Что такое власть с точки зрения православия

Беседа с протоиереем Димитрием Моисеевым, кандидатом богословия

Неужели всякий начальник поставлен от Бога? — не то говорю, у меня теперь речь идет не о каждом начальнике в отдельности, а о самой власти. Существование властей, причем одни начальствуют, а другие подчиняются. все это я называю делом премудрости Божией. Поэтому Апостол не сказал, что нет начальника, который не был бы поставлен не от Бога, но, рассуждая вообще о существе власти, говорит: “несть власть, аще не от Бога, сущие же власти от Бога учинены суть” (Римл. 13,1). Власть, как Божественное установление, есть по существу своему добро. Как и всякое другое Божие создание, обладающее свободной волей, оно может отступить от указанного ей назначения и превратиться в свою противоположность, т.е. во зло.
Св. Иоанн Златоуст

Всякая власть от Бога?

— Отец Димитрий, как правильно понимать изречение апостола Павла: «Всякая власть от Бога»?
— Эти слова так и необходимо понимать. Дело в том, что апостол произнес их для представителей древнеримской цивилизации, которые руководствовались дуалистическими религиозными соображениями о равнозначности добра и зла. И поэтому, чтобы люди не считали, что дьявол имеет возможность так же, как и Бог властвовать над людьми, в том числе и через других людей, апостол Павел и говорит: всякая власть от Бога…

— Один известный священник сказал: «Власть как определенная структура социума необходима. Антипод власти — анархия, хаос, а хаос Церковью не признается. Власть как некая абстрактная система — она, конечно, от Бога. А конкретно — это уже совсем другое. Власть может идти против совести людей. В том же Писании сказано, что надлежит более слушаться Бога, нежели человека».
— Только один Бог – Вседержитель, Господин мира. Потому любая власть, которая даже внешне не почитает Бога, не является христианской, тем не менее, всё равно попускается Богом. И лишь Он решает: дать этой власти существовать или нет. Как вы помните, когда Понтий Пилат на допросе сказал Спасителю: «Мне ли Ты не отвечаешь, ведь я имею власть распять Тебя, имею власть отпустить Тебя», — Господь ответил: «Ты не имел бы власти надо Мной, если б не было тебе дано это свыше».

— Священник Вячеслав Резников сказал: «Христианин обязан во всех делах власти, как и во всем остальном, различать доброе и злое, и не называть зло добром только потому, что оно исходит от существующей власти. Не власть – источник добра, но власть так же, как и все, подсудна нравственной оценке. И для христианина страшнее всего потерять способность различать добро и зло». Так как же православным, все-таки, относиться ко власти?
— В Священном Писании апостол Петр говорит о том, что начальник носит меч для того, чтобы оберегать добрых и угрожать злым, и поэтому начальника нужно почитать и уважать. Святые Отцы также говорили, что мы должны оказывать повиновение власти в том, что не противно нашей совести. Когда в римской империи власть требовала от христиан принести жертвы идолам, они такие распоряжения игнорировали, подвергаясь преследованиям, вплоть до смерти. Значит требования властей, несовместимые с христианством, мы не должны исполнять. Но до тех пор, пока такого не происходит, надо оказывать власти почтение и повиновение. Опять-таки, те же самые святые мученики в своих диалогах с представителями власти говорили: мы уважаем императора, молимся за него, но никогда не принесем жертвы идолам.

— Не так давно один иеромонах подверг сомнению правильность перевода известного изречения апостола Павла. Монах-священник написал: «В “Полном Церковно-Славянском словаре” прот. Г. Дьяченко (М.: “Отчий Дом”, 2000 г., стр.359) слово “НЕСТЬ” переводится двояко: как “НЕТ” или “НЕ ЕСТЬ”. Но смысл фразы “НЕСТЬ БО ВЛАСТЬ, АЩЕ НЕ ОТ БОГА” в русском переводе меняется на диаметрально противоположный, в зависимости от того, какой перевод слова “НЕСТЬ” применяется:
а) ибо НЕТ власти не от Бога. — современный перевод;
б) ибо НЕ ЕСТЬ власть, если не от Бога. — иной вариант перевода…
В варианте “б)” каждое слово на своем месте, а в смысловом контексте словосочетание “существующие же власти. ” дает переход от общего определения понятия “власть” в смысле законности пред Богом, к частному, т. е. речь идет о законности пред Богом современной апостолу Павлу римской власти. В соответствии с таким вариантом перевода земные власти могут быть от Бога и попущением Божиим, т. е. законными пред Богом, и богоборческими». Отец Димитрий, чтобы Вы могли на это сказать?
— Если б студент-семинарист призывал по первоисточнику – церковнославянскому тексту – восстановить действительный взгляд Православия на власть, — то за это, наверняка, он получил бы оценку — «2». Потому что церковнославянский текст не является первоисточником. Ведь апостол Павел писал на греческом, а не на церковнославянском. Если уж вдаваться в филологические тонкости, то нужно рассуждать о греческом тексте.
Далее, если мы обратимся к святоотеческой традиции, то узнаем, что святые Отцы (1) видят в словах: «всякая власть от Бога» — указание на Богоустановленность самого принципа власти. Речь идет о том, что Господь установил принцип: один – начальствует, другой – подчиняется, это во-первых. А во-вторых, сама личность начальника зависит от Бога. Господь может даровать власть благоверному человеку, но Он может попустить взять власть иноверцу, нечестивому человеку: по грехам нашим. Но это не значит, что Всевышний поставляет каждого начальника, т.е. что всякий начальник непосредственно поставлен Богом. Это означает, что принцип подчинения светской власти, принцип подчинения кесарю заповедан Богом. Мы должны исполнять все повеления власти, кроме тех, которые противоречат евангельским заповедям. То же самое мы видим на примере христианских мучеников. Они почитали императора, молились за императора, который был, естественно, язычником, исполняли все его веления, кроме богопротивных, т.е. кроме принесения жертвы идолам.
Если мы примем толкование о том, что лишь христианская власть является властью как таковой, то где апостол Павел видел в I веке христианскую власть? О какой христианской власти мог написать апостол, когда первым христианским императором стал Константин, живший в IV веке.

О ЦЕРКОВНОЙ ВЛАСТИ

— С 2000-го года Архиерейский Собор является высшим органом иерархического управления Русской Православной Церкви, а до этого был Поместный Собор. Многих интересует: означает ли такое реформирование РПЦ то, что от участия в управлении устраняются православные миряне и священство?
— Не совсем так. Поместный Собор продолжает оставаться высшей инстанцией в Русской Православной Церкви. Другой вопрос, во-первых, что часть функций Поместного Собора передано Архиерейскому. И, во-вторых, регулярно созывается именно Архиерейский, а не Поместный Собор, как это было в предыдущих Уставах. Более того, если мы обратимся к наиболее демократическому Поместному Собору 1917-1918 г.г., то увидим: решающий голос и тогда всё же принадлежал епископату. То есть миряне, священство имели право совещательного голоса, возможность работать в комиссиях, предлагать какие-то решения. Но самые важные, окончательные решения всегда принимал епископат. Поскольку епископам поручено управление Церковью. Именно им дана такая харизма при рукоположении.

— Вспоминается ответ протоиерея Иоанна Варламова на вопрос: «Почему ныне Поместные соборы не собирают?». Он сказал: «Нам 70 лет не давали не только о народных соборах думать, но даже об Архиерейском. Не наступило ещё время… видимо, не настолько ещё мы окунулись в горе, чтобы соборно взывать о помощи к Богу и воспротивиться всему тому, что делается на Руси»…

— Работа святителя Игнатия Брянчанинова «О необходимости Собора по нынешнему состоянию РПЦ» по цензурным соображениям не была напечатана в свое время, её опубликовали лишь полвека (!) спустя. Нет ли опасности, что структура управления РПЦ может превратиться в замкнутую церковную номенклатуру, келейно (без народа) решающую основные вопросы Церкви?
— Здесь все будет зависеть от самих епископов, поскольку если духовная жизнь наших архиереев будет на достаточном уровне, то ничего подобного не произойдет. Если же епископат будет вести недостойный образ жизни, тогда, конечно, может случиться всё, что угодно, и примеров тому масса. Например, в римской церкви в первые века ее существования сильная власть епископа была во благо. Особенно после падения Рима, когда под ударами варваров только римский епископ мог как-то реально управлять огромными просторами бывшей империи. Потом же духовная жизнь временно оскудела… Из Средневековой истории мы можем узнать, что творилось тогда при римском дворе. Поэтому сама по себе любая внешняя структура: будь то Синод, Собор, или иная какая, — целиком и полностью зависит от того, что за люди в ней находятся. Одна и та же власть может быть использована одними людьми во благо, другими – во вред. Значит, мы не можем ни дать стопроцентной гарантии, что ничего подобного не случится, ни, напротив, пророчествовать, о том, что это обязательно произойдет.

— Когда и почему в русской Церкви возник институт патриаршества?
— В русской Церкви институт патриаршества возник в 1589 году. Вообще сама по себе идея, чтобы епископы церквей того или иного региона выбирали главного из них, принадлежит к первым векам христианства, когда складывалась структура управления Церкви. И после того, как Русская Церковь получила автокефалию от Константинопольской Матери-Церкви, со временем возник вопрос о том, чтобы наш первый иерарх – митрополит Московский – стал именоваться Патриархом. Особенно это стало актуально, когда русское государство усилилось, а Византия – пала, и фактически к России перешли функции единственного православного государства. Более того, известно: восточные патриархи зачастую приезжали к нам в Россию и за помощью, и за средствами, и за поддержкой, потому что к 16 веку, напомню, не было ни православной Византии, ни Сербии. Всё это было завоевано османской империей.

— Как относиться к тому, что сейчас в прессе стало модно ругать Патриарха. Можно ли, с духовной точки зрения, критиковать церковную власть?
— Ну, мало что у кого принято. Делать этого нельзя. Мы имеем пример в Священном Писании: иудейский первосвященник ударил апостола Павла, а тот возмутился: «Стена покрашенная, за что ты меня бьешь?». И когда люди сказали: «Первосвященника ли ты осуждаешь?», — он ответил: «Простите, братья, я не знал, что это первосвященник, ибо сказано: «Начальствующего в своем народе не злословь». Значит, если апостол Павел извинился за злословие христоборца, то тем более ругать начальствующего, который не является богоборцем, все-таки не стоит.

— У древних христиан каждый приход возглавлял епископ. А разве может, даже чисто физически, один современный епископ участвовать в жизни прихожан целой области?
— У древних христиан не было такого количества приходов, которое мы имеем сейчас. В каждом городе был один приход, одна церковь, которая возглавлялась, действительно, епископом и были несколько пресвитеров, старейшин, помогавших ему управлять, а также совершать богослужения. С ростом христианских общин епископов стали посылать для того, чтобы совершать богослужения в других городах. Так развился современный институт епископата и священства. А насчет того, как епископу повлиять на жизнь каждой общины, могу сказать: сожалению, число приходов у нас растет намного быстрее, чем число людей, которые могут стать епископами. Поэтому, даже при желании увеличить общее число нашего епископата, мы не сможем найти достаточного количества подходящих кандидатур. Все-таки требования к священникам несколько иные, чем к епископам.

— В первоапостольских церквях после Литургии всегда была совместная трапеза. А сейчас нередко даже в Престольные праздники трапезничает лишь церковное начальство, без прихожан храма. Правильно ли это?
— Церковная трапеза была общей тогда, когда существовала единая община. На тех приходах, где общины существуют и сейчас, такие трапезы проходят и в настоящее время, и в ней участвует церковное начальство, священство и прихожане. Но, к сожалению, крепкой и живой общиной может похвастаться далеко не каждый приход. Это – беда нашей церкви. Беда в том, что многие прихожане, наши христиане разобщены и видят друг друга только за богослужением, подчас не зная, как зовут рядом стоящих. Если бы люди были поближе друг к другу, если бы они имели реальную общинную жизнь, а их христианство заключалось не только в посещении богослужения, но и в какой-то совместной деятельности, то было бы замечательно всем вкушать трапезу после Литургии и делать еще много что вместе.

ЦЕРКОВЬ И ГОСУДАРСТВО

— Как Вы можете прокомментировать слова митрополита Антония Сурожского о взаимодействии Церкви с государством: «Политический конформизм – это болезнь Русской Церкви издавна»?
— Дело в том, что эта болезнь была все-таки не издавна в Русской Церкви. Достаточно вспомнить патриарха Никона, который явно ни в какой конформизм с политической властью не шел. А то, что, начиная со времён Петра I, государство буквально методами насилия подчинило себе Церковь, — это, действительно, наша беда. Но насколько я знаю, Архиерейский Собор 2000 года в своих «Основах социальной концепции» принял такую доктрину, что Церковь и государство отделены друг от друга, и Церковь имеет право обращаться к народу вплоть до призыва к гражданскому неповиновению в случае, если власть сделает что-то несовместимое с христианской совестью. Конечно, предварительно должны быть проведены переговоры со властью, попытки мягкого убеждения и так далее. Церковь никогда не позовет на вооруженную борьбу, но иные, бескровные способы воздействия на власть, Церковь вправе использовать.

— Допустимо ли восставать против правителя-язычника?
— В истории Византии были и императоры-отступники от христианства (например, Юлиан Отступник), императоры-еретики, и никогда Церковь не призывала к свержению этих людей. По заповеди: «Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь», — Церковь молилась, и Господь Сам решал эти проблемы. Бог попускает нам различные скорби и беды, чтобы отвратить нас от греха. И поэтому единственный способ отвратить эти бедствия – изменить свою жизнь, чтобы в скорбях уже не было необходимости.

— Митрополит Иоанн (Снычев) сказал: «Не подлежит сомнению, что самодержавие — наилучший государственный строй из всех известных человечеству, строй, в котором Церковь находится под непосредственным покровительством государства. Только в православном царстве возможна та “симфония властей”, о которой писали и церковные подвижники, и видные государственные деятели России. Но такая власть — это дар Божий, ее нужно вымолить, надо заслужить: верой и, главное, верностью Заповедям Господним. Все же другие формы земного правления посылаются нам за грехи, и надобно иметь много терпения и мужества, чтобы нести на себе этот крест, искупая покаянием и смирением отступление народа от пути спасения»… Но из Писания (Книга Маккавейская) следует, что Богу угодно республиканское правление, а не монархия. Так ли это?
— Дело в том, что церковь не догматизирует какую-либо форму государственного управления. Мы с вами знаем, что когда народ израильский просил у Бога царя, вернее, просил у Самуила поставить им царя, Господь отрицательно отнесся к этой идее и сказал Самуилу, что, попросив царя, они не тебя отвергли, они отвергли Самого Бога. В то же время, известны образцы и богоугодного царского управления, и неугодного. Опять-таки в книге Маккавейской мы можем с вами прочитать, что священное Писание и еврейский народ очень положительно отзываются о республиканской форме правления в древнем Риме того времени. Кому интересно, может об этом прочитать во второй книге Маккавея. Когда Иуда Маккавей воевал с Антиохом Епифаном, обратился за помощью к римлянам, и там проводится оценка римского варианта правления.

— Верно ли утверждение: Президента не ругать нужно, а молиться за него Богу, чтобы Господь дал ему мудрость?
— Конечно, мы имеем прямую заповедь о том, что молиться нужно за всех, кто во власти. И на Божественной Литургии священник обязательно молится за власти нашего государства, чтобы Господь послал им мудрость правления. Особенно подробно об этом говорится в Литургии Василия Великого. А ругать за глаза – какой в этом смысл?

— Выражаясь словами А. И. Осипова: «Христианство призывает к максимальной активности», однако можно ли православному заниматься политикой?
— Вообще, по-хорошему, христианин имеет возможность управлять государством. Он может быть во власти и пользоваться ей во благо других. Само по себе пребывание во власти не является чем-то губительным для духовной жизни человека. Более того, было бы замечательно, если б государством управлял человек святой жизни, который мог бы, имея духовное рассуждение, править государством так, чтобы это приводило ко благу его жителей.

— В Евангелии сказано: «Рабы, повинуйтесь господам со страхом и трепетом… как рабы Христовы… исполняя волю Божию от души». Значит, для них была воля Божия – быть рабами?
— Дело в том, что Господь не устанавливал никакой формы социальных отношений. Христос пришел спасти людей от греха, а отнюдь не для того, чтобы установить монархию, демократию или иную форму социального общежития. Раб мог спастись и свободный мог спастись, точно так же и погибнуть можно в любом состоянии. Потому апостол и призывает человека позаботиться более о своем спасении, нежели о социальном положении. Для христианина главным должна быть борьба со грехом, а не борьба с рабством или с какими-то иными формами. Когда государства стали христианскими, и вера христианская в людях укрепилась, тогда и рабство само по себе потихонечку исчезло в мире.

— Известно, что молитва обладает великой силой. Люди же часто этим средством пренебрегают. Если говорить о молитве за власть, то может, лучше поусерднее стоит молиться за начальствующих, чем на них сетовать?
— Конечно, если мы будем молиться о наших властях, и вообще, если молиться почаще, побольше и повнимательней, думаю, Господь управит нашу жизнь так, чтобы нам здесь было немножечко полегче. Все скорбные обстоятельства, будь то богоборческая власть или иные проблемы, попускаются Господом только для одной цели: чтобы отвлечь нас от каких-то земных идолов и привлечь к Нему Самому. Если же мы будем рядом с Богом, если будем верны Ему, то Господь по своей любви может послать и благоденствие, и мирное жительство.

Беседовал Андрей СИГУТИН
____________________
(1) «Несть власть, аще не от Бога: сущыя же власти от Бога учинены суть». И сие зависит от Божия Промысла, ибо Сам Бог, промышляя об общем благочинии, устроил, чтобы одни начальствовали, другие были подначальными, страх начальствующих, как некую узду, возложив на поступающих несправедливо. Должно же знать, что божественный Апостол поставил в зависимость от Божия Промысла то, чтобы были начальствующие и подначальные, а не то, чтобы начальствовал именно тот или другой. Ибо по Божию постановлению не власть притеснителей, но самое Домостроительство властвования. Если благоволит Бог, то дает начальников, почитающих справедливость. Ибо сказано: Дал вам пастыри, по сердцу Моему, и упасут вас разумом (Иер. 3, 15); и еще: Приставлю судии твоя якоже прежде, и советники твоя, яко от начала (Ис. 1, 26). Но, чтобы вразумить погрешающих, попускает Бог начальствовать и злым начальникам. Ибо сказано: Поставлю юноши князи их, и ругателие господствовати будут ими (Ис. 3, 4)» (Бл. Феодорит Кирский «Творения», стр. 189)

Митрополит Вениамин вырос в крестьянской среде и с детских лет был воспитан в духе почтения и уважения к старшим и к власти. Первым делом – к родительской, затем – к власти господ, у которых служил его отец, далее – к вышестоящей власти в духовно-учебных заведениях и, наконец, к государственной власти – в то время царской. Такое отношение митрополит Вениамин напрямую связывал со своим церковным воспитанием. В воспоминаниях он пишет: «…смиренное воспитание, которое давала нам христианская Церковь, учило нас о власти, что она от Бога и ее нужно не только признавать, подчиняться ей, но и любить, и почитать. Царь – лицо особенно благословенное Богом, помазанник Божий. Над ним совершается при коронации миропомазание на служение государству. Он – владыка над всей страною, как ее хозяин, полномочный распорядитель. К нему и его семье мы воспитывались не только в страхе и повиновении, но и в глубокой любви и благоговейном почитании как лиц священных, неприкосновенных, действительно “высочайших”, “самодержавных”, “великих”; всё это не подлежало никакому сомнению у наших родителей и у народа. Так было в моем детстве»[1]. «Можно без преувеличения сказать, – продолжал он, – что собственно Церковь и воспитывала наш народ. Семья, о чем мы говорили выше, была больше проводником и нянькою при Матери-Церкви. Вдумываясь теперь, начинаешь понимать всё больше, сколько дала она народу!»[2] Далее владыка рассказывал, как обливался горячими детскими слезами, получив весть о смерти царя Александра III, как затем, спустя десять лет, будучи уже иеромонахом, писал письмо к царю Николаю II с подписью в конце: «Преданный до смерти». И как спустя еще десять лет что-то вдруг изменилось, «что-то порвалось…» «И для меня, – пишет он, – большая психологическая загадка: как же так быстро исчезло столь горячее и, казалось, глубокое благоговейное почитание царя?»[3]. Чувство сакральности царской власти стало угасать еще до революции, но после нее исчезло безвозвратно.

“Теперь Господь допустил безбожную власть – за наше маловерие. Посему должно принять сию власть, как от Бога. И ревновать лишь о Православии”

Процесс сакрализация новой власти в России и ее признание митрополитом Вениамином происходил непросто. Особенно остро этот вопрос встал в связи с необходимостью предоставить подписку о лояльности советской власти заместителю местоблюстителя Патриаршего престола митрополиту Сергию (Страгородскому). Владыка каждый день служил Божественную Литургию и после каждой службы записывал все свои мысли, чувства и наблюдения в личный дневник. Кроме этого, он приглашал к себе на беседу русских эмигрантов разных сословий: белых офицеров, казаков и т.д. По меткому замечанию лингвиста А.А. Пановой, которая занималась исследованием дневников митрополита Вениамина, он «фактически проводил “референдум”, подсчитывая количество голосов своих собеседников “за” и “против” сохранения связей с Россией… решив поступить так, как будет угодно большинству. То есть в некотором смысле начальником, чьей воле он должен был подчиниться, выступала совокупность абсолютно разных людей, объединенных лишь тремя факторами: национальностью (русские), вероисповеданием (Православие) и нахождением в эмиграции»[4]. Вскоре владыка пишет: «Теперь Господь допустил безбожную власть – за наше маловерие: жнем, что сеяли XVIII и XIX столетия! Посему должно принять сию власть, как от Бога. И ревновать лишь о Православии. А возражают: это же не “цари” в России… Да не всё ли равно?! Конечно, всё равно…»[5] Вскоре вопрос о признании новой власти для митрополита Вениамина был закрыт. Он дал подписку о лояльности советской власти в собственной редакции, благословленной афонскими старцами, и вошел в подчинение заместителю местоблюстителя Патриаршего престола митрополиту Сергию (Страгородскому).

Отношение к государственной власти, так же как и отношение к власти священноначалия, у владыки Вениамина базировалось на их почитании и послушании. Он воспринимал это как Божию заповедь. Владыка утверждал, что «…отношение Церкви ко всякой государственной власти должно всегда покоиться на почитании ее и на весьма осторожном отношении к ней. Православие, в противоположность мирскому католицизму, не должно господствовать над государством. Наоборот, оно должно бережно хранить права светской власти. Этого требует и суть христианства, и учение Слова Божия о самобытности и Божественном происхождении светской власти. Простая мудрая деликатность: всякая власть ревнива к своим правам, с этим нужно серьезно считаться, иначе легко можно порвать нити добрых взаимоотношений, в которых должна жить для общей пользы государства и Церковь. В общем, Православная Церковь вела такую правильную линию, если же когда-нибудь она соскальзывала с нее, то в первую очередь было худо для самой же Церкви – для веры, а потом – и для государства, которое тогда начинало опасаться вмешательства непрошенного гостя»[6].

Для митрополита Вениамина ни политико-экономический строй, ни форма правления не определяли христианского отношения к власти и ее сущности. Все это было для него уже давно определено в Священном Писании словам апостола: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению» (Рим. 13: 1–2). Разъяснению этого места послания апостола Павла к Римлянам митрополит Вениамин уделял много внимания в своих трудах и проповедях, считая этот вопрос одним из важных.

На одной из лекций в Нью-Йорке его спросили, какой он строй предпочитает: фашизм или демократию. Заметим, что происходящее было задолго до начала Второй мировой войны. Владыка отвечал: «С религиозной точки зрения, ни тот, ни другой не являются полным спасением человека от яда мира; мы и сами коренное зло видим не там, где видят его фашисты и демократия – эти обе в сущности материалистические системы политико-экономического построения. По-нашему, беда и счастье, прежде всего, в нас самих, а не вне. Но относительно говоря, демократия лучше, конечно, фашизма»[9].

Всё это не означало того, что митрополит Вениамин считал необходимым равнодушно и бездеятельно смотреть на происходящее вокруг. «Безусловно, – пишет он, – необходимо искать способов улучшения в этой жизни, насколько возможно для человеческих сил. Искать энергично, добросовестно. Это и является постоянной задачей государства и государственной власти. И христианство не только не относится к земному строительству равнодушно, а, наоборот, чтит власть и благословляет ее на это строительство. Оно возвело власть до Божественного основания: “Сущие власти от Бога учинены суть” (Рим. 13: 1). “Мною цари царствуют и владетели владеют” (Притч. 8: 15). Государство и власть благословлены Богом, так как они своими путями тоже борются против разрушительного зла. Занялась с поразительной энергией этим строительством и советская власть, – добавлял владыка. – Пусть было много ошибок, жестокостей, несправедливости, гонений, но всё же и они по-своему стали созидать Россию»[10].

В этом было принципиальное различие точек зрений митрополита Вениамина и его оппонентов из числа белой эмиграции за рубежом и даже из числа его противников сегодня. Они искренно считали и считают, что новая власть была губительна для России и для Православной Церкви. И с этим, по их мнению, нельзя было мириться. Что же до народа, то если он сам допустил такую власть, то и виноват, и пожинает плоды. Таково было подавляющее настроение пишущей эмиграции, и, чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть русскую заграничную прессу тех лет.

Митрополит Вениамин, напротив, давал христианину в его деятельном отношении к власти простой пример. «Нужно молиться за власть, – убеждал он. – Кто молится, у того неизбежно отпадает недоброжелательство к тем, о ком он молится, даже может появиться доброе чувство к ним. Молитва есть вид любви – и весьма высокий, и притом всегда реальный, действенный. Сам по опыту знаю и много раз испытываю. Слава Богу, я молюсь за власти даже и тогда, когда многое нелегко для Церкви. Это – долг народа. Итак, главное – смиряться, искренно, в сердце – вот непременная задача и забота теперь, а тогда легко положиться на волю Промысла Божия в остальном… И вообще бороться против грехов всяких. На душе заслужишь мир»[11].

“’ Будьте покорны всяческому человеческому начальству’. Почему? – ‘Ради Господа’. Не ради страха, не для кор ысти, а потому, что ‘такова есть воля Божия’”

“Будьте покорны всяческому человеческому начальству”. Почему? – “Ради Господа”. Не ради страха, не для корысти, а потому, что “такова есть воля Божия, чтобы мы, делая добро, заграждали уста” обвинителей. И в этом есть настоящая, духовная свобода: будьте “свободными, а не как употребляющие свободу для прикрытия зла” души. “Всех почитайте, братство любите, Бога бойтесь, царя (тогда они были гонители) чтите”. Так учит апостол Петр».

«Как всё это просто, прекрасно, истинно, естественно для христианина!» – восклицает митрополит.

«То же самое, – продолжает он, – говорит и апостол Павел: “Прежде всего прошу совершать молитвы, прошения, моления, благодарения за всех человеков… и за всех правительствующих”. Почему опять? Ответ: для нашей же пользы; то есть чтобы “проводить нам жизнь тихую и безмятежную во всяком благочестии и чистоте”. Таков первый мотив. А второй еще сильнее и убедительнее: “Ибо это хорошо”, по существу нравственному. И еще выше и повелительнее: такое повеление наше “угодно Спасителю нашему Богу, Который хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины”.

Ну, смотрите же, – повторяет владыка, – как ясно, истинно, привлекательно! Нужно ли после этих слов разъяснить? “Такова воля Божия!” “Это хорошо и угодно Богу”. Одно лицо, выслушавшее в моей проповеди эти слова, сказало: “Я точно никогда не слышала таких слов в Писании!” А они так же стары, как христианство»[12].

Митрополит Вениамин не только словом, но и делом подтверждал свои слова о почтении, подчинении власти и молитвах за нее. Это было не только на расстоянии от безбожной власти. Но и оказавшись затем в Советском Союзе, митрополит продолжал выполнять то, о чем говорил. Хотя и чувствовал себя в крайне зависимом положении от уполномоченного по делам Русской Православной Церкви. Таковы были реалии церковно-государственных взаимоотношений. Полагая границы государственного вмешательства в вопросы церковного управления, он в своих отношениях с уполномоченными всегда видел только одно решение – смирение и терпение. 28 октября 1957 года владыка записал в своем дневнике: «Ясно было мне: нужно смиряться. И в особ[енности] перед уполномоченным. Другие все – подвластны мне, один он – начальник! Это – несомненно; это крест мой; но нужно терпеть, терпеть и терпеть»[13]. И митрополит Вениамин терпел. Хотя и был вынужден иной раз входить в конфликт с уполномоченными, отстаивая интересы Церкви, потому что здесь была уже власть Бога и Церкви, а не мирская[14]. Кесарево и Божие владыка никогда не смешивал. Но все положения советского законодательства, все предписания государственной власти владыка неукоснительно исполнял и призывал к этому других.

Уже упоминавшаяся нами выше лингвист А.А. Панова обращает внимание на то, что по линии «начальник – подчиненный» митрополит Вениамин в своих дневниках выделяет две лексемы: раб и слуга. «Лексема раб, – пишет она, – обозначает лицо, находящееся в состоянии крайней зависимости и угнетенности, лишенное прав помимо его воли. Лексема слуга обозначает лицо, служащее кому-либо по собственной воле, хотя, возможно, и отдавшееся этому служению полностью, то есть в некоторой степени лишенное свободной воли». «Кто кем побежден, тот тому и раб – появляется в тексте дневника в связи с упоминанием о советской власти, – пишет она. – В целом пример с лексемой раб отражает сложные отношения “начальник – подчиненный” в аспекте состояния абсолютной подчиненности личности тоталитарному режиму в России»[15].

Ростислав Просветов
аспирант Общецерковной аспирантуры и докторантуры им. свв. равноп. Кирилла и Мефодия;
преподаватель Тамбовской духовной семинарии

Христианство и Власть

Один из самых выдающихся православных богословов современности, протоиерей Александр Шмеман, признавался самому себе: «Я готов думать, что в этом мире всякая власть — от дьявола» («Дневники 1973—1983», М.: Русский путь, 2005). У начитанного человека тут же всплывают слова ап. Павла: «Нет власти не от Бога». И у того же апостола, как и у других, не раз говорится о страшной власти сатаны, и о том, что «мир во зле лежит». Власть, которой так много в этом мире, от которой и деваться-то некуда, была и осталась загадкой, такой же великой загадкой, как жизнь и смерть, как божественное и человеческое. Русский язык, не столь щедрый на синонимы и конкретизации, всегда толкует власть как повеление, господство, возможность подчинения, насилие. Увы, одним и тем же словом обозначаем прерогативы царя, правительства, всяческого начальства, тиранию, дьявольскую силу, вообще силу зла и вместе со всем этим владычество Бога над миром. А может быть все-таки есть власть без насилия, приказа, повеления, без подчинения? — но тогда это уместнее назвать совсем иначе: советом, укором, умудрением, а то и любовью. Таким видится Иисус Христос в Евангелии — в Его отношении к людям. Бывает, правда, срывается, но ведь не зря святоотеческое учение настаивает на том, что Он Бог и Человек, во всей полноте того и другого, настаивает, что в Нем две природы и две воли, а нет в Нем только греха.

Человек умеет запросто присваивать себе власть: «кто смел, тот и съел». Применяя силу, люди чаще всего не удосуживаются декларировать и обосновывать свою власть: «была бы сила, ума не надо» и «против лома нет приема». Государство возникло, когда некая группа людей или кто-то один всю власть, то есть в первую очередь право на силу, вменили себе, а всем остальным воспретили под угрозой наказания. Перед этим должно было укрепиться представление о праве: что-то нельзя, а что-то можно. Но почему, на каком основании тебе это можно, а мне нельзя? Потому, что не все одинаково ценны для сообщества. Ценнее тот, без которого труднее обойтись, а самый ценный, — без которого обойтись невозможно и которого некем заменить. Самое редкое качество — умение общаться с духами, особенно с божествами. А без этого, как со временем убедились люди, благополучие невозможно. Так появляются знать и царь, которые вправе применять силу, — ибо они самые ценные члены сообщества. При этом вызревает мысль, что силу дает им божество, с которым они общаются, и, более того, оно также указывает им, когда и против кого надлежит применить силу.

Правители, конечно, не терпели соперников: колдунов и колдуний, магов, вообще всех, кто претендовал на умение призывать и отвращать духов. Иногда правители их убивали, иногда делали приближенными. Став монопольными держателями воли и силы, не терпели волевых и сильных смельчаков и так называемых злодеев, то есть людей, похитивших право властей убивать и обирать. Первых старались сбыть на войну или поставить себе на службу, а злодеев казнили. Поединки, «стенка на стенку» среди своих когда-то были частью культуры. Позже властители запретили поединки и старались ограничить народные потасовки, поскольку дуэлянт узурпирует у власти право на силу, равно как любые дерущиеся, — право, принадлежащее только властителю. Институциональная власть теперь лишь одна может наказывать, отнимать жизнь, объявлять войны. Чем меньше люди зависят друг от друга, к примеру супруги, дети от родителей, работники от работодателей и т. д., тем очевиднее выделяется единственная инстанция «казнить и миловать» — институциональная власть. Этот факт затушевывается уменьшением зависимости индивидов от самой власти, — но ведь только до определенной черты.

Еще одним соперником властителей были и остались служители и последователи религиозных культов. В одних случаях властители несли бремя служения сами, в других прерогативы служителей культа строго ограничивались («Богу богово, кесарю кесарево»), бывало и так, что управление страной было целиком теократическим. Как бы то ни было, но равенства властных возможностей тут никогда не было — брали верх то одни, то другие, кроме случаев, когда религиозная и государственная власть принадлежала одному лицу. Соперничество между Римской церковью и государственными властями длилось полторы тысячи лет, немало аналогичных эпизодов сопровождало историю Византии и России; по сути такая же подоплека просвечивает в противостоянии государственных властей и религиозных движений, объявлявшихся еретическими. В России кровавый след гонений на староверов, духоборов, молокан, хлыстов, униатов и др., а в завершение и на христиан в целом, аукается до сих пор. Причем осуществляли все эти преследования, в Европе и в России, государственные власти, где-то по своей инициативе, где-то с подачи церковных священноначалий.

Соперничество государства и сугубо религиозных объединений не имело бы столь длинной и трагической истории, кабы не претензии обеих сторон на власть, вернее слишком большую власть. Вытекают же эти претензии из фатально присущей людям пракультурной страсти к превосходству, а также из того, что право на власть у служителей и последователей религиозного культа и у государственных институтов проистекает из одного и того же первоначального источника. О нем речь шла выше — это монополия на общение с духовным, в том числе божественным, миром; как мы говорили, само происхождение аристократической и царской власти было обусловлено этой монополией.

Теперь мы можем обратиться к более подробному рассмотрению заявленной темы. Кстати говоря, наименее, как нам кажется, заезженной в научной и церковной литературе. О христианстве вообще и о нашей теме в частности существует превеликое число мнений, исследований, вымыслов. Какие-то из них нам известны, какие-то неизвестны. Нам кажется, что в отношении первого тысячелетия христианской истории с точки зрения научной добросовестности наибольший интерес представляют труды Василия Болотова, Георгия Флоровского, Иоанна Мейендорфа и Александра Шмемана, а также Сергея Аверинцева. Начнем с первохристиан, с 1 по 3 век, разбросанных по обширной ойкумене Римской империи. Этого, пожалуй, будет и достаточно для основных выводов, поскольку уже тогда проблематика Церкви и Власти раскрылась с изрядной полнотой.

Вне Иерусалима иудео-христиане жили «под покровом» (Тертуллиан) окруженных языческой средой еврейских общин и исповедовали в большой мере то же, что правоверные иудеи. Для иудео-христиан Иисус Христос был прежде всего Мессией, Спасителем, Ходатаем пред Богом за Израиля, а всевластие принадлежало все-таки не Христу, а Богу, как Его понимали иудеи.

Вскоре иудео-христиане уже составляли маловлиятельное меньшинство, своего рода секту в иудаизме, а в понимании и молитвенном ощущении новых христиан Христос стал уже абсолютным Владыкой земли и неба. Мы здесь имеем в виду не столько учение апостолов, которое могли истолковывать по-разному, что имеет место и сейчас, — у нас речь о содержании той религиозности, которая, как мы в состоянии судить, была свойственна «рядовым» членам христианских общин.

Таким образом, убеждение во всевластии Иисуса Христа уже для первых христиан становится сущностным для их веры. Из этого убеждения следовало то, что Христос — истинный и верховный Бог, победивший языческих богов; ведь Он сам сказал: «Я победил мир». Это убеждение придавало смелость противиться и дерзить самому императору и его наместникам, когда те требовали публичного почитания римских богов — хранителей Империи.

Заметим, что требования такого рода не распространялись на иудеев, поскольку Рим обычно не посягал на религии завоеванных народов и на какие-то дополнения к ним. Кроме того, о религии древних евреев римляне вообще мало что знали и, возможно, считали такой же многобожной, как и остальные, но если что-то говорили о ней, то с сарказмом и презрением, подозревая что они поклоняются то ли свинье (Петроний Арбитр), то ли ослу (Тацит) и т. п. Закрытость религиозной жизни иудеев в диаспоре и то, что коренные римляне сторонились их, какое-то время оберегало и первохристиан от их вмешательства; в крайнем случае в первохристианах могли заподозрить разве что иудейскую секту, что не интересовало власти. Когда же христиане стали объединяться в самостоятельные общины, и среди них было уже мало этнических евреев, они уже не могли претендовать на принадлежность к определенному этносу, а их религия хотя бы на статус традиционной, как бы узаконенной религии. Коренное население должна была раздражать и настораживать попытка христиан утаивать свой культ наряду с весьма активным прозелитизмом. Необходимость ограждения сакрального от чужих глаз разделялась и язычниками, но то, что их считали чужими, означало, что сами христиане были чужими, а всякий чужак мог оказаться врагом. Все это — какая-то причастность к иудеям, к которым издавна относились недоброжелательно, чужой культ, не исключено что враждебным богам, вовлечение новых адептов — превращало христиан в нечто опасное и плодило о них всякие домыслы. Плиний называет христианство «безобразным и изуверским суеверием»; Тацит и Светоний называют христианство «гибельным суеверием». Положение христиан еще более ухудшилось, когда оказалось, что некоторые из них, будучи коренными римскими гражданами, всячески уклоняются от своего рода присяги Риму — исполнению обрядов, которых требовал государственный культ императоров и божеств. Мимо этого имперская власть пройти не могла и преследовала «отказников» со всею присущей ей жестокостью. Спасали гонимых только недостаточная централизация Империи, нежелание местных властей возбуждать смуты и непоследовательность имперской политики.

Причина упорства христиан в отказах приносить жертвы языческим богам и впридачу обожествленному императору, упорство вплоть до принятия мучений и смерти, мы рассмотрим позже. Что же до имперской власти, то в их понимании эта позиция христиан заключала в себе хулу на нераздельную святыню — императора и Римское государство, а это было самым тяжким преступлением против Империи.

Как известно, обожествление началось еще при Октавиане Августе, хотя как бы окольно. Сначала речь шла о культе «гения» — личного духовного покровителя и хранителя Августа, культе, который ограничивался Пергамом и Никомидией, но уже после смерти принцепса появились жрецы культа Августа в разных городах, хотя еще не в самом Риме. Но и в столице при жизни принцепса воздвигали жертвенники его добродетелям и его законам, включали его имя в песнопения в честь древних божеств. После смерти этого и в самом деле великого человека его обожествлению уже ничто не препятствовало. Наследовавший Августу Тиберий был после кончины назван богом немедленно. В дальнейшем императоры не стеснялись обоготворения при жизни. Согласно Светонию, Домициан (пятый император после Августа) начинал свои письма словами: «Так повелевает наш Господь и Бог, Домициан» (цит. по Ф. В. Фаррару).

Надо сказать, что обожествление императоров не было чем-то неслыханным. Оно без труда переваривалось народной ментальностью, так как пракультурная память свидетельствовала о том, что возглавить народ может лишь тот, кто сообщается с божествами. Согласно преданиям, таким был царь Рима Нума Помпилий, римские традиции не отвергали присвоение жреческого статуса императорам. Тот же, кому дана такая способность и прерогатива, и сам близок к роду богов, тем более после смерти, так как он посещает их чертоги и принимает их в своих погребальных домах. Первым обожествлен был Ромул, основатель Рима; после смерти его почитали под именем бога Квирина, и легенда повествует о его возвращении на землю, где он возвестил о воле богов, желавших сделать Рим центром мира. В Египте существовало довольно твердое представление об обожествлении после кончины любого достойного человека. Египетский фараон и другие восточные владыки были искони окружены богоподобными культами, а в ту эпоху культурно-религиозное влияние Египта и Востока было особенно сильным. Непосредственная связь властителей с божествами не исключала наличия самостоятельного жреческого сословия.

Не мешает принять во внимание то, как вообще понимали тогда божественность, природу божества. Абсолютно необходимым его качеством была сверхчеловеческая, не сравнимая с человеческими возможностями власть, предполагавшая не только силу, но и мудрость, в крайнем случае хитроумие. Так понимали божество и простой народ, и знатные, и интеллектуалы, хотя в присвоении божеству других качеств их понимание различалось. Например, Цицерон (согласно Лактанцию) давал следующее определение верховному божеству: «Бог, сколько мы можем постичь, есть дух свободный, изъятый их вещества, бессмертный, всеведущий, дающий всему движение». Простолюдин же видел в божестве, вероятно, лишь неимоверные возможности действования, но у каждого бога в известной области и в более или менее очерченной местности. Следовательно, во властителе, обладавшем аналогичными прерогативами, пусть и в умеренной степени, естественно было усматривать нечто сверхчеловеческое и божественное. Важна еще такая особенность божества, как непрямое применение силы в отношении людей, вообще всего того, что не относится к роду божеств: бог не опускается до наказания своими руками и избегает подачи благ из своих рук; оставаясь невидимым, он насылает беды (вроде египетских казней — в Библии) и ниспосылает блага (вроде манны небесной в той же Библии), используя для этого что-то природное, явное и ощутимое. Как правило, аналогично поступает и властитель — его повеления исполняют другие. Сакральное всегда отделено — иначе это не сакральное. Некоторая отчужденность божеств от мира, от людей присутствует во всех достаточно развитых религиях; в первоначальных религиях божества гораздо ближе к людям.

Указанные черты божественности, в известной мере, христиане приписывали и Христу, что естественно. Однако бросаются в глаза и существенные отличия. Следуя за рассказами евангелистов, мы видим, как Он сам — непосредственно — излечивает болящих и совершает чудеса, как Он живет рядом с обычными людьми, ест с ними, говорит с ними, когда же наступает роковой день, добровольно отдает себя в руки своих врагов, воскресает после смерти, снова является ученикам и у них на виду возносится на небо. Однако, самое главное, уже будучи невидим, продолжает поддерживать, утешать, творить чудеса и более того, — несмотря на ярость врагов, умножает верных Ему, готовя торжество новой веры. Одни ждут скорого конца неправедного мира и воцарения мира Божия, другие — обращения в христианство всех язычников, — но как бы ни повернулась судьба Империи, к погибели или к преображению, это будет торжеством новой веры и свидетельством могущества Христа. В действительности оба пути поразительным образом соединились: языческая Империя сгинула, и на ее обломках возникла Империя христианская, хотя она отнюдь не была Царством Божием.

И развитое язычество и христианство несли в себе два начала: древнейшее мирочувствие земного присутствия божественного и более позднюю религиозность — надмирность божественного. В язычестве это «противоречие» снималось связью божеств с природными стихиями и человеческой деятельностью — с одной стороны, и олимпийской надмирностью тех же божеств — с другой стороны; в христианстве то же «противоречие» снималось в двух природах Христа — человеческой и божественной, — в том, что Он есть Сын Божий и вместе с тем Сын человеческий. А всевозможные споры по этому поводу, вылившиеся в разные «ереси», ставшие чуть ли не постоянным предметом обсуждения на имперских соборах, плодили разные толки уже среди первых христиан, но еще не разделяли их так категорично.

Единство первохристиан было, конечно, далеко не полным, не всесторонним и ни в коей мере не исключало полемик, разноречий, иногда даже горячей брани, — особенно между христианами, жившими в разных местах; историкам Церкви хорошо известны долгие несогласия между христианами антиохийскими, александрийскими, иерусалимскими, римскими и т. д. И все же несогласия не вели к бесповоротному разрыву, еще и потому, что ему препятствовала полная самостоятельность возглавляемыми епископами общин: каждая из них воплощала в себе всю Церковь.

К тому же их соединяло нечто очень существенное — душевная расположенность, а иногда очень глубокое чувство ко Христу и вера в единственность Его верховной божественной власти, соединяло реальное наличие в них одного и того же Духа, незримо сближавшего их всех со Христом и зримо между собою в их общинах. Любое сообщество, малое или большое, связанное какими-то общими интересами, целями, обязанностями, с самого начала поддерживается общим духом, питающим чувство взаимности, без которого все прочие связи ненадежны. Это чувство сродни тому, что Леви-Брюль называл партиципацией, Л. Н. Гумилев — комплементарностью, то есть дополнительностью. Характер, манера общения, нравственные устои людей, живущих в одном сообществе, как-то зависят от его общего духа, который иногда «объективируется» в божество или в группу божеств. Надо, однако, подчеркнуть, что в этом христианские общины отличались от других, местных и этнических локусов — отличались совершенно иной природой Божества: Христос не просто снисходителен к людям, готов им помочь, — Он их по-настоящему любит. Эта основа их духовно-душевного единства позволяет также понять отвращение и непримиримость многих из них к господствовавшему многобожию и отказ воздавать богам почести, включая жертвоприношения.

Можно предположить, что таковая позиция определялась не только реальной жизнью во Христе, но в известной мере вытекала из пракультурных установок, мифологем, интуиций, свойственных еще доисторической древности. Когда родовое или племенное сообщество обретает сплоченность, это, как мы уже отмечали, свидетельствует о том, что в каждом члене сообщества или в большинстве его членов присутствует некий общий дух. Это может быть природный дух, исходящий из растений, животных, земли, небесных светил, вообще любых природных объектов, но это может быть и внеприродный дух. Каково бы ни было его происхождение, благодаря явной и немалой силе, с которой он сближает людей, он «объективируется» в определенное имя и какие-то материальные формы, иногда персонифицируется. Его чтут, ему поклоняются, его стараются удержать — это родовой или племенной бог. Остатки такой мифокультуры заметны в тотемизме. Если богов было больше одного, особо чтимых богов старались иметь поменьше. Тут действовала простая логика, так как сила племени, то есть сила его богов, полагалась конечной: чем больше богов, тем меньше сила каждого из них. Апологет христианства Лактанций (4 в.) выставляет против многобожия и такой аргумент: боги могут противиться желаниям друг друга и соперничать из-за ограничений их власти — порядка в мире и в отдельно взятом народе тогда не будет. Историками религий давно обнаружены подобные представления.

В глазах племени верховный бог может выглядеть «вселенским», поскольку само племя чаще всего полагает себя «центром мира». Что же до сохранения родо-племенной идентичности, то она возможна лишь при условии ограждения от иных племенных духов, что достигается враждой и отвращением к иноплеменникам, к их обычаям и божествам, защитой от них своего места обитания, сокрытием обрядов поклонения и т. д. И ни при каких условиях нельзя чествовать иноплеменных богов, особенно приносить им жертвы, поскольку это ведет к их усилению и, следовательно, к сравнительному умалению силы своего божества.

В народной ментальности вся эта мифокультура, конечно, не была представлена в виде твердого знания. Это были скорее архетипы, пракультурные установки и т. п. В той или иной степени они проросли и сжились с культурой, религией, менталитетом каждого народа, в том числе сообщества первохристиан. Среди них царило убеждение в том, что верность Христу, упование на Его благодетельную силу несовместимы с почитанием других богов. Если бы император не обожествлялся и не претендовал на неограниченную власть, возможно, ему бы и оказывали знаки послушания, — но религиозный культ императора, при всей его формальности, все больше утверждался.

Вера во всевластие Христа — один из важнейших устоев христианства. Об этом ясно говорилось в Евангелиях и затем стало догматом. Но такие понятия, как «всевластие», «всемогущество» по буквальному смыслу абстрактны и имеют скорее риторический оттенок. Древнейшая интуиция и связанное с нею представление о конечности божественной власти, равно как и человеческой, о чем говорилось выше, более доходчиво и убедительно, если иметь в виду не таких людей как Платон, Цицерон или Лактанций, а не шибко мудрствующий разноплеменный народ, составлявший первохристианские общины. Поэтому для такого народа единственность Бога и Его сила были взаимосвязаны. Таким образом, вера в могущество Христа опиралась не столько на учительные тексты, сколько на живое исповедание Его как единственного Бога и избегание того, что могло добавить силы другим богам.

Мифологема ограниченности божественной силы указывала два альтернативных пути расширения божественной власти в целом: умножение богов или свертывание их пантеона до одного. Религиозная история действительно двигалась этими путями: эпоха первых веков характеризовалась активным привлечением чужестранных божеств и, одновременно, распространением единобожного христианства; как мы знаем, победило последнее.

В течение первых трех веков с начальным довеском четвертого, особенно во 2 и 3 веках росло число мучеников за веру. Именно мученики — их подвиг, их кровь, их бесстрашное исповедание Христа, готовность и даже желание умереть за Него — не дали христианам необратимо разойтись в прениях, рассеяться, сохранили и укрепили Церковь. Именно мученики явили собою душеспасительную власть Христа на небе и на земле, точно так же, как Его собственные муки и смерть на Голгофе и Его воскресение из мертвых — этим смерть и в самом деле была побеждена, был побежден сильнейший враг человечества и всего живого. И следом за Христом победу над смертью одержали мученики, замостив своими останками дорогу в Царствие Божие всем христианам.

Мы имеем в виду обычай совершать богослужение и евхаристию на их телах и могилах. В сущности, этот обычай действует и сейчас, поскольку литургии (мессы) служатся только на мощах святых. Понятие святости в ту эпоху отличалось от более позднего времени. Община, духовно и нравственно отделенная от мира и находящаяся в общении со Христом — это община святых. Мученики же — это как бы сверхсвятые, обоженные, так как представляют собою жертву Христу, а жертва, принятая божеством, сама проникается божественностью. Это знали и язычники. Отвращение, которое христиане питали к языческим божествам, было особенно острым у мучеников, что и приводило их к смерти. Некоторым из них был настолько непереносим окружавший их языческий мир, что они больше не хотели в нем жить; Игнатий Антиохийский, схваченный язычниками, писал друзьям: «Я не хочу больше жить этой земной жизнью. » По мере того как росла численность христиан и молитвенных мест, возникала все более настоятельная потребность в священных мощах, поэтому, вопреки прежним запретам, останки извлекались из могил и расчленялись. При этом обнаружилось, что чудеса и знамения совершались даже там, где пребывали совсем небольшие частицы мощей, одежд и предметов, принадлежавших мученикам.

Несколько слов о житиях святых. Александр Шмеман пишет: «Известно, что христиане с самого же начала возлюбили своих мучеников совсем особенной любовью. А эта любовь разукрасила всевозможными узорами сухие и часто слишком короткие описания мученических подвигов, дошедшие от древности» («Исторический путь православия»). В житиях и в самом деле встречаются удивительные и неслыханные вещи вроде перелетов за тысячи километров, хождений со взятой под мышку отрубленной головой, спокойное перенесение страшных пыток и т. п. Но ведь и в Новом Завете описываются такие невероятные вещи, как накормление тысяч людей несколькими корзинами со съестным, превращение воды в вино, скольжение по воде, не говоря уже о почти мгновенных исцелениях застарелых параличей, слепоты, немоты и т. п. А воскрешение Лазаря, от которого «уже смердило», воскресение из мертвых самого Иисуса Христа? Чудеса вызывают недоверие потому, что не укладываются в известное нам и возможное в рамках того, что мы знаем. Но разве наше знание является исчерпывающим, разве наука и техника не предъявляют нам того, что еще совсем недавно посчитали бы чудом? А научные теории, утверждающие невозможность чего-либо, разве не отвергаются другими теориями и экспериментами? И неужели божества, а тем паче Бог — Творец мироздания, ради того чтобы не было сомневающихся, должны согласовывать свои деяния с теми знаниями, которые в данный момент считаются достоверными?

Если сравнивать первохристиан с последующими поколениями верующих во Христа, то осмысление ими религиозного опыта заметно разнится. В культуре и ментальности первохристиан, как мы выше отмечали, еще слышались отголоски древнейших архетипов и воззрений, равно как не могли быть преодолены влияния со всех сторон окружавшего их языческого мира. В соответствии с ними всевластие Христа понималось обычно не в том смысле, что эта власть распространяется на все на свете и не имеет ограничений. Его всевластие понималось скорее так, что сверхчеловеческие возможности доступны только Ему одному, а потому все прочие божества, духи, маги, всякие любители властвовать, ежели они и имеют сколько-то власти, то она всегда может быть посрамлена Христом. Ибо, повторим его собственные слова, — «В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир» (Иоан. 16, 33).

В последующем Его всевластие понимали более прямолинейно, — как власть безграничную. Этот теологумен позволял как бы оправдывать зло, даже деяния сатаны, поскольку всегда можно сказать, что Бог по своей воле «попустил» ему их совершать. Победы и бесчинства ордынцев на Руси летописцы-монахи объясняли тем, что Бог попустил это «за грехи наши». Тот же теологумен классически точной формулой выразил Гете в «Фаусте», где Мифестофель говорит о себе: «Часть вечной силы я, / Всегда желавшей зла, творившей лишь благое».

Впрочем, не все первохристиане придерживались первой позиции, и не все последующие христиане исповедовали вторую позицию. Из Библии видно, что подобная двойственность присутствовала в ветхозаветной религии евреев, и ее следы можно обнаружить в античной философии.

Как бы, однако, ни осмыслять всевластие Христа, в отношении к Нему просматривается еще одно раздвоение. Может ли верующий считать, что, поскольку он христианин, его человеческая власть уже в силу этого направлена на благие цели, на исполнение истинной воли Божией? Одни так не думают, другие именно так и считают, приписывая себе, в сущности, богоподобие; ведь богоподобны же святые. Наверное, было и сейчас существует немало христиан, разных званий, конфессий и разного происхождения, воля которых и в самом деле следует воле Божией. Но для кое-кого тут есть соблазн — соблазн богоподобия. Подвержены ему, в первую очередь, властители, список которых начинается с некоторых римо-византийских императоров, включает множество церковных владык, и еще больше так называемых простых верующих, — впрочем, список этот известен только Богу, а нам суждено лишь спорить о его содержании.