Что такое удивление с точки зрения философии

Как найти верную дорогу к счастью и мудрости

Философия и психология связаны гораздо теснее, чем это кажется на первый взгляд.

Часто, говоря «психология» многие мудрые люди подразумевают-то на самом деле «философию». А скрываются они, чтоб не отпугнуть жаждущего счастья и мудрости.

Что пожелаешь, если «Философия» в 20-ом (и 21-ом) веке предпочитает называться «Психология»? Дама имеет право на свои капризы, дама имеет право сменить фамилию.

Итак, приступим к рассуждению на животрепещущую тему: как нам найти верную дорогу к счастью и мудрости?

Я раскрою свои карты сразу: чтобы стать «мудрыми и счастливыми» нам нужно научить себя — удивлению, научиться удивляться.

А теперь — доказательство этого тезиса+ уточнение самого термина «удивление».

Как известно, рождение древнегреческой философии стало толчком к рождению науки как таковой, к рождениюнаучного способа осмыслять наш мир и происходящие в нём процессы.

Потому что философия — это функция работающего сознания. Ключевое слово — работающего.

И только затем уже — философия и наука породили и всю нашу цивилизацию, благодаря которой Вы сейчас сидите в интернете и читаете то, что Вам интересно, а не лежите под одеялом в холоде и темноте, не только экономя сальные свечи, но и отбивая их с боем у голодных мышей.

Ну. а что же породило — саму философию? А ответ — в названии статьи. Кто придумал сей афоризм?

Это — Аристотель. Это он — думал-думал и надумал: что началом всякого философского рассуждения является — акт удивления.

Человек же, лишённый способности удивляться, никогда не станет не то что философом (это никому особо не нужно, потому что малопривлекательно и непонятно).

Не умеющий удивляться человек никогда не станет ни учёным, ни просто мыслящим субъектом. А значит, будет всю свою жизнь тупо «мести двор», как твердили нам наши мамы, папы и бабули. не так ли, Читатель? Более того, «мести двор» будет всё его общество и государство, состоящее из людей, которым не привита в обязательном порядке — культура удивления.

Вот лежит дохлая кошка. Она ничему не удивляется, потому что она — дохлая и у неё уже всё в прошлом. Так или примерно так рассуждал тогда Аристотель.

Друзья! Не будем дохлыми кошками! Будем учиться удивляться сами и учить удивляться наших детей и маленьких внуков, пока они не выучились жевать презрительно жвачку, засунув руки глубоко в карманы.

Ну а теперь — мой подвох.

Я как часть этого мира не могу отказать себе в удовольствии тоже вызвать у Вас некоторое удивление.

Вы думаете, что удивляться- это просто, да? Вы думаете, что Вы знаете, что такое удивление? Вы думаете, что Вы умеетеправильно удивляться и всегда удивляетесь тому, чему надо?

Так вот, я Вас разочарую.

Вы вряд ли умеете удивляться правильно. Вы, скорее всего, всю жизнь удивляетесь не тому.

А я сейчас расскажу — что такое настоящее и правильное удивление. Удивление, которое ведёт к счастью и к мудрости. (если Вы помните цель наших рассуждений).

Внимание! Нам с Вами предстоит изучить короткий конфуцианский свиток, где древними китайскими учёными и философами было чётко написано поучение-рассуждение о том, что

Однажды некий китайский обыватель сидел в компании дружков и выпивал. Вдруг он заснул.

Никто не обратил на это внимания, но парень не просыпался. Через некоторое время он (в состоянии некоего транса) встал, взял цитру — струнный китайский инструмент, и стал петь, аккомпанируя себе на этой цитре.

Потом парень вернулся на своё место, проспал ещё три часа и когда проснулся, то не поверил в то, что ему рассказали друзья про его поведение.

Потому что этот обыватель никогда не пел песен и вообще не умел ни на чём играть.

Через какое-то время история повторилась.

Оказалось, что в сомнамбулическом состоянии этот китаец умеет ещё и довольно сносно вышивать шёлком пионы, декламировать стихи, отгадывать числа и делать достаточно сложные акробатические трюки.

Вскоре слава о «спящем» пошла по всему Китаю. Молодой китайский обыватель прославился и теперь как звезда встречался со всеми, кто пожелает.

А как же: всему Китаю была охота «на говорящую собачку посмотреть».

И вот как-то в эту провинцию, которая была родиной нашего героя, приехал прославленный мудрец и философ своего времени — Сыма Гун.

Наш «феномен» уже готов был встретиться и с этим великим человеком, но. Сыма Гун не проявил к встрече никакого интереса и сделав свои дела — покинул город, так и не повидавшись с обладателем редкого дара.

Внимание, вопрос: Почему же так поступил великий мастер философии и великий человек Сыма Гун?

Вот что говорит об этом древний китайский комментатор-монах:

«Слава лунатика, гуляющего ночью по крышам, выходит за пределы родного города не во всякие времена, а только в эпоху кризиса и упадка. В лучшие времена такая слава не покидает пределов его семьи».

А вот, что добавляет к его словам другой китайский философ:

«Мы любим собирать факты о похождениях разного рода лунатиков. Но ведь намного меньше известно о том, что вообще происходит с человеком во сне. Воистину удивительно, что никто не удивляется обычному сну, предпочитая пересказывать истории про лунатиков.

Между тем, если бы удалось разрешить загадку сна как такового, то и случай же с лунатиком, играющем на цитре, разрешился бы сам собой!»

Мысль древней философии конфуцианства сводится вот к чему: человек, чьё удивление вызывают лишь отклонения от нормы, тогда как естественный ход вещей оставляет его равнодушным — такой человек слеп и глуп. Ему никогда не откроется истина, и — следовательно, он никогда не обретёт верного пути к счастью.

Так говорит древняя китайская — философия.

А вот, что примерно говорили древние китайские мастера искусства:

(в моём кратком пересказе)

Легенда рассказывает, что молодой китаец играл на цитре во сне — сносно.

Обратите внимание на слово — сносно. Из-за чего разгорелся весь сыр-бор?

Из-за того, что кто-то играл довольно посредственно на музыкальном инструменте?

Но ведь если мы вдруг захотим послушать музыку именно какмузыку, а не как трюк, то мы скорее всего отправимся на концерт известного исполнителя, который будет играть отнюдь не во сне.

Но разве из-за этого его искусство будет достойно меньшего восхищения?

И ещё один пример приводят древние китайские философы и знатоки искусств

В некое время был художник, который забавы ради выучился рисовать, зажав кисточку в пальцах ног.

Все тогда устроили паломничество к нему и сообщали, что хризантемы, которые он рисует, «похожи на настоящие».

Нет сомнения, что тот человек, который для забавы выучился рисовать ногами, рисовал «похожие» хризантемы.

Но ведь любители живописи любуются не его творениями, а .

творениями мастеров, державших кисть — в руке и рисовавших — сердцем.

Запомним эту мысль. Самое достойное удивления (и подражания) искусство — это то искусство, которое творится именно так, как описано выше.

Удивление правильное и удивление неправильное;

Философия и суета.

Конфуцианские мыслители внесли этой своей притчей большую толковую коррективу в афоризм Аристотеля.

Аристотель (напомню) сказал, что начало всякой философии есть удивление.

А китайцы знали нюансы этой темы.

Они сказали нам, что философия — это форма правильногоудивления.

Именно поэтому великий человек Сыма Гун отказался встречаться с юношей-феноменом.

Просто он отказался поощрять ложную форму праздного любопытства.

Ведь эта форма не приводит нас ни к мудрости, ни к счастью. Она лишь временами приводит нас в какой-нибудь балаган, где билетёр требует с нас немалые деньги за входной билет на довольно глупое шоу.

Елена Назаренко

© www.live-and-learn.ru — психологический портал центра «1000 идей»

Авторская разработка центра — методика работы с бессознательным с помощью психологических карт. Подробнее.

Философия начинается с удивления, и это настоящее удивление не тому, что чего-то нет. Скажем, нет справедливости, нет мира, нет любви, нет чести, нет совести и т. д. Не этому удивляется философ. Философ удивляется тому, что вообще что-то есть. Ведь удивительно, что есть хоть где-то, хоть когда-то, хоть у кого-то, например, совесть. Удивляет не ее отсутствие, а то, что она есть. Не отсутствие чести удивительно, а то, что она есть. Или не отсутствие морали. То есть удивительно то, что есть нечто. Что под этим понимается? — Порядок. Нечто упорядоченное. Удивительно, что есть нечто, а не хаос. Потому что должен был бы быть хаос.

В чем заключается философский принцип автономии?

В философии автономия — самостоятельное бытие, определяемое собственным разумом и совестью (Кант); способность личности как морального субъекта к самоопределению на основе собственного законодательства. Необходимость автономии была осознана уже в античности Демокритом и Сократом. Как всеобщий принцип поведения автономия провозглашена Лютером, выступавшим против авторитаризма римско-католической церкви.

Проблема автономии была этически осмыслена Шефтсбери, Хатчесоном, а в теоретически последовательной форме Кантом (автономная этика).

Моральная автономия позволяет, сохраняя человеческое достоинство и ответственность, быть свободным от произвольных социальных установлений, диктата власти и не терять самообладания перед лицом стихии, недуга или угрозы смерти.

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском:

Лучшие изречения: Для студента самое главное не сдать экзамен, а вовремя вспомнить про него. 9116 — | 6863 — или читать все.

193.124.117.139 © studopedia.ru Не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования. Есть нарушение авторского права? Напишите нам | Обратная связь.

Отключите adBlock!
и обновите страницу (F5)
очень нужно

Глава третья. Философское удивление

Некто[9]совершенно справедливо заметил однажды, что философия начинается с uanmazein, философскогоудивления.Те, чье сознание не посещается время от времени этим в высшей степени своеобразным и особенным состоянием, в которое мы иногда погружаемся помимо нашей воли, не имеют никакого отношения к философии — об этом, впрочем, им не следует особенно сожалеть. Нефилософская и философская ориентации допускают весьма четкое разграничение, в то время как промежуточные формы едва намечаются. Первая воспринимает все происходящее в его самой общей форме как само собой разумеющееся и побуждается к удивлению лишь конкретным содержанием, посредством которого случившеесясегодня здесьотличается от случившегосявчера там.Вторая же, напротив, воспринимает как удивительное именно общие черты всех переживаний, которые совершенно общим образом характеризуют данное. Можно даже сказать:сам факт переживания и обнаружения вообщеощущается как первый и глубочайший повод для удивления.

Мне кажется, что этот второй род удивления, истинное происхождение которого коренится в сомнении, сам по себе весьма удивителен!

Обычно удивление или изумление возникает в томслучае, когда состояниеотклоняется от обычногоили на том или ином основании ожидаемого. Однако наш мир предъявляется нам один-единственный раз. Мы лишены какого-либо предмета сравнения, и поэтому неясно, как подойти к нему с каким-нибудь определенныможиданием.

И тем не менее мы удивляемся, находим для себя загадки, не зная, каково должно быть состояние, чтобы не повергнуть нас в изумление — как должен был бы быть устроен мир, чтобы не задавать нам загадок?

Еще острее, чем при этом общем uanmazein, выступаетотсутствие объекта сравненияпри противопоставлении философскогооптимизмаи философскогопессимизма.Как известно, существовали философы, объявлявшие, что наш мир устроен в высшей степени плохо и погружен в печаль, и другие философы, которые объявляли его лучшим из всех миров[10]. Но что сказали бы мы, если бы человек, в течение всей жизни ни разу не покидавший своей родной деревни, вздумал бы охарактеризовать тамошний климат как исключительно жаркий или как исключительно холодный!

Феномены оценки мира, удивления и отыскания загадок, касающиеся не конкретных сторон явлений, а явлений вообще и навязанные нам не тупицами, а людьми, одаренными высшей способностью к мышлению, указывают, по-моему, на то, что в переживаемом нами существуют отношения и связи, которые, по крайней мере, в настоящем времени, не могут быть поняты в своей общей форме ни на основе формальной логики, ни, в еще меньшей степени, посредством точного естествознания: отношения, которые все снова и снова направляют нас к метафизике, т. е. к выходу за пределы непосредственно познаваемого, несмотря на то что мы располагаем свидетельством ее гибели со столь авторитетной подписью[11].

Глава четвертая. Проблема «я — мир — смерть — множественность

Если представление, согласно которому тело подобно дому, где обитает душа, оставляющая его после смерти и существующая уже самостоятельно, условиться с самого начала считать наивной детской фантазией, которую следует отбросить без дальнейшего обсуждения, то одна из основных проблем, если не самая основная, без устранения которой натиск метафизики окончательно не иссякнет, может быть кратко охарактеризована следующим образом.

Рассмотрим четыре вопроса, на которые в их совокупности нельзя ответить какой-либо удовлетворительной комбинацией «да» или «нет» и которые скорее образуют замкнутый круг.

1. Существую ли «Я»?

2. Существует ли мир помимоменя?

3. Прекращается ли «Я» с телесной смертью?

4. Прекращается ли мир вместе с моей телесной смертью?

Если «Я» принимается, то фактами физиологии твердо обоснована столь безусловная внутренняя связь всех ощущений этого «Я» с материальными процессами собственного тела,что не остается никакого сомнения в распаде «Я» вместе с разрушением тела. Далее, столь же несомненна недопустимость предположения о существовании наряду с «Я» мира, поскольку и то и другое состоят изодних и тех жеэмпирических «элементов», а именно тех, благодаря которым возникает само название «мир», из таких же,без остатка,элементов, которые принадлежат также и «Я». Во всяком случае нечто, называемое миром, есть часть комплекса «Я», а мое тело лишь часть мирового комплекса. Таким образом, то, что называют миром, должно исчезнуть в результате разрушительного удара в ничтожно малой части этого самого мира, части, которую мир, наряду с ней, содержит в миллионах экземпляров — ужасающая бессмыслица!

Если, напротив, принять толькомир, то исчезнет, конечно, основание, на котором покоилось предыдущее утверждение о том, что мир прекращает свое существование вместе с разрушением моего собственного тела, однако возникает парадокс, отмечавшийся до сих пор, как мне кажется, лишь в древнеиндийской философии санкхъя.

Даны два человеческих тела «А» и «В». Если «А» попадает в некоторую внешнюю ситуацию, то появляется определенная картина, например, вид на сад. «В» в это время должен находиться в темной комнате. Если теперь в темную комнату попадает «А», а «В» помещается в прежнюю ситуацию «А», то уже нет никакого вида на сад, он совершенно темен (именно потому, что «А» — мое тело, а «В» чье-нибудь другое). Противоречие очевидно потому, что для этих явлений, рассматриваемых в общем и целом, отсутствуетдостаточное основание не в меньшей степени, чем для опускания одной из двух одинаково нагруженных чашек весов! Разумеется, это единственное тело отличается от всех остальных и во многих других отношениях. Оно постоянно видится под совершенно особым углом зрения. Только оно способно произвольно двигаться или, иначе говоря (мы вернемся к анализу воли позднее), оно единственное, для которого почти с полной достоверностью предсказуемы определенные движения с момента их возникновения. Только его повреждения болят. Из всех этих характерных свойств мы могли бы выбрать одно в качестве достаточного основания для других. Но, для того, чтобывообщемыслитьоднотело выделенным среди всех остальныхсовокупностьюсвоих характерных особенностей, нет оснований. Это было бы равнозначно тому, как если бы мы настоящую вполне уловимую душу — «Я» — представили себе пространственно-материально находящейсявнутриэтого выделенного тела, отличающегося от всех остальных. Но такое наивное представление мы с самого начала отклонили как недискуссионное.

В сущности мы встречаемся с этой же трудностью, правда в совершенно ином освещении, при следующем известном рассуждении, причем большая часть истинно философских проблем вообще, если не все они, сводятся именно к этому центральному пункту.

Рассмотрим любое мыслимое ощущение, например, определенное дерево. Очень многие философы утверждали, что следует отличать ощущение, которое человек от дерева получает, от самого дерева или дерева «в себе». В качестве причины указывают на ту наивную точку зрения, согласно которой не само дерево внедряется в наблюдателя, а лишь исходящие от него воздействия. С этим можно, пожалуй, согласиться, исходя и из несколько более развитой точки зрения, поскольку в настоящее время мы уверены в том, что дерево мы наблюдаем тогда, и только тогда, когда в центральной нервной системе наблюдателя разыгрываются определенные, в деталях совершенно неясные нервные процессы. Можно, однако, с уверенностью утверждать, что если бы мы даже представляли себе эти процессыво всех деталях, то, тем не менее, не могли бы их назвать ни деревом, ни ощущением дерева, ни наблюдением дерева. Справедливо ли, следовательно, говорить, что мы принимаем эти процессы — непосредственный субстрат восприятия и мышления — за истину? Конечно нет, иначе мы не находились бы в таком скверном, безнадежном незнании о них. Что же принимаем мы за действительность, и где находится это ощущение дерева, которое мы должны отличать от дерева самого по себе?

Простой и радикальный выход из этоготрудного положения нашли Э. Мах, Р. Авенариус, В. Шуппе и др., и сводится он к следующему. После того как Кант установил, что «дерево в себе» не только не обладает цветом, запахом, вкусом и т.д. (это знали еще англичане), но и то, что оно целиком относится к сфере «вещь в себе», которая во всех отношениях и в каждом из них должна быть для нас непостижима, мы можем утверждать определенно, что эти вещи в себе лишены для нас какого-либо интереса, что мы можем, если это необходимо,не принимать их во внимание.Тогда в сфере вещей, интересующих нас, дерево во всяком случаеналичествует,и мы можем этоданное содинаковым успехом называть деревом или ощущением дерева — первое предпочтительно исключительно в интересах краткости! Это единое дерево и есть единственно данное, оноодновременнои дерево физики и дерево психологии. Существуют, как уже отмечалось,одни и те жеэлементы, образующие и «Я», и внешний мир, и в различных комплексах обозначающие иногда составные части внешнего мира — вещи, иногда составные части «Я» — восприятия и ощущения. Упомянутые выше мыслители называют это восстановлением естественного представления о мире или утверждением наивного реализма. С его помощью устраняется множество проблем, в частности известное Ignorabimus Дюбуа-Раймона: как восприятие и сознание могут возникать из движения атомов?

Как, однако, обстоит дело, если перед упоминавшимся деревом я стою не один, и на основании обмена мнениями обнаруживаю с достаточным основанием, что все мы воспринимаем это дерево одинаково? Я должен допустить в таком случае, что один-единственныйкомплекс элементов — дерево — одновременно является составной частью многих сознании, принадлежит одновременно многим «Я» и является для нихобщим.Заметим: не общийобъектвосприятия, аобщая составная часть восприятия.Фактически ни один из упомянутых выше мыслителей не возражал против такого следствия, на первый взгляд несомненно своеобразного. Мах утверждает, например (Analyse der Empfindung, 3 AufL, S. 274), что он «не делает никакого существенного различия между своим ощущением и ощущением кого-нибудь другого.Одинаковые элементы» —подчеркнуто в оригинале — «связаны во многих узловых точках Я». Авенариус также и особенно Шуппе высказывались в том же смысле. Так, например, Шуппе (В Avenarius. der menschliche Weltbegritt. 3 aufl., S. 155): «Я постоянно наиболее ревностно подчеркиваю следующее: хотя некоторое содержание сознания является в этом смысле субъективным, но не все, скорее часть содержания сознании многих «Я» может быть не просто качественно одинаково, но в строгом смысле есть их общее. Оно должно быть и действительно является их общим содержанием, подобно числовому тождеству».

Уже этот вывод, хотя он и единственно последовательный, поражает нас, европейцев, своею странностью потому, что мы уже значительно отошли от того, что Мах и Авенариус называют наивным реализмом и привыкли, хотя это и ничем не доказано, думать, что ощущение, восприятие, мышление каждого индивидуума есть строго ограниченная сфера и что эти сферы не имеют между собой ничего общего, не перекрываются и не только не оказывают друг на друга взаимного влияния, но, напротив, исключают друг друга. Повседневный опыт свидетельствует скорее о прямо противоположном. Я придерживаюсь мнения, что представление о совершенно общих элементах сознания многих человеческих индивидуумов, взятое само по себе, не содержит еще ничего, что находилось бы в противоречии с ним самим или с другими известными опытами, что посредством этого представления в гораздо большей степени восстанавливается то положение вещей, которое для истинно наивных людей существует на самом деле. Было бы слишком большим ограничением понимать, эту общность исключительно как «чувствительное восприятие, вызванное» у многих лиц наблюдением одного и того же «внешнего объекта». Разделяемые многими мысли, когда люди думают действительно одно и то же, что в практической жизни встречается гораздо чаще, чем в науке, суть действительнообщие мысли; они наличествуютв первую очередь.Основанные же на подсчете числа мыслящих индивидуумовстатистическиеданные о распределении мнений, ввиду сказанного выше, лишены какого-либо смысла.

Действительный парадокс встречается нам снова на том же самом месте, где мы расстались с ним выше. Представление об элементах, взаимосвязанных во многих точках переплетения различных «Я» и по большей части этим «Я» общих, хорошо и просто лишь до тех пор, пока мы сами отвлекаемся от нашего действительного частного «Я» и, подобно мировому божеству, оказываемся всего лишь безучастными наблюдателями. Как только, однако, я вспоминаю, что и я сам являюсь одним из этих,многих «Я», вся эта конструкция из элементов представляется постоянно и неизменно в высшей степени несимметричной и произвольной перспективе и напрашивается вопрос: чем же все-таки выделено этоодноместо из точно таких же и т. д., именно так, как это было описано выше.

Платон и Аристотель говорили, что начало философии-удивление. Объясните это высказывание

Цель воспитания Аристотель формулирует следующим образом: воспитание, как и всякое искусство, имеет в виду восполнить недостатки природы.

Воспитание юношества должно быть делом общественным; будущие граждане должны одинаково уметь повелевать и управлять, повиноваться .и подчиняться.

Учить следует не только тому, что полезно и необходимо, воспитание свободного человека должно преследовать также другие, более сложные задачи — развивать высшие интересы, эстетические и умственные.

Учебные предметы, согласно Аристотелю, суть грамота, музыка, графика и гимнастика; последней, впрочем, он не советует слишком увлекаться и считает излишним стремиться к развитию силачей и атлетов.

Музыке придает он большое значение в деле воспитания и говорит, что назначение музыки — облагораживать настроение.

Удивительно, что в настоящее время музыка не играет никакой роли в воспитании.

Никто не подозревает ее могущественного влияния в деле воспитания чувств, хотя, казалось, каждый мог бы составить о нем понятие, анализируя ее действие на настроение своей собственной души.

Аристотель утверждает, что музыка приучает нас испытывать то или другое чувство, развивает и укрепляет последнее. Это и делает ее незаменимым средством в деле воспитания чувств.

До Сократа философия состояла в объяснении явлений природы.

Сократ же первый обратил все свое внимание на изучение явлений человеческого духа, углубился в себя и из этого источника почерпнул всю свою мудрость.

Платон, следуя тому же направлению, дошел до предела того, что может создать ум человеческий своими собственными средствами без всякого знания действительности.

Платон утверждал, что Творец создал мир наподобие идей, воплощая их таким образом.

Отсюда следует: тонкая диалектика Аристотеля и Платона возбуждает Удивление.

Она заставляет вслушиваться в жизнь через Музыку, через ощущение Красоты и Гармонии , через утонченность Восприятия Мира.

Важно научиться слушать каждый порыв, словно Музыку тонкой Струны.

Духовность Звучания Души отзывается ..нужно лишь стремиться её чувствовать и понимать.

Так важно научиться в этой жизни звучать в унисон друг с другом.

Слышать и вслушиваться в подтекст слов, фраз, тембра и ритма ДУШИ.

РИТМИКА, ГИМНАСТИКА тела и души дают поэтичное Восприятие мира. рождают Удивление и Радость, а это рождает Чувственную Философию.

Философия как уникальный феномен воплощается на уровне философского текста, кото-рый также является выражением духовного опыта мыслителя и результатом его философского творчества. Таким образом, сам процесс философствования представляет собой определен-ный способ постижения бытия.

И Платон, и Аристотель говорили, что начало философии заключено в человеческом удивлении. По Аристотелю, «самое удивительное не то, что вещи имеют те или другие свой-ства или что события происходят тем или иным образом, а что что-то вообще есть, что что-то вообще происходит» [1, c. 75]. По Платону же, «удивление – живительный источник, без него философия выродилась бы в безжизненный понятийный конструкт… Это акт, лежащий в осно-вании философствования как оно есть, и в этом смысле – страсть, отличающая философа как такового, говоря словами Платона, собственное «изумление философа»» [1, c. 76-77].

Аристотель, таким образом, указывает на то, по поводу чего философ удивляется («что что-то вообще есть»), Платон же характеризует его как некоторую «страсть», за что, впрочем, и подвергается впоследствии критике со стороны других философов (Аристотель, философы Но-вого Времени). Но для него эта страсть связана, прежде всего, с потрясением души. Удивление же воспринимается как просветление. «Подлинность» удивления заключена в том, что оно не проходит мимо человека, а, наоборот, цепляет его, побуждает к познанию предмета удивления, рождает в душе «движение» к истинному знанию.

Удивление как потрясение души отсылает нас к понятию «иррациональное». Н.С. Муд-рагей в своем исследовании

«Рациональное и иррациональное – философская проблема (чи-тая Шопенгауэра)» пишет о двух смыслах термина «иррациональное». В первом случае его можно обозначить как «еще-не-рациональное», т.е. это «объект познания, который поначалу предстает как искомое, неизвестное, непознанное». В процессе познания субъект превращает его в логическое знание. Во втором случае его можно представить как «иррациональное-само-по-себе», то, что в принципе непознаваемо никем и никогда, оно познается посредством интуи-ции, озарения и до конца не может быть рационализировано [

2Первые греческие философы говорили о своем знании (а), софисты утверждали, что никакого знания вообще нет (б). Известно высказывание Сократа: «Я знаю, что ничего не знаю»

Освоив в повседневной жизни такой замечательный инструмент, как рациональность, греки шагнули дальше. Они применили его уже не к миру человеческих забот, а к тем сферам, которые раньше считались тайнами природы и богов. И здесь греки совершили великое открытие. Все в мире сделано из определенного материала по определенному плану — так утверждали древние мифы. Но греки обнаружили, что боги сохранили следы своего присутствия в форме, а не в материале. Значит, человеческая мысль может шагнуть за пределы опыта через овладение формой, через познание формы.

«софисты». Начинается новый период философии — «антропологический». Вот его основная идея: познать космос человек не может из-за своей ограниченности, но он, к счастью, и не должен этого делать, поскольку живет в своем человеческом мире, где сам задает законы. Общего закона для мира, как утверждали некоторые софисты, вообще нет. Все относительно, кроме творческой воли человека.

Познаваем ли мир, в котором нет ничего устойчивого и общеобязательного, но все субъективно и относительно. Скорее всего – не познаваем. Заслуга философской софистики состоит в том, что она впервые в греческой философии попыталась разрешить гносеологическую проблему. Архаические философы от Фалеса до Демокрита не сомневались в познаваемости мира, поэтому их больше беспокоили вопросы о его устройстве (космологические) и происхождении (космогонические).

аже наоборот, единственное, что мы знаем точно – собственное незнание, трудности, которые встают перед нами при попытках что–либо познать. Поэтому одно из известнейших изречений Сократа гласит: «Я знаю, что ничего не знаю». Но наше неведение истины совершенно не означает, что ее нет. Мы просто не знаем, какая она, и насущной задачей каждого человека и является поиск реально существующей, единой для всех, но неизвестной вполне истины.

Только софистика ставит целью смутить человеческий ум, сбить его с толку, чтобы показать относительность и субъективность всего, а Сократ делал подобное для того, чтобы через сомнения и мыслительные тупики подтолкнуть человека к поиску объективной и вечной истины.

Сократ считал необходимым постоянно напоминать людям, что помимо привычных дел существуют заботы высшего порядка, иначе мы окончательно погрязнем в земной рутине и напрочь забудем о настоящем, истинном и нетленном, потеряв право называться именем человека – существа разумного, и потому не способного не размышлять о глобальном и вечном.

3 Номинализм и реализм: споры

Под реализмом подразумевалось учение, согласно которому подлинной реальностью обладают только общие понятия, или универсалии, а не единичные предметы. Согласно средневековым реалистам, универсалии существуют до вещей, представляя собой мысли, идеи в божественном разуме. И только благодаря этому человеческий разум в состоянии познавать сущность вещей, ибо эта сущность и есть не что иное, как всеобщее понятие.

Противоположное направление было связано с подчеркиванием приоритета воли над разумом и носило название номинализма. Термин «номинализм» происходит от латинского «nomen» — «имя». Согласно номиналистам, общие понятия — только имена ; они не обладают никаким самостоятельным существованием и образуются нашим умом путем абстрагирования некоторых признаков, общих для целого ряда вещей. Например, понятие «человек» получается откидыванием всех признаков, характерных для каждого человека в отдельности, и концентрации того, что является общим для всех: человек — это живое существо, наделенное разумом больше, чем кто либо из животных (по крайней мере мы, люди так считаем). Данное определение можно, в принципе, уточнить: у человека одна голова, две руки, две ноги и т.д., но это уже излишне, так как первое определение уже однозначно определяет сущность человека.

Таким образом, согласно учению номиналистов, универсалии существуют не до вещей, а после вещей. Некоторые номиналисты даже доказывали, что общие понятия есть не более, чем звуки человеческого голоса. К таким номиналистам принадлежал, например Росцелин (XI-XII века).

Отправным пунктом для дискуссии послужили вопросы, поставленные Порфирием в его «Введении» к «Категориям» Аристотеля: (1) Существуют ли роды и виды самостоятельно или же только в мышлении? (2) Если они существуют самостоятельно, то тела ли это или бестелесные вещи? (3) Обладают ли они в последнем случае отдельным бытием или же существуют в телесных вещах? Согласно формулировке Фомы Аквинского, универсалии могут иметь троякое существование: ante rem (до вещи, т.е. в Божественном интеллекте), in re (в вещи) и post rem (после вещи, в человеческом уме). В ходе обсуждения природы универсалий сформировались три основных подхода к решению проблемы: реализм, концептуализм и номинализм. Реализм признает самостоятельное существование универсалий; концептуализм утверждает, что общие понятия имеют место в человеческом уме, но им соответствует нечто в самих вещах; номинализм считает, что общие понятия возникают в процессе познания и вне человеческого ума, т.е. реально не существуют. Концепцию реализма разделяли Ансельм Кентерберийский, Гильберт Порретанский, Фома Аквинский, Бонавентура и др., точка зрения концептуализма сформулирована в трудах Абеляра и Дунса Скота; обоснование номиналистической позиции представлено в доктрине Оккама.

(Я 3а номиналистов. Считаю что нет ни одной вещи в мире, которая точно такая же как другая. Все индивидуально. Даже 2 пуговицы, ка3алось бы одинаковые, только что сошедшие с конвейера, на самом деле ра3личаются: одна и3 ниx со3дана на секунду раньше, у нее другие частички пластмассы в составе.

Если исxодить и3 того, что все вещи существуют каждая по отдельности, то обычные праила математики неприманимы. Чтобы складывать или делить что то, нужно для начала оперировать абсолютно равными единицами. А иx в природе не существует. Поэтому 2 плюс 2 никогда не будет равно 4. Поэтому я делаю вывод, что для удобства в науке и в др. отрасляx исполь3уются универсалии, а реально существуют единичные предметы)

4Еще один знаменитый спор — XVII века. Каков действительный источник знания? Рационалисты считали, что знания должны быть общезначимыми, доказуемыми, передаваемыми. Но такие знания дает только разум, следовательно, он — источник знания, а опыт лишь позволяет проявиться истинам разума. С точки зрения их оппонентов — эмпириков — содержательную информацию может дать только опыт, разум же играет роль инструмента, который собирает и обрабатывает чувственные данные. Сформулируйте свою точку зрения. Как вы понимаете позицию Лейбница, который пытался найти компромисс: «В разуме нет ничего такого, чего раньше не было бы в чувственном опыте. Кроме самого разума»?

Источником любого знания является опыт.

Для нас — опыт предыдущих поколений; для будущих поколений — наш опыт.

Без опыта не может быть отправной точки к цели движения и развития.

Сам опыт — бесконечен и безначален — соответственно — вечен. Мы лишь постигаем его крупицами, осознавая — принимаем уже как данность, и двигаемся дальше, совершенствуя себя — приобретая всё новый опыт.

И так — постоянно.В этом случае складывается и смысл жизни любого разумного существа — приобретая и обогащая собственный опыт — существо имеет уже материал для творения новой жизни, обогащая таким образом расширяющуюся Вселенную.

Наш общий опыт — это поток желаний Вселенной. В идеале — если человеческие желания совпадают с этим потоком — то человек живёт радостно, счастливо, со своим предназначением.

1. Рационализм (от лат. ratio — разум) — направление в философии, согласно которому основой как бытия, так и познания является разум.

Рационализм имеет два основных направления — онтологическое и гносеологическое.

Согласно онтологическому рационализму в основе бытия лежит разумное начало (то есть бытие разумно). В этом смысле рационализм близок к идеализму (например, учению Платона о «чистых идеях», которые предшествуют материальному миру и воплощением которых данный материальный мир («мир вещей») является). Однако рационализм не тождественен идеализму, так как смысл рационализма не в первичности идей по отношению к материи (бытию), а именно в разумности бытия. Например, материалисты, убежденные в божественной либо иной разумности, внутренней логичности бытия, являются рационалистами (Демократ, Эпикур и др.).

Основная идея гносеологического рационализма заключается в том, что в основе познания также лежит разум. Соответственно, гносеологические рационалисты выступали против средневековой теологии и схоластики, представители которых видели в основе познания Божественное откровение и отвергали разум. Наряду с этим рационалисты были оппонентами эмпиристов — сторонников философского направления, распространенного в новое время, тоже выступавших против схоластов и видевших в основе познания не откровение, а знание и опыт (девиз эмпиристов — «Знание — сила»).

Главными аргументами рационалистов в споре с эмпириками были следующие:

• сам по себе опыт, не переработанный разумом, не может лежать в основе познания;

• разум способен самостоятельно делать открытия, которые первоначально не были основаны на опыте и лишь впоследствии подтверждены опытным путем.

Также в качестве направления рационализма выделяется этический рационализм, суть которого в том, что разум лежит в основе этики, поведения.

К рационалистам можно отнести множество философов, начиная с античных времен вплоть до нынешней эпохи (Платон, Демокрит, Эпикур, Сократ, Кант и др.), но наибольший вклад в разработку рационализма, превращение его в официально признанное философское направление внесли философы Рене Декарт, Барух Спиноза, Готфрид Лейбниц.

2. Эмпиризм — направление в философии, сторонники которого считают, что в основе познаний лежит опыт: «нет ничего в разуме, чего бы до этого не было в опыте (в чувствах)», «знание — сила». Получил широкое распространение в Англии XVII в. и в последующем в США.

Основателем эмпиризма считается Фрэнсис Бэкон.

Видными представителями являлись Томас Гоббс, Джон Локк, Джон Дьюи (США).

Эмпиристы, как правило, были оппонентами рационалистов.

5 Проследите ход рассуждений Юма: причинностью называют

Что такое удивление с точки зрения философии

Хорошо помню тот момент, когда я впервые удивилась тому, что вообще живу. Мне было шесть, и я отчетливо помню место, где это случилось (наверное, потому, что это было важно для меня). С тех пор меня, конечно, многое удивляло. Например, необычные жизненные повороты — неожиданные на первый взгляд, которые приводили к важным встречам, изменившим мою жизнь. Люди — те, которых я встречаю в своей реальной жизни или о которых читала. Конечно, книги, фильмы, музыка, которые открывают мне что-то новое о самой себе. Но, например, еще и первое цветущее дерево, которое встречается мне весной. Или вот буквально сегодня: яркое-яркое солнце после бури — огромный солнечный диск, внезапно заливший светом всю улицу.

Конечно, факт удивления сам по себе — это еще не философия. Но, как говорит Аристотель, удивление заставляет нас размышлять, познавать мир, а это единственное занятие, которое не приносит нам никакой видимой пользы и поэтому является единственно свободным.

Попробуем разобраться. Пифагор, впервые употребивший понятие «философия», говорил о «любви к мудрости». Любовь или, другими словами, стремление к «мудрости», к пониманию мира очень естественно для человека. Вспомните любого ребенка — ему важно знать, почему снег белый, а вода мокрая, чем слышат муравьи и почему, когда закрываешь глаза, видятся разные узоры. Но чем старше мы становимся, тем меньше у нас таких вопросов (хотя, признаться честно, на большинство из них у нас так и нет ответов). Мы привыкаем к обстоятельствам своей жизни, мы все больше беспокоимся о заработке, о своем статусе в обществе, о хорошем отдыхе, о семье, о детях, об их благополучии. И когда ребенок спрашивает у нас: «Почему небо голубое?», мы отлично понимаем, что этот вопрос исчез когда-то у нас, исчезнет и у него, надо просто немного подождать.

Не могу не вспомнить Антуана де Сент-Экзюпери, который посвящает своего «Маленького принца» «тому мальчику, каким был когда-то мой взрослый друг». И добавляет: «Ведь все взрослые сначала были детьми, только мало кто из них об этом помнит».

Почему же это так важно — задавать себе эти вопросы, не связанные с нашей практической жизнью, и искать на них ответы? Я думаю, все величайшие произведения — музыкальные, литературные, живописные — создавались именно тогда, когда их автор был чем-то удивлен — или вдохновлен, другими словами. Можно назвать это еще влюбленностью, будь то влюбленность в даму сердца, которая вдохновляет поэта, или в античную культуру, которая направляла художников эпохи Возрождения. Их произведения — это и есть тот самый поиск, свободный абсолютно от всех обстоятельств. Когда человек вдохновлен — его мечте не мешает ни отсутствие средств, ни нехватка времени, ни мнение окружающих. Когда, наоборот, нас ничто не удивляет, когда мы «уже все знаем», жизнь становится скучной и рутинной.

Но удивления как эмоции мало. Нас могут удивлять необычные пейзажи или милые видеоролики о животных. Однако, если за этой эмоцией не следует поиск, внутренняя работа, открытие, более глубокое понимание — тогда это не то удивление, о котором у нас идет речь.

Хорошим примером философского удивления может быть известное многим высказывание Иммануила Канта: «Две вещи наполняют душу всегда новым и более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них — это звездное небо над головой и моральный закон внутри меня».

Другой замечательный мыслитель, Мераб Мамардашвили, говорит, что философ — это тот, кто считает чудом то, что в этом мире вообще что-то есть. Потому что распад и хаос намного естественней, чем красота, или мысль, или чувство чести, достоинства. Действительно, когда встречаешься с проявлением доброты или честности — того, что Кант называет моральным законом, — это всегда удивительно. Но дело еще в том, что мы можем заметить только то, что нам созвучно. Только то, над чем размышляли сами. Мы можем оценить выбор человека, если сами сталкивались с подобными выборами (пусть не равнозначными, но требовавшими от нас похожих усилий). Поэтому здесь возникает круг: наши размышления дают пищу новым удивлениям, и наоборот: то, что поражает нас, побуждает к новым осмыслениям.

Я иногда вспоминаю тот первый свой опыт размышлений о смысле жизни — конечно, у шестилетнего ребенка не нашлось тогда ответа, но сам вопрос актуален для меня и сегодня. Он расширяется, наполняется оттенками, дополнительными вопросами, промежуточными ответами. Но тяжелее всего, когда этот вопрос исчезает из поля зрения, тогда для меня очень важно вернуть его, найти то, что позволило бы снова удивляться жизни, радоваться каждому утру, то, чем хотелось бы делиться с друзьями. Это одновременно и просто, и сложно — потому что не происходит само по себе, а требует усилий. Это и есть философская работа — непростая, но очень интересная, полная открытий и — как говорил Платон — окрыляющая душу.

А чтобы это небольшое размышление было полезно вам, дорогие читатели, напоследок спрошу: «А что удивило вас вчера / за прошлую неделю / за месяц?» Не поленитесь ответить себе на этот вопрос. За такими ответами обычно скрывается много приятных сюрпризов.

Удивление — начало философии

Спрашивают о том, что удивляет, и философия начинается с удивления. В платоновском диалоге «Теэтет» Сократ говорит: «Ибо как раз философу свойственно испытывать изумление. Оно и есть начало философии. »

Удивление — это одна из первичных, базисных эмоций, направляющих восприятие, информационное освоение мира в условиях неопределенности, встречи с новым и неизвестным. В удивлении приостанавливается деятельность, фиксируется дистанция для уточнения ориентации.

Необычное явление может вызвать и другие базисные эмоции: страх, любопытство, радость и т.п. Поэтому возможны различные способы осмысления мира. Страх — особенно страх смерти — находится у истоков религии. Любопытство ведет к пробам предмета и тем самым — к науке. Радость — источник искусства. Удивление ведет к проблематизации сущего, пониманию его неоднозначности и позиции умудренного жизнью человека.

Аристотель указывал на историчность и разнообразие удивлений: «Ибо и теперь и прежде удивление побуждает людей философствовать, причем вначале они удивлялись тому, что непосредственно вызывало недоумение, а затем, мало-помалу продвигаясь таким образом далее, они задавались вопросом о более значительном, например о смене положения Луны, Солнца и звезд, а также о происхождении Вселенной» [1] .

Фалеса удивляло звездное небо, Лейбница — шум моря, а Чаадаева — Россия. У человека «точки удивления» разбросаны по биографии и дают исток множеству философских интенций.

В «Критике практического разума» Кант так описывал свои удивления: «Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем и чаще и продолжительнее мы размышляем о них, — это звездное небо надо мной и моральный закон во мне. И то и другое мне нет надобности искать и только предполагать как нечто окутанное мраком или лежащее за пределами моего кругозора; я вижу их пред собой и непосредственно связываю их с сознанием своего существования. Первое начинается с того места, которое я занимаю во внешнем чувственно воспринимаемом мире, и в необозримую даль расширяет связь, в которой я нахожусь, с мирами над мирами и системами систем, в безграничном времени их периодического движения, их начала и продолжительности. Второй начинается с моего невидимого Я, с моей личности, представляет меня в мире, который поистине бесконечен, но который ощущается только рассудком и с которым (а через него и со всеми видимыми мирами) я познаю себя не только в случайной связи, как там, а во всеобщей и необходимой связи. Первый взгляд на бесчисленное множество миров как бы уничтожает мое значение как животной твари, которая снова должна отдать планете (только точке во вселенной) ту материю, из которой она возникла, после того, как эта материя короткое время неизвестно каким образом была наделена жизненной силой. Второй, напротив, бесконечно возвышает мою ценность как мыслящего существа, через мою личность, в которой моральный закон открывает мне жизнь, независимую от животной природы и даже от всего чувственно воспринимаемого мира. По крайней мере, это яснее можно видеть, чем этот закон, из целесообразного назначения моего существования, которое не ограничено условиями и границами этой жизни. » [2]

Философ нс ограничивается мимолетным, исчезающим удивлением, удивляясь тому, почему же он удивляется, хотя еще Пифагор призывал «Nil admirari!» (с лат. «Ничему не удивляться!»). Удивление — это положительная эмоция, стимулирующая и направляющая познание. Последний глава александрийской школы неоплатонизма Олимпиодор Младший (495—570) писал: «Удивляясь, ведь мы идем от “чего” к “почему”. Философствовать — значит отдавать себе отчет в причинах сущего. »

Новые представления, устраняющие недоумение («чего?»), не формируются мгновенно. Требуется познавательное движение, выясняющее «почему?», и пока это движение не завершено, удивление не исчезает. Затем его сменяет удивление окружающими, тому, как они относятся к миру и удивляются вашему удивлению. Удивления неисчерпаемы и блокируются только усталостью.

В. Бугро. Орест, преследуемый эриниями. 1862

Так, в праве прежде всего удивляет то, что оно является женским делом. В древнегреческой мифологии — это дело богинь правосудия (Фемиды), справедливости (Дике), благозакония (Эвномии), судьбы (мойр), мщения (эриний).

В удивлении человек в обычном усматривает необычное. Мир для него раздваивается: до и после удивления. Но это один и тот же мир. Поэтому возникает вопрос о тождестве мира, различии мира и его восприятия, а также обычного и необычного восприятий.

Философия начинается с удивления

Хорошо помню тот момент, когда я впервые удивилась тому, что вообще живу. Мне было шесть, и я отчетливо помню место, где это случилось (наверное, потому, что это было важно для меня). С тех пор меня, конечно, многое удивляло. Например, необычные жизненные повороты — неожиданные на первый взгляд, которые приводили к важным встречам, изменившим мою жизнь. Люди — те, которых я встречаю в своей реальной жизни или о которых читала. Конечно, книги, фильмы, музыка, которые открывают мне что-то новое о самой себе. Но, например, еще и первое цветущее дерево, которое встречается мне весной. Или вот буквально сегодня: яркое-яркое солнце после бури — огромный солнечный диск, внезапно заливший светом всю улицу.

Конечно, факт удивления сам по себе — это еще не философия. Но, как говорит Аристотель, удивление заставляет нас размышлять, познавать мир, а это единственное занятие, которое не приносит нам никакой видимой пользы и поэтому является единственно свободным.

Попробуем разобраться. Пифагор, впервые употребивший понятие «философия», говорил о «любви к мудрости». Любовь или, другими словами, стремление к «мудрости», к пониманию мира очень естественно для человека. Вспомните любого ребенка — ему важно знать, почему снег белый, а вода мокрая, чем слышат муравьи и почему, когда закрываешь глаза, видятся разные узоры. Но чем старше мы становимся, тем меньше у нас таких вопросов (хотя, признаться честно, на большинство из них у нас так и нет ответов). Мы привыкаем к обстоятельствам своей жизни, мы все больше беспокоимся о заработке, о своем статусе в обществе, о хорошем отдыхе, о семье, о детях, об их благополучии. И когда ребенок спрашивает у нас: «Почему небо голубое?», мы отлично понимаем, что этот вопрос исчез когда-то у нас, исчезнет и у него, надо просто немного подождать.

Не могу не вспомнить Антуана де Сент-Экзюпери, который посвящает своего «Маленького принца» «тому мальчику, каким был когда-то мой взрослый друг». И добавляет: «Ведь все взрослые сначала были детьми, только мало кто из них об этом помнит».

Почему же это так важно — задавать себе эти вопросы, не связанные с нашей практической жизнью, и искать на них ответы? Я думаю, все величайшие произведения — музыкальные, литературные, живописные — создавались именно тогда, когда их автор был чем-то удивлен — или вдохновлен, другими словами. Можно назвать это еще влюбленностью, будь то влюбленность в даму сердца, которая вдохновляет поэта, или в античную культуру, которая направляла художников эпохи Возрождения. Их произведения — это и есть тот самый поиск, свободный абсолютно от всех обстоятельств. Когда человек вдохновлен — его мечте не мешает ни отсутствие средств, ни нехватка времени, ни мнение окружающих. Когда, наоборот, нас ничто не удивляет, когда мы «уже все знаем», жизнь становится скучной и рутинной.

Но удивления как эмоции мало. Нас могут удивлять необычные пейзажи или милые видеоролики о животных. Однако, если за этой эмоцией не следует поиск, внутренняя работа, открытие, более глубокое понимание — тогда это не то удивление, о котором у нас идет речь.

Хорошим примером философского удивления может быть известное многим высказывание Иммануила Канта: «Две вещи наполняют душу всегда новым и более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них — это звездное небо над головой и моральный закон внутри меня».

Другой замечательный мыслитель, Мераб Мамардашвили, говорит, что философ — это тот, кто считает чудом то, что в этом мире вообще что-то есть. Потому что распад и хаос намного естественней, чем красота, или мысль, или чувство чести, достоинства. Действительно, когда встречаешься с проявлением доброты или честности — того, что Кант называет моральным законом, — это всегда удивительно. Но дело еще в том, что мы можем заметить только то, что нам созвучно. Только то, над чем размышляли сами. Мы можем оценить выбор человека, если сами сталкивались с подобными выборами (пусть не равнозначными, но требовавшими от нас похожих усилий). Поэтому здесь возникает круг: наши размышления дают пищу новым удивлениям, и наоборот: то, что поражает нас, побуждает к новым осмыслениям.

Я иногда вспоминаю тот первый свой опыт размышлений о смысле жизни — конечно, у шестилетнего ребенка не нашлось тогда ответа, но сам вопрос актуален для меня и сегодня. Он расширяется, наполняется оттенками, дополнительными вопросами, промежуточными ответами. Но тяжелее всего, когда этот вопрос исчезает из поля зрения, тогда для меня очень важно вернуть его, найти то, что позволило бы снова удивляться жизни, радоваться каждому утру, то, чем хотелось бы делиться с друзьями. Это одновременно и просто, и сложно — потому что не происходит само по себе, а требует усилий. Это и есть философская работа — непростая, но очень интересная, полная открытий и — как говорил Платон — окрыляющая душу.

А чтобы это небольшое размышление было полезно вам, дорогие читатели, напоследок спрошу: «А что удивило вас вчера / за прошлую неделю / за месяц?» Не поленитесь ответить себе на этот вопрос. За такими ответами обычно скрывается много приятных сюрпризов.