живаго» // Перечитывая заново. Сборник. — Л., 1989.

4.Бертнес Ю. Христианская тема в романе Пастернака «Доктор Живаго» // Евангельский текст в русской литературе ХУШ-ХХ вв. Сборник. -Петрозаводск, 1994.

ЖИВАГО — герой романа Б.Пастернака «Доктор Живаго» (1946-1956). О прототипе Ж. сам Пастернак в 1947 г. сообщал следующее: «Я пишу сейчас большой роман в прозе о человеке, который составляет некоторую равнодействующую между Блоком и мной (и Маяковским, и Есениным, быть может). Он умрет в 1929.(время слома общественной жизни, кануна самоубийства Маяковского, год, который в Охранной грамоте назван последним годом поэта) От него останется книга стихов, составляющая одну из глав второй части. Время, обнимаемое романом, — 1903-1945 гг. По духу это нечто среднее между Карамазовыми и Вильгельмом Мейстером». О.Ивинская свидетельствует, что само имя «Живаго» возникло у Пастернака, когда он случайно на улице «наткнулся на круглую чугунную плитку с «автографом» фабриканта — «Живаго»… и решил, что пусть он будет такой вот, неизвестный, вышедший не то из купеческой, не то из полуинтеллигентской среды; этот человек будет его литературным героем».

Др. названия романа: «Мальчики и девочки», «Свеча горела»

По воспоминаниям Марины Цветаевой, Пастернак еще в 1918г. мечтал о «большом романе: с любовью, с героиней». В рукописях ранних набросков прозы начала 10-х гг. во фрагменте, носящем название «Смерть Реликвими-ни», встречается вариант имени — поэт Пур-вит (от искаж. франц. — pour vie — ради жизни). В 30-х годах Пастернак создает фрагменты романа под названием «Записки Патрикия Жи-вульта» (смысловое значение этого имени можно понять как «рыцарь жизни»). Все эти имена — Пурвит, Живульт, Живаго — составляют эмблематическую триаду, символизирующую претворенную в творчестве Пастернака «философию жизни» (наиболее известный сборник стихов поэта — «Сестра моя, жизнь»). Существует также «историко-грамматическая» трактовка имени Живаго — как прилагательное в церковнославянском языке в родительном падеже. Название романа в таком случае приобретает также символический оттенок: «доктор живого», «доктор жизни», «лечащий жизнь».

Духовным прототипом Ж. является сам Пастернак, роман же — это «автобиография не внешних обстоятельств, но духа». Нельзя не учесть и тот факт, что начало работы над романом совпало у Пастернака с завершением перевода «Гамлета» Шекспира. (Февралем 1946 г. датируется первый вариант стихотворения «Гамлет», открывающего «Тетрадь Юрия Живаго».) Сам процесс написания романа был практически синхронен процессу перевода «Фауста» Гете. (Фауст — доктор и Живаго — доктор, врач.) Образ Ж. -— это образ человека, живущего в эпоху, когда «распалась связь времен», он близок Гамлету, понятому Пастернаком как жертва («драма долга и самоотречения»), волею судьбы избранная «в судьи своего времени и в слуги более отдаленного». Но в отличие от Гамлета у него нет желания «умереть, уснуть» — он осознает себя человеком, которому необходимо нести на себе всю тяжесть и радость жизни — не «шагать в ногу», а лечить больных духом и телом.

Многие исследователи романа ставят вопрос: был ли Ж. «слабым» или «сильным» героем, личностью? С точки зрения «физической активности», давления на мир, Ж., безусловно, «слабый» герой (например, Анна Ахматова упрекала Пастернака в том, что его Ж. является «мячиком между историческими событиями»). Однако сам Пастернак, по-видимому, исходит из философского и религиозного понимания силы — как силы прежде всего нравственного противостояния злу, силы, требующей осознания и принятия решения. В этом отношении Ж. «сильный» герой. Он выживает в двух войнах, не допустив при этом ничего безнравственного, после трех попыток все же уходит из отряда красных партизан, пишет книги, которых ему никто не заказывал (А.Газизова).

Пастернак, считавший, что «ничем, кроме движущегося языка образов… не выразить себя силе, длительной лишь в момент явленья», при создании образа Ж. обращается именно к слову, магическая и необъяснимая сила которого, как он полагал, помогла Гете создать образ своего Фауста. Пастернак, как и Гете, хочет, чтобы его герой «…чутьем, по собственной охоте» вырвался бы «из тупика». Соблазном здесь выступает не Мефистофель, а опасность спутать «свою, личную» революцию с революцией «другой, всеобщей». Этому соблазну поддается герой-антипод Живаго — Антипов-Стрельников- Расстрельников, погружающийся в хаос ненависти и мести, приводящий к самоубийству. (Некоторые исследователи усматривают в образе Антипова параллели с пастернаковской оценкой «позднего» В.Маяковского.) Образ Ж. выражает пастернаковскую концепцию «витализма», «жизненности» («vitalism» — Guy de Mallac). Ж. воспринимает жизнь через жизнь каждого человека, каждой вещи, каждого места — и всей вселенной: «И не то, чтоб говорили одни только люди. Сошлись и собеседуют звезды и деревья, философствуют ночные цветы и митингуют каменные здания». В этом смысле Ж. — не только эпический, но и лирический герой. В романе Ж. еще и поэт, «человек с очень сильным творческим началом, как у врача А.П.Чехова». Но Ж. считает, что «искусство не годится в призвание, как не может быть профессией прирожденная веселость или склонность к меланхолии». По-особому раскрывает автор характер своего героя в его взаимоотношениях с женщинами. Главным фактором здесь выступает не любовь, а непреодолимое никакими внешними обстоятельствами стремление Ж. к жизнеустройству, к созданию атмосферы дома, семьи (в фактическом, а не в формальном смысле), к появлению детей (у него дети и от жены Антонины, и от Лары, и от Марины). Сама смерть Ж. наступает именно после того, как он уходит от Марины по наущению своего «таинственного» двоюродного брата Евграфа Живаго (его образ имеет явные параллели с образом гетевского Мефистофеля).

ХИРУРГ ПО СПЕЦИАЛЬНОСТИ

Ж. становится обобщенным образом русской интеллигенции в революции и после нее, он олицетворяет ее продолжение и гибель. В нем нашли отражение и религиозно-философские искания в духе Л.Н.Толстого, и раздвоенность мечущейся души, по Ф.М.Достоевскому, наконец, он являет собой тип «чеховского врача» (Г.Гачев). Ж. стал своеобразным итоговым образом, замыкающим цепочку героев русской классики: Евгений Онегин, Печорин, Мышкин, братья Карамазовы, Андрей Болконский, Пьер Безухое, Левин, Обломов, герои Чехова и Бунина.

2) Лара (Антипова Лариса Федоровна) — главная героиня романа; дочь инженера-бельгийца и обрусевшей француженки Амалии Карловны Гишар. Приехав после смерти мужа с Урала в Москву, мать Л., по совету своего любовника Комаровского, открывает швейную мастерскую. Лара учится в гимназии; испытывает странную зависимость от Комаровского и становится его любовницей, не чувствуя к нему привязанности. Подозревая об их отношениях, мать Л. пытается отравиться, но остается жива. Все более тяготясь связью с Комаровским, Л. весной 1906 г. поступает воспитательницей в богатую семью Кологривовых и перестает видеться с Комаровским. Окончив гимназию, поступает на курсы; хочет по их окончании выйти замуж за влюбленного в нее с детства Пашу Антипова. Чтобы заплатить денежный долг своего брата Родиона, Л. занимает деньги у Ко-логривова; чтобы рассчитаться с ним, она намерена просить денег у Комаровского, однако готова убить его, если он предложит ей вновь быть его любовницей. Отправляясь в Рождество 1911 г. на елку к Свентицким, где находится Комаровский, Л. берет с собой револьвер. По дороге она заезжает в Камергерский переулок к Паше; сидя в комнате с зажженной свечой, она просит, чтобы они как можно скорее обвенчались. Во время елки Л. стреляет из револьвера в прокурора Корнакова, который во время революции 1905 г. судил железнодорожников за участие в ней, и легко ранит его. Желая спасти Л., Комаровский утверждает, что она стреляла в него, а не в Корнакова. После этого Л. переносит тяжелую нервную горячку.

Весной 1912 г. она выходит замуж за Антипова, и через 10 дней они уезжают на Урал, в Юрятин. Там Лара преподает в женской гимназии. У них рождается дочь Катенька. Однако Антипов полагает, что Л. «любит не его, а свою благородную задачу по отношению к нему»; он уходит на фронт, где попадает в плен. Л., сдав экзамен на звание сестры милосердия, оставляет дочь в Москве и в санитарном поезде отправляется на фронт. В госпитале она встречается с доктором Живаго. Работая в небольшом городке Мелюзееве, Л. часто сталкивается с ним. Поняв, что тот влюблен в нее, она через неделю уезжает. Следующая встреча с Живаго происходит через несколько лет, в Юрятине, когда Живаго, переселившийся сюда с семьей из Москвы, приходит в дом к Л. Она рассказывает о своем муже, который служит в Красной Армии под фамилией Стрельников. Л. и Живаго становятся любовниками. В плену у партизан Живаго думает о Л. и о том, чем именно, «какой стороной своей» она хороша: «той бесподобно чистой и стремительной линией, какою вся она одним махом была обведена кругом снизу доверху творцом». Для Живаго Л. — «представительница самой жизни, самого существования», «их выражение, дар слуха и слова, дарованный безгласным началом существования». Когда Живаго удается бежать от партизан и добраться до Юрятина, он приходит к Ларе. Она говорит о себе: «Я — надломленная, я с трещиной на всю жизнь. Меня преждевременно, преступно рано сделали женщиной, посвятив в жизнь с наихудшей стороны». Живаго говорит Л.: «Я ревную тебя к Комаровскому, который отымет тебя когда-нибудь, как когда-нибудь нас разлучит моя или твоя смерть». Живя с Живаго, Л. предчувствует скорый арест: «Что тогда будет с Катенькой? Я мать. Я должна предупредить несчастье и что-то придумать». Когда в Юрятине появляется Ко-маровский, Лара в конце концов соглашается уехать с ним на Дальний Восток, надеясь, что Живаго вскоре присоединится к ним; при этом она уверена, что ее муж, Антипов/Стрельников, казнен.

Приехав через несколько лет в Москву из Иркутска, Л. идет в Камергерский переулок, в квартиру, где некогда жил Антипов; в его комнате она застает гроб с телом Живаго. В разговоре с Л. брат Юрия Живаго Евграф рассказывает ей, что муж Л. не был расстрелян, а застрелился сам и был похоронен Юрием Живаго. Л. пытается припомнить свой разговор с Пашей Антиповым в рождественский вечер 1911 г., но не может припомнить ничего, «кроме свечи, горевшей на подоконнике, и протаявшего около нее кружка в ледяной корке стекла». Прощаясь с мертвым, Л. говорит ему о какой-то своей страшной вине: «Нет душе покоя от жалости и муки. Но ведь я не говорю, не открываю главного. Назвать это я не могу, не в силах. Когда я дохожу до этого места своей жизни, у меня шевелятся волосы на голове от ужаса. И даже, знаешь, я не поручусь, что я совсем нормальна». После похорон Юрия Живаго Л. проводит несколько дней в Камергерском переулке, вместе с Евграфом разбирая бумаги покойного. Евграфу она сообщает, что у нее была дочь от Юрия Живаго. Однажды, уйдя из дому, Л. больше не возвращается. «Видимо, ее арестовали на улице и она умерла или пропала неизвестно где в одном из неисчислимых общих или женских концлагерей севера». В то же время исчезновение, «растворение» героини в бескрайних пространствах вносит дополнительный штрих в образ Л. как символа России (ср. также значение имени Лариса — «чайка»).

Дочь Лары и Юрия Живаго находит на фронте летом 1943 г. Евграф Живаго: она носит имя Таньки (ср.: «Татьяна, дочь Лары» — «Татьяна Ларина») Безочередевой, работает бельевщицей и считает себя дочерью «русского министра в Беломонголии Комарова» и его жены «Раисы Комаровой»; девочкой она была отдана на воспитание сторожихе железнодорожного разъезда, потом была беспризорницей, попадала в исправительные учреждения.

3) Специфика антиномий «женственности» построена на принципе интеран-

тиномизма, то есть на постоянном противопоставлении двух образов. Цельный об-

раз главного персонажа постепенно раскрывается в череде бинарных взаимодейст-

вий «мужского» и «женского» начал, последние воплощены в парадигме женских

образов (Тоня, Лариса, Марина). Это позволяет писателю показать процесс станов-

ления главного героя, расширяя его новыми коннотациями. Каждая героиня

ретранслирует исходную точку движения жизненного пути Юрия Живаго. При

этом отдельно взятый женский образ демонстрирует определенный этап в судьбеглавного героя. Например, образ Тони становится онтологическим символом не-

увядающего домашнего уюта и радости семейной жизни; образ Ларисы консоли-

дирует в себе диалектику творчества и метафизику пространственных корреляций

личности и исторических перипетий; образ Марины олицетворяет результат свое-

образного возвращения доктора Живаго, раздираемого противоречиями и сомне-

ниями, в русло размеренности и спокойствия, то есть в ту пространственную точку,

из которой он начал свое движение. Образ Марины появляется в мире жизненных

коллизий доктора Живаго не случайно, так как Марина являет собой онтологиче-

ский прототип Тони. Здесь писатель применяет методологию зеркальности анти-

номий, то есть того свойства художественного образа, когда антиномический им-

ператив смысла и функций одного художественного элемента является полноценно

закономерным продолжением и констатацией уже известного образа. Следователь-

но, все женские образы романа (Тоня, Лариса, Марина) экстраполируют целую

систему трансформаций и видоизменений смысловой архитектоники образа Юрия

Живаго и создают обособленную самостоятельную парадигму художественных ан-

тиномий, индивидуально воплощающихся в сюжетных линиях романа.__

Роман Б. Пастернака «Доктор Живаго» обладает рядом специфических особенностей сугубо психологического характера. Первое, что замечаем при чтении романа, весь мир как бы дан в восприятии и преломлении через переживания лирического героя. Причем что любопытно, восприятие это не кажется достаточно объективным.

С одной стороны, Живаго, в какой-то степени, герой эпохи, воплотивший в своем внутреннем кризисе большей частью конфликты внешнего мира. Что же относится в образе, нарисованном Б. Пастернаком, к чертам, специфическим для героя той эпохи. В первую очередь — слабость (духовная и физическая), как невозможность противостояния происходящим общественным процессам. В сущности, от человека (маленького всегда перед лицом стихийных бедствий и политических катастроф) не требуется особого противостояния и способности превозмочь и победить силы зла, торжествующие вокруг него. Однако, по крайней мере, — сохранить себя, свое Я, иметь хотя бы устойчивую позицию по отношению к происходящему, будучи в большой степени уверенным в собственной правоте. В общем-то, такая позиция и встречается нередко в эмигрантской литературе того периода: может наблюдаться растерянность, раздражение, озлобление по отношению к происходящим насильственным общественным процессам, но остается переживание ценности собственного Я, устойчивости его и сознание своей правоты и верности этой позиции.

Здесь же имеет место болезненная реакция на трудности, которых герой (все герои также) не может преодолеть, которых он избегает косвенно, перенося их фиктивно в другую плоскость.

Вот, например, ситуация с Тоней, иллюстрирующая чрезмерное отношение к горю и трудностям (характерной особенностью этого романа Пастернака является однородность рассуждений и типов реагирования для всех поголовно мыслящих и чувствующих героев) – реакция ее на смерть матери:

«Первые часы Тоня кричала благим матом, билась в судорогах и никого не узнавала. На другой день она притихла, терпеливо выслушивая, что ей говорили отец и Юра, но могла отвечать только кивками, потому что, едва она открывала рот, горе овладевало ею с прежней силой и крики сами собой начинали вырываться из нее как из одержимой.

Она часами распластывалась на коленях возле покойницы, в промежутках между панихидами обнимая большими красивыми руками угол гроба вместе с краем помоста, на котором он стоял, и венками, которые его покрывали. Она никого кругом не замечала. Но едва ее взгляды встречались с глазами близких, она поспешно вставала с полу, быстрыми шагами выскальзывала из зала, сдерживая рыданье, стремительно взбегала по лесенке к себе наверх и, повалившись на кровать, зарывала в подушки взрывы бушевавшего в ней отчаяния.»

Причем характерно отсутствие логической связи этой сцены с самим обрисованным образом Тони, прагматичным и неэмоциональным, а также с определением Лары, будто жена у Живаго «боттичелевская» (что тоже предполагает характер, не соотносимый с подобным описанием горя при потере близкого, поскольку тогда эта женщина, по видимости должна была быть одухотворенно-спокойной и несколько ленивой в своих проявлениях).

В представлениях героев как бы присутствует прочная бредовая система, которая переводит внутренние затруднения во внешний мир. И от этого затруднения внутренней жизни становятся более глобальными и неразрешимыми. А воли к борьбе с жизненными трудностями нет. Герои все как один ускользают от решения проблем, уходя в ритуалы привычек и судорожного удовлетворения насущных потребностей.

Вот пример, относящийся к пребыванию семьи Живаго в Москве по возвращении доктора с войны:

«Он еще что-то говорил и тем временем совершенно протрезвился. Но по-прежнему он плохо слышал, что говорилось кругом, и отвечал невпопад. Он видел проявления общей любви к нему, но не мог отогнать печали, от которой был сам не свой…

…Но не надо любить так запасливо и торопливо, как бы из страха, не пришлось бы потом полюбить еще сильней.

Все захохотали и захлопали, приняв это за сознательную остроту, а он не знал куда деваться от чувства нависшего несчастья, от сознания своей невластности в будущем, несмотря на всю свою жажду добра и способность к счастью.»

Пастернак Б.Л. и его роман «Доктор Живаго» (стр. 3 из 3)

«… Истории никто не делает, ее не видно, как нельзя увидеть, как трава растет. Войны, революции, цари, Робеспьеры – это ее органические возбудители, ее бродильные дрожжи. Революции производят люди действенные, односторонние фанатика, гении самоограничения. Они в несколько часов или дней опрокидывают старый порядок. Перевороты длятся недели, много – годы, а потом десятилетиями, веками поклоняются духу ограниченности, приведшего к перевороту, как святыне». – Эти размышления Живаго важны, как для понимания исторических взглядов Пастернака, так и его отношение к революции, к ее событиям, как некой абсолютной данности, правомерность появления которой не подлежит обсуждению.

В своем итоговом произведении Борис Леонидович постарался высказать отношение по всем волновавшим его вопросам философии, этики, религии, искусства, не обходя и того вопроса, от которого «бегал» не только в творчестве, но и в интервью, не только до «Живаго», но и после него — национального, еврейского.

Правда, Юрий, главный резонер авторских идей, хранит по этому поводу «великое молчание». Даже в разговоре с Ларой которая переживает, не от одной ли головы ее сочувствие страдающим от погромов евреям, на ее вопрос, согласен ли он с Лариным недоумением, почему евреи так упрямо не хотят ассимилмроваться, Живаго, вопреки своей обычной словоохотливости, отвечает лишь: «Я об этом не думал. У меня есть товарищ, некий Гордон. Он тех же взглядов». Этот Миша Гордон, будущий соученик и друг Юрия, впервые появляется на страницах одиннадцатилетним мальчиком, когда становится свидетелемсамоубийства старшего Живаго. Какие же мысли одолевают ребенка? «С тех пор, как он себя помнил, он не переставал удивляться, как это при одинаковости рук и ног и общности языка и привычек можно быть не тем, что все, и притом чем-то таким, что нравится немногим и чего не любят? Он не мог понять положения, при котором, если ты хуже других, ты не можешь приложить усилий, чтобы исправиться и стать лучше. Что значит быть евреем? Для чего это существует? Чем вознаграждается или оправдывается этот безоружный вызов, ничего не приносящий, кроме горя? [. ] Миша постепенно преисполнился презрения к взрослым, заварившим кашу, которую они не в силах расхлебать». Таковы мысли второклассника Миши Гордона в год. Можно предположить, что это и а взгляды 70-летнего Бориса Пастернака шесть десятилетий спустя. Дело даже не в общеизвестном равнодушии поэта к собственному еврейскому происхождению. Достаточно того, что никакого другого подхода к еврейству в романе не предложено, тогда как этот методически развивается и углубляется как самим Гордоном, так, косвенно, и другими, незнакомыми с ним персонажами. Гордон как человек, отказывающийся от своих национальных корней, непременно должен убедить себя, что эти корни никакой ценности не представляют и держаться за них — ошибка, причем не только для него, но и для всех единородцев. Поэтому ко всем существительным, которые можно было бы сопроводить прилагательным «еврейские» (будь то долг, борьба или страдание) Гордон без долгих рассуждений и попыток обоснования привешивает определения «непонятный», «ненужная», «бессмысленное». То же касается и веры.

«Урожденный» христианин спокойно почитает святость обоих заветов как Ветхого, так и Нового, и может вполне веротерпимо и уважительно относиться к иудаизму: Бог-то один, а в каких формах ему поклоняться это вопрос в большой мере традиции. Но Гордон должен обосновать хотя бы для себя свой переход из одной религии в другую, превосходство второй над первой. И тут извлекаются на свет идеи, изобретенные христианским средневековьем, да позже выброшенные за ненадобностью и теологической сомнительностью: «Как могли они [евреи] дать уйти от себя душе такой поглощающей красоты и силы [речь, разумеется, о Христе и Христианстве], как могли думать, что рядом с ее торжеством и воцарением они останутся в виде пустой оболочки этого чуда, им однажды сброшенной?»

«Увлечение» христианством у Гордона доходит до того, что он собирается переводиться из университета в Духовную академию, и Живаго справедливо догадывается, что толкает его к этому пресловутое желание перестать «быть не тем, что все, и чего не любят». В зрелые годы старания Гордона «усредниться» увенчались, наконец, успехом. Автору, похоже, не хочется уже тратить место и краски на иллюстрирование этой печальной метаморфозы, и он просто «от себя» сообщает о гордоновском «неумении свободно мыслить» и «бедствии среднего вкуса, которое, хуже бедствия безвкусицы».

«Доктор Живаго» – роман об участи человека в истории. Образ дороги центральный в нем. Фабула романа прокладывается, как прокладываются рельсы… петляют сюжетные линии, стремятся вдаль судьбы героев и постоянно пересекаются в неожиданных местах – как железнодорожные колеи. «Доктор Живаго»- роман эпохи научной, философской и эстетической революции, эпохи религиозных поисков и плюрализации научного и художественного мышления; эпохи разрушения норм, казавшихся до этого незыблимыми и универсальными, это роман социальных катастроф.

Б. Л. Пастернак написал роман “Доктор Живаго” в прозе, но он, талантливый поэт, не мог не излить свою душу на его страницах более близким сердцу способом — в стихах. Книга стихотворений Юрия Живаго, выделенная в отдельную главу, совершенно органично вписывается в основной текст романа. Она — его часть, а не стихотворная вставка. В стихах Юрий Живаго говорит о своем времени и о себе — это его духовная биография. Открывается книга стихотворений темой предстоящих страданий и сознания их неизбежности, а заканчивается темой добровольного их принятия и искупительной жертвы. В стихотворении “Гефси-манский сад” словами Иисуса Христа, обращенными к апостолу Петру: “Спор нельзя решить железом. Вложи свой меч на место, человек”, — Юрий говорит, что установить истину с помощью оружия нельзя. Такие люди, как Б. Л. Пастернак, опальный, гонимый, “непечатаемый”, он остался для нас Человеком с большой буквы.

Альфонсов В.Н. Поэзия Б. Пастернака – Л. Советский писатель,1990

Вильмонт Н.Н. О Б.Пастернаке: Воспоминания и мысли. —М. Советский писатель , 1989

«Доктор Живаго» Б.Пастернака – ( С разных точек зрения). —М. Советский писатель, 1990

Лютов В. Русские писатели в жизни – Урал LTD,1999

Масленникова З.А. Портрет Б.Пастернака— М. Сов. Россия, 1990

Пастернак Е.Б. Б. Пастернак: Материалы для биографии. — М. Советский писатель,1989

С разных точек зрения. Доктор Живаго Бориса Пастернака

Установите безопасный браузер

• Название: С разных точек зрения. Доктор Живаго Бориса Пастернака. M., 1990. EBook 2016
• Автор: http://imwerden.de

Предпросмотр документа

Бориса Пастернака
_______

С разных точек зрения • ДОКТОР ЖИВАГО • Бориса Пастернака

С равны х т очек прения

Москва
Советский писатель
1990

ББК 83 ЗР 7
С 11

Составители
Л. В. Бахнов
Л. Б. Воронин

Художник
СЕМЕН БЕЙ ДЕРМ АН

267
— 4 4 9 -9 0
90

ISBN 5 — 2 6 5 — 0 1 5 1 1 — 6

(6) Издательство «Советский писатель», 1990

КНИГА СУДЕБ И СУДЬБА КНИГИ
Перед тобой, читатель, Белая книга документов и статей, посвященных
книге «Гефсиманского сада» и «Белой ночи».
Подводя итог двадцатому столетию, мы видим, что ни одно писатель­
ское творение нашего века не вызвало такого резонанса в мире, как роман
«Доктор Живаго». Великий, считавшийся самым аполитичным, поэт
стал политическим символом свободы и борьбы против подавления лич­
ности. Им восхищались, клялись, его исключили, кляли. Лидеры миро­
вых держав включились в борьбу вокруг романа. Для миллионов, а то и
миллиардов людей его имя стало символом, кодовым словом. И так до сих
пор.
Хайдеггер считал, что искусство не только отражает, но и может тво­
рить историю. Роман Пастернака творил события не только духовно, но
буквально. Политики шли в крестовые походы за и против романа. Появи­
лись дубленки, называемые «стиль Живаго». Итальянский издатель
Джанжакомо Фельтринелли, бывший до этого членом компартии, в ре­
зультате скандала с изданием пастернаковского романа, под давлением
наших бонз, был вынужден покинуть ряды ИКП. Он ушел влево, стал
одним из вдохновителей мирового левого терроризма в Западной Европе и
Южной Америке. Думаю, всего этого не случилось бы, останься он в
ИКП. Так роман о любви диктовал политику.
Судьба Пастернака воплотила извечную российскую альтернативу
«поэт — царь». Ныне ищут альтернативу Сталину. Называют варианты:
Бухарин, Троцкий, Рыков. Увы, это все карты той же колоды. Духовной
альтернативой тирану был Пастернак. Тиран понимал это. О жизни и

смерти, то есть о Боге, предлагал поговорить со Сталиным поэт во время
их телефонного разговора.
Когда Н. Хрущев, человек в общем-то противоречивый, воссел на
трон, духовную альтернативу время возложило опять на Пастернака. Хру­
щев, не отягощенный грузом культуры, все же чуял это. Отсюда органи­
зованная им травля романа, не читанного тогда им. Он не доверял интел­
лигенции. Ложь была стандартным методом этого простодушного, в чемто великого, правителя — шла ли речь о Карибском кризисе, или о
«народном» желании отменить выплаты по облигациям, или о по­
строении Коммунизма в 1980 году. Так же лгали о «Докторе Жи­
ваго» .
Чудовищная тридцатилетняя Ложь нашей пропаганды вокруг пастернаковского романа выдавала его за политического монстра. Публика­
ция романа открыла и развеяла эту ложь.
Отмена позорного исключения поэта из Союза писателей стала актом
общественным, за которым последовало восстановление справедливости
по отношению к другим неправедно исключенным и оговоренным. И здесь
прежде всего надо вспомнить об Анне Ахматовой и Михаиле Зощенко.
Наконец-то признано постыдным постановление ЦК В К П (б) 1946 года
о журналах «Звезда» и «Ленинград».
Напечатанная и прочитанная миллионами книга обретает иную судь­
бу, чем рукопись. Миллионы читателей, вдохнувших свои надежды, пусть
не оправдавшиеся и наивные, в книгу, как в исповедальный ящик, исхо­
дящим от них энергетическим полем изменяют судьбу произведения,
наполняя ее своим смыслом и судьбами.
Так случилось с «Доктором Живаго». Я жду того времени, когда чи­
татель сможет со всей полнотой ощутить вольный, бесценный воздух ро­
мана, не заслоненный злободневной политикой.
Увы, политическая роль романа не остыла и по сегодня. После публи­
кации «Доктора Живаго» появились неопроработочные статьи. Дело чи­
тателей,— конечно, не тех, кто, не зная романа, самоуверенно заявлял:
«Я не читал, но. » — осмыслить критические отклики и исследователь­
ские экскурсы, соотнести их со своими внутренними интересами, при­
страстиями и устремлениями.
Но мне выпала доля не только предварять в этой книге размышления
и споры о «Докторе Живаго», я и сам участвовал в них. На страницах

«Правды» мне пришлось отвечать критику Д. Урнову, негативно от­
несшемуся к роману Пастернака. Мой ответ публикуется здесь букваль­
но в таком виде, как он и был напечатан в «Правде», слегка смягчен­
ный редакцией газеты. Так что моя роль в книге раздваивается: с одной
стороны, я должен быть как бы бесстрастным арбитром, а с другой —
не считаю нужным скрывать, что люблю этот роман.
С горечью перечитываю давние уничижительные отзывы о нем, среди
которых выделяется преступная статья Д. Заславского. Представленные
в книге мнения отражают и разноголосицу суждений профессиональных
критиков, чьи статьи и рецензии появились после нынешней публикации
«Доктора Живаго», и отклики его сегодняшних читателей. Сквозь эти
статьи и отклики «просвечивают» не только эстетические, но и полити­
ческие позиции авторов.
По-другому разнятся точки зрения в осмыслении романа его перво­
читателями — друзьями и близкими Бориса Леонидовича Пастернака.
Они далеки от конъюнктурных соображений. И тем весомее и убедитель­
нее эти оценки, которые донесла до нас переписка Б. Пастернака. Она
составляет тома и заслуживает особого, пристального внимания. Письма
Бориса Пастернака драгоценны. В них поэт предстает философом на уров­
не ведущих русских и европейских философов. Именно ныне нам необхо­
димо это общечеловеческое осмысление мира.
Думается, что гены прозы Пастернака в его поэзии. И это отнюдь
не только в «Девятьсот пятом годе». В строках поэта крепли «прозы
пристальной крупицы», они развивались в томах и других романис­
тов.
Возьмем В. Набокова, ненавистника «Доктора Живаго». Читаем
его «Защиту Лужина». Вы помните, как герой, шахматный русский
гений, выходит на балкончик своей комнаты в немецком городке? Он
глядит на луну, которая, дрожа, выпутывалась из черной листвы, и
ему мерещится его партия с Турати. Ночь полна белых и черных фи­
гур — черно-белая шахматная партия. «Лужин повернулся и шагнул
в свою комнату, там уже лежал на полу огромный прямоугольник лун­
ного света. » И еще: «Он сидел, опираясь на трость, и думал о том,
что этой липой, стоящей на озаренном скате, можно, ходом коня, взять
вон тот телеграфный столб. »
Где мы читали это? Русский глядит на марбургскую ночь.
7

Ведь ночи играть садятся в шахматы
Со мной на лунном паркетном полу,
Акацией пахнет, и окна распахнуты,
И страсть, как свидетель, седеет в углу.
И
И
И
Я

тополь — король. Я играю с бессонницей.
ферзь — соловей. Я тянусь к соловью.
ночь побеждает, фигуры сторонятся,
белое утро в лицо узнаю.

«Марбург» Пастернака — завязь набоковского романа.
Свой роман поэт напишет позднее, готовясь к нему всю жизнь.
Собранные здесь архивные и эпистолярные документы, статьи о
«Докторе Живаго», свидетельствующие о горячей, злободневной полеми­
ке вокруг него в течение тридцати лет,— не говорит ли все это о подлинно
живой жизни романа?!

Андрей Вознесенский,
председатель Комиссии СП СССР
по литературному наследию
Б. Пастернака

Одиннадцатая книга была уже сверстана, когда пришли
сообщения об антисоветской кампании, поднятой зару­
бежной реакцией по поводу присуждения Б. Пастернаку
Нобелевской премии. В связи с этим ниже публикуется
письмо, направленное в сентябре 1956 года членами тог­
дашней редколлегии журнала «Новый мир» Б. Л. Пастер­
наку по поводу рукописи его романа «Доктор Живаго».
Письмо это, отклонявшее рукопись, разумеется, не
предназначалось для печати. Оно адресовано автору романа
в то время, когда еще можно было надеяться, что он сделает
необходимые выводы из критики, содержавшейся в письме,
и не имелось в виду, что Пастернак встанет на путь, позо­
рящий высокое звание советского писателя.
Однако обстоятельства решительно изменились. Пас­
тернак не только не принял во внимание критику его ро­
мана, но счел возможным передать свою рукопись ино­
странным издателям. Тем самым Пастернак пренебрег эле­
ментарными понятиями чести и совести советского литера­
тора и гражданина. Будучи издана за границей, эта книга
Пастернака, клеветнически изображающая Октябрьскую
революцию, народ, совершивший эту революцию, и строи­
тельство социализма в Советском Союзе, была поднята на
щит буржуазной прессой и принята на вооружение между­
народной реакцией.
10

Совершенно очевидно, что присуждение Б. Пастернаку
Нобелевской премии не имеет ничего общего с объективной
оценкой собственно литературных качеств его творчества,
которое носит сугубо индивидуалистический характер, да­
леко от жизни народа, отходит от реалистических и демо­
кратических традиций великой русской литературы. При­
суждение премии связано с антисоветской шумихой вокруг
романа «Доктор Живаго» и является чисто политической
акцией, враждебной по отношению к нашей стране и на­
правленной на разжигание холодной войны.
Вот почему мы считаем сейчас необходимым предать
гласности письмо Б. Пастернаку. Оно с достаточной убе­
дительностью объясняет, почему роман Пастернака не мог
найти места на страницах советского журнала, хотя, есте­
ственно, не выражает той меры негодования и презрения,
какую вызвала у нас, как и у всех советских писателей, ны­
нешняя постыдная, антипатриотическая позиция Пастер­
нака.
Главный редактор журнала «Новый мир»
А. Т. Твардовский
Редакционная коллегия:
Е. Н. Герасимову
С. Н. Голубову
А. Г. Дементьев
(зам. главного редактора),
Б. Г. Закс,
Б. А. Лавренев,
В. В. Овечкин,
К. А. Федин

24 октября 1958 г.
«Новый мир», 1958, № 11

ПИСЬМО ЧЛЕНОВ РЕДКОЛЛЕГИИ
ЖУРНАЛА «НОВЫЙ МИР»
Б. ПАСТЕРНАКУ
Борис Леонидович!
Мы, пишущие сейчас Вам это письмо, прочли предло­
женную Вами «Новому миру» рукопись Вашего романа
«Доктор Живаго» и хотим откровенно высказать Вам все
те мысли, что возникли у нас после чтения. Мысли эти и
тревожные, и тяжелые.
Если бы речь шла просто о «понравилось — не понра­
вилось», о вкусовых оценках или пусть резких, но чисто
творческих разногласиях, то мы отдаем себе отчет, что Вас
могут не интересовать эстетические препирательства.
«Да-да!» «Нет-нет!» — могли бы сказать Вы. «Журнал
отвергает рукопись — тем хуже для журнала; а художник
остается при своем мнении о ее эстетических достоин­
ствах ».
Однако в данном случае дело обстоит сложней. Нас
взволновало в Вашем романе другое, то, что ни редакция,
ни автор не в состоянии переменить при помощи частных
изъятий или исправлений: речь идет о самом духе романа,
о его пафосе, об авторском взгляде на жизнь, действитель­
ном или, во всяком случае, складывающемся в представле­
нии читателя. Об этом мы и считаем своим прямым долгом
поговорить с Вами, как люди, с которыми Вы можете посчи12

таться и можете не посчитаться, но чье коллективное мне­
ние Вы не имеете оснований считать предубежденным, и,
значит, есть смысл, по крайней мере, выслушать его.
Дух Вашего романа — дух неприятия социалисти­
ческой революции. Пафос Вашего романа — пафос утвер­
ждения, что Октябрьская революция, гражданская война и
связанные с ними последующие социальные перемены не
принесли народу ничего, кроме страданий, а русскую ин­
теллигенцию уничтожили или физически, или морально.
Встающая со страниц романа система взглядов автора на
прошлое нашей страны, и прежде всего на ее первое десяти­
летие после Октябрьской революции (ибо, если не считать
эпилога, именно концом этого десятилетия завершается
роман), сводится к тому, что Октябрьская революция была
ошибкой, участие в ней для той части интеллигенции, кото­
рая ее поддерживала, было непоправимой бедой, а все
происшедшее после нее — злом.
Для людей, читавших в былые времени Ваш «Девятьсот
пятый год», «Лейтенанта Шмидта», «Второе рождение»,
«Волны», «На ранних поездах» — стихи, в которых, как
нам, по крайней мере, казалось, был иной дух и иной па­
фос, чем у Вашего романа, прочесть его было тяжкой
неожиданностью.
Думается, что мы не ошибемся, сказав, что повесть о
жизни и смерти доктора Живаго в Вашем представлении
одновременно повесть о жизни и смерти русской интел­
лигенции, о ее путях в революцию, через революцию и о ее
гибели в результате революции.
В романе есть легко ощутимый водораздел, который,
минуя данное Вами самим роману деление на две книги,
пролегает примерно между первой его третью и осталь­
ными двумя третями. Этот водораздел — семнадцатый
год — водораздел между ожидавшимся и свершившимся.
До этого водораздела Ваши герои ожидали не того, что
свершилось, а за этим водоразделом начинает свершаться
то, чего они не ожидали, чего не хотели и что в Вашем
13

изображении приводит их к физической или моральной
гибели.
Первая треть Вашего романа, посвященная предрево­
люционному двадцатилетию, еще не содержит в себе
отчетливо выраженного неприятия надвигавшейся револю­
ции. Но, думается, корни этого неприятия заложены уже
здесь. В дальнейшем, когда Вы начнете изображать уже
свершившуюся революцию, Ваши взгляды сложатся в
систему более стройную, прямолинейную и цельную в сво­
ем неприятии революции. Пока же, в первой трети рома­
на, они еще противоречивы: с одной стороны, абстрактно,
декларативно, Вы признаете мир буржуазной собствен­
ности и буржуазного неравенства несправедливым и не
только отказываетесь от него как от идеала, но и мыслите
его неприемлемым для будущего человечества. Однако
лишь только от этой общей декларации Вы переходите к
изображению жизни, к людям, то они, эти люди — и сами
хозяева несправедливой буржуазной жизни, и их интелли­
гентные слуги, служащие сохранению этой декларативно
признаваемой Вами несправедливости,— все они оказы­
ваются, за редчайшим, вроде проходимца Комаровского,
исключением, прекраснейшими, добрейшими, тончайшими
людьми, творящими добро, мятущимися, страдающими,
неспособными обидеть мухи.
Весь этот мир предреволюционной буржуазной России,
декларативно, с общих позиций отрицаемый Вами, прак­
тически, как только дело доходит до его конкретного изо­
бражения, оказывается вполне приемлемым для Вас, боль­
ше того, до щемящей нежности милым авторскому сердцу.
Неприемлема в нем лишь некая общая, неизменно остаю­
щаяся за сценой несправедливость эксплуатации и не­
равенства, и все, что происходит на сцене, оказывается в
итоге весьма идиллическим: капиталисты жертвуют на
революцию и живут по совести, интеллигенция ощущает
полную свободу духа и независимость своих суждений от
бюрократической машины царского режима, бедные
14

девушки находят богатых и бескорыстных покровителей,
а сыновья мастеровых и дворников без затруднения полу­
чают образование.
В общем люди, живущие в романе, живут хорошо и
справедливо, некоторым из них хочется жить еще лучше
и еще справедливее — вот, в сущности, и вся та мера при­
частности к ожиданию революции, которая, как максимум,
присуща главным героям романа. Подлинного же поло­
жения страны и народа в романе нет, а вместе с ним нет
и представления о том, почему революция в России
сделалась неизбежной и какая нестерпимая мера страда­
ний и социальных несправедливостей привела народ к
этой революции.
Большинство героев романа, в которых любовно вло­
жена часть авторского духа,— люди, привыкшие жить в
атмосфере разговоров о революции, но ни для кого из них
революция не стала необходимостью. Они любят в той или
иной форме поговорить о ней, но существовать они пре­
красно могут и без нее, в их жизни до революции нет не
только ничего нестерпимого, но и нет почти ничего отрав­
ляющего, хотя бы духовно, их жизнь. А иных людей, чем
они, в романе нет (если говорить о людях, наделенных сим­
патией автора и изображенных хотя бы со схожей мерой
глубины и подробности).
Что же касается декларативно страдающего за сценой
народа, то он в первой трети романа есть нечто неизвестное,
предполагающееся, и истинное отношение автора к этому
неизвестному выяснится лишь потом, когда свершится
революция и этот народ вступит в действие.
Первая треть романа — это прежде всего история не­
скольких живущих разносторонней интеллектуальной
жизнью, сосредоточенных главным образом на проблеме
собственного духовного существования одаренных лич­
ностей. Одна из этих одаренных личностей — Николай
Николаевич — говорит в самом начале романа, что «всякая
стадность — прибежище неодаренности, все равно вер15

ность ли это Соловьеву, или Канту, или Марксу. Истину
ищут только одиночки и порывают со всеми, кто любит ее
недостаточно. Есть ли что-нибудь на свете, что заслужива­
ло бы верности? Таких вещей очень мало».
В контексте эта фраза связана с богоискательством
Николая Николаевича, но начиная со второй трети рома­
на мы увидим, как она постепенно станет сконденсирован­
ным выражением отношения автора и к народу, и к револю­
ционному движению.
И вот наступает, вернее, обрушивается, революция. Она
обрушивается