Что такое наказание с философской точки зрения

Автор: Ирина Нестерова ✔ 18.07.2014

Нестерова И.А. Философская идея романа Преступление и наказание Достоевского [Электронный ресурс] // Энциклопедия ODiplom.ru

Концепция романа «Преступление и наказание» с точки зрения философского осмысления значения покаяния.

Творчество Ф.М. Достоевского является достоянием не только русской, но и мировой литературы. Каждое произведение великого русского писателя имеет глубокий философский подтекст, основанный на глубоком переживании писателя о судьбе России и русского народа.

Роман «Преступление и наказание» был задуман Достоевским еще на каторге. Тогда он назывался «Пьяненькие», но постепенно замысел романа трансформировался в «психологический отчет одного преступления».

Роман «Преступление и наказание» представляет собой не просто детектив или «криминальный роман» – это сложная многоуровневая философская проза, направленная на раскрытие человеческой природы.

Будучи человеком религиозным Ф.М. Достоевский отразил беду души человеческой сквозь призму религии. Для писателя преступление Родиона Раскольникова ни что иное, как преступление против заповедей и совести. Создавая свою философию, главный герой практически отрекался от всех общечеловеческих ценностей.

С первых страниц романа Ф.М. Достоевский противопоставляет жестокую философию Раскольникова и православную религиозную догматику. По мнению Ф.М. Достоевского Родион Раскольников является грешным человеком. Под этим Достоевский подразумевал не только грех убийства, но и гордыню, мысль о том, что все – «твари дрожащие», а он, «право имеющий».

На страницах романа писатель показывает, что не одобряет философию Раскольникова. Он всячески подчеркивает нецелесообразность и нежизнеспособность идей Раскольникова, так как русскому человеку чужд индивидуалистичный подход, сдобренный гордыней и нигилизмом.

Однако, углубляясь в роман, читатель видит, что Раскольников верит в непогрешимость своей теории. Он готов нести свой крест носителя великой идеи. Но в то же время он страдает от невозможности общаться с матерью и сестрой. Раскольников старается не думать о них. Раскольников боится признать, что мать и сестра должны попасть в разряд «тварей дрожащих». Это значит, что топор другого Раскольникова может в любую минуту опуститься на их головы. И Раскольников должен отступиться от тех, за кого страдает. Он должен презирать, ненавидеть тех, кого любит.

Теория Раскольникова построена в своей основе на неравенстве людей, на избранности одних и унижении других. И убийство старухи задумано как жизненная проверка этой теории на частном примере. Такой способ изображения убийства очень ярко выявляет авторскую позицию: преступление, которое совершил Раскольников это низкое, подлое дело, с точки зрения самого Раскольникова. Но он совершил его сознательно, преступил свою человеческую натуру, преступая самого себя. Своим преступлением Раскольников вычеркнул самого себя из разряда людей, стал отверженным, изгоем.

Однако Ф. М. Достоевский показывает, что наказание способно вызвать искреннее раскаяние, способное искупить любой грех. Но путь к раскаянию тернист. Не каждый способен пройти его от начала и до конца. Чистая совесть и легкость на душе – вот награда искупившему свою вину. Однако, если же человек не раскаивается, то он все глубже вязнет в пучине бездуховности, превращаясь в тень самого себя.

Важную роль в изображении философской мысли Ф.М. Достоевского играют сопутствующие образы матери, сестры и друга. Благодаря им, он внятно оформляет идею того, что как бы человек не стремился к одиночеству погрязнув в пучине заблуждения – семья изначально является спасательным тросом, способным спасти заблудшую душу.

Итак, главная философская мысль романа раскрывается не в системе логических доказательств и опровержений, а как столкновение человека, одержимого крайне преступной теорией, с жизненными процессами, опровергающими эту теорию.

История осмысления проблемы наказания в философской плоскости насчитывает не одно столетие. Вероятнее всего самой древней парадигмой трактовки наказания следует считать ветхозаветную трактовку. Из самого названия очевидно, что в подобном подходе воплощаются параметры отношений между Богом и народом в Ветхом завете. Здесь предполагается наличие могущественного и непоколебимого властителя, царя и отца, карающего и милующего по своему произволу. Он требует только одного – полного повиновения. Личность здесь еще не способна к свободному позитивному выбору, она повинуется из-за страха наказания и смерти. Воспроизведение этой парадигмы в современных условиях неприемлемо, т.к. такое наказание не является наказанием в истинном смысле этого слова, поскольку оно лишь дрессирует человека, не преображая его как личность.

В древнем мире наказание и религиозное внушение дополняли друг друга в практике воздействия на преступников. Наказание заставляло уважать религию, религия обожествляла кару. Образцом такого взаимопроникновения являются законы Ману. Вот один из них: «Наказание управляет человеческим родом, наказание его охраняет, наказание бодрствует, когда все спит; наказание – это справедливость, говорят мудрецы. Все классы развратились бы, все границы были бы уничтожены, мир представлял бы хаос, если бы наказание не исполняло своей обязанности».

Зачастую наказание рассматривалось как неотъемлемый элемент государственного управления. В XV веке до н.э. в Древнем Китае в теории государственного управления были сформулированы принципы управления людьми. Так, реформатор Гунсунь Ян (390-338 гг. до н.э.) считал, что для удержания и укрепления власти необходимо наказывать еще до того, как совершен проступок, тогда исчезнут и тяжкие преступления, и в государстве воцарится порядок. Там, где людей сурово карают за мелкие проступки, последние исчезают, а о тяжких преступлениях не может быть и речи, так как их некому совершать.

Развитие общества постепенно подвело человечество к осознанию роли воспитания в борьбе с преступностью. Такие философы древности как Конфуций, Пифагор, Демокрит, Платон, Сократ отмечали возможность предупреждать преступность посредством правильного воспитания. Пифагор заложил основы системы гражданского воспитания в Древней Греции, а Демокрит развил идеи воздействия на преступность с помощью воспитания. Платон разработал систему наказаний за различные преступления и даже определил оптимальное количество тюрем, которое должно иметь государство, чтобы достичь эффективного наказания. Он считал, что устанавливать законы и угрожать наказанием нужно своевременно, предвосхищая преступления.

В основу трудов великих просветителей XVIII века – философов Вольтера, Дидро, Монтескье, Руссо, Бентам, Говард был положен принцип гуманизма. Основатель классической школы уголовного права Ч. Беккариа в фундаментальном труде «О преступлениях и наказаниях» (1764) писал: «Цель наказания заключается не в истязании и мучении человека. цель наказания заключается только в том, чтобы воспрепятствовать виновному вновь принести вред обществу и удержать других от совершения того же».[107] Так происходит формирование теории исправления.

Ее сторонники исходили из того, что препятствия, сдерживающие людей от совершения преступления должны быть тем сильнее, чем важнее нарушаемое благо и чем сильнее побуждения к совершению преступлений. Следовательно, должна быть соразмерность между преступлениями и наказаниями, которые при этом производили бы наиболее сильное и длительное впечатление на души людей и не были бы физически мучительными, исключали бы момент мести. Такая концепция покоится на теории «общественного договора», согласно которой позитивный закон, санкционирующий применение наказания по отношению к человеку, является выражением воли всех и стоит на страже интересов каждого. Эта концепция легла в основу теории наказания классической школы права, суть которой можно выразить римской поговоркой «Пусть погибает мир, но свершится правосудие!». Согласно ей правовые нормы, за нарушение которых назначается наказание, есть порождение известной среды и эпохи, и потому те ценности, которые защищает право есть тоже нечто относительное.

Теория исправления получила большое распространение в XIX веке. Ее адепты предполагали только юридическое исправление преступника, подчеркивая безразличное отношение государства к мотивам правопослушного поведения лица, отбывающего наказание. Оппоненты этой теории утверждают, что она бессильна в отношении рецидивистов, нравственно испорченных или умственно недоразвитых преступников. По их мнению, вся теория исправления ложна в своей основе, так как «она годится только для тщедушных натур и женственных характеров, а насильственное психическое врачевание для мощных и энергетических характеров может окончиться оцепенением и сумасшествием».[108]

Основные идеи данной концепции во многом воплотились в философии наказания и тюрьмоведения У. Палея (1734 – 1805). Ядром правовой мысли британского философа является утилитаристское представление о нравственности. С этих позиций он видел в наказании прежде всего не кару за совершенное преступление («зло»), а предупреждение преступления. Ученый излагает идеи гуманного наказания, в соответствии с которыми поводом для наказания не может являться требование правосудия карать и наказывать. Наказание порождено высокой вероятностью того, что пример уклонения преступника от должного воздаяния поощряет его же или других лиц совершить подобное либо иное преступление. Наказание преступника государством ставится в зависимость не от степени его вины или иных причин, но от степени сложности и необходимости превенции данного преступления. Наказание не должно быть жестоким в том случае, если преступление может быть предотвращено иным способом. Наказание является злом, к которому суд прибегает только из необходимости предотвращения большего зла. Палей одним из первых обосновал мысль о целесообразности использования физического труда заключенных в целях достижения положительного эффекта. В частности, он указывал, что антипатия к труду является причиной половины человеческих пороков. Следовательно, наказывать нужно с учетом этой склонности.

Труд У. Палея «Принципы нравственной и политической философии» отмечается как одна из наиболее ранних и вместе с тем прогрессивных работ, оказавшая глубокое влияние на формирование либеральных общественных взглядов на проблему наказания. Пропагандируя воспитание чувства социальной доброжелательности, Палей настаивал на запрете публичных зрелищ, способных ожесточить людей. В своей работе британский мыслитель доказывал, что уровень устрашающего эффекта наказания должен быть строго пропорционален угрозе вреда от преступления для общества. Помимо этого У. Палей оказался одним из первых мыслителей, обративших внимание на необходимость посттюремной заботы о лицах, освобожденных из мест отбывания наказания.

Интерес представляет также взгляд на проблему наказания такого известного общественного деятеля, ученого, философа XVIII, как Р. Оуэн. Государство, отмечал Оуэн, должно отказаться от своего права наказывать тех, кого оно же довело до преступлений. Преступник, по его мнению, член общества, одаренный наихудшими природными качествами, должен вызывать сострадание всех, находящихся в лучшем положении, поэтому наказывать его жестоко и несправедливо.

Отрицая право государства наказывать правонарушителей, Оуэн не затронул вопросы о праве и обязанности государства охранять общество от преступных посягательств. Созданная им община – фабрика Нью-Ланарка, которой он управлял с 1789 по 1817 г., не подтвердила возможность устранения наказания в самом принципе.

Новый взгляд на проблему наказания предлагает в конце ХХ века такой видный представитель французского постструктурализма, как М. Фуко. Он предлагает рассматривать технологии наказания в контексте истории политического тела и уголовно-правовые практики, не столько как следствие юридических теорий, сколько как главу из политической анатомии. Мыслитель делает попытку исследовать метаморфозу карательных методов на основе политической технологии тела, которая может рассматриваться как общая история отношений власти и объектных отношений. Тогда посредством анализа относительной мягкости уголовно-правовой системы как техники власти можно будет выяснить, каким образом человек, «душа», нормальный или ненормальный индивид начинают «дублировать» преступление как объекты уголовно-правового вмешательства, а вместе с тем — каким образом некий специфический способ подчинения дал рождение человеку как объекту познания для дискурса, имеющего статус «научного».

В своей работе «Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы» философ обращается к периоду конца XVIII – начала XIX столетия, когда происходит кардинальное изменение практик уголовного наказания. На широком историко-юридическом материале Фуко демонстрирует исчезновение тела как главной мишени судебно-уголовной репрессии. Наказание постепенно становится наиболее скрытой частью уголовной процедуры, происходит постепенное исчезновение наказания как зрелища. Это влечет за собой несколько следствий: наказание покидает область едва ли не повседневного восприятия и входит в область абстрактного сознания; эффективность наказания определяется его неотвратимостью, а не зрелищным воздействием; не ужасающее зрелище публичного наказания, а именно неизбежность наказания должна отвращать от преступления; функционирование наказания в качестве примера изменяет свои механизмы. Тем самым правосудие больше не берет на себя публично ответственность за насилие, связанное с его отправлением. Если оно продолжает убивать, если оно продолжает карать, то не во славу собственной силы; насилие — его внутренний элемент, который ему приходится терпеть, но который ему трудно обосновать.

Приведение приговора в исполнение становится автономным сектором, и его административный механизм снимает ответственность с правосудия; оно избавляется от этого подспудного груза путем бюрократического утаивания наказания. В начале XIX века исчезает грандиозное зрелище физического наказания; избегают казнимого тела; из наказания исключается театрализация страдания. Начинается эра карательной сдержанности.

Для Фуко телесные наказания были способом погружения тела в область политического. Отношения власти захватывают тело, клеймят, муштруют, пытают, принуждают к труду, заставляют участвовать в церемониях, производить знаки. Утрата тела требует нового объекта применения воплощения власти. Таким объектом становится душа.

М. Фуко справедливо замечает, что с тех пор как Европа внедрила новые уголовно-правовые системы, судьи постепенно стали судить уже не преступления, а «душу» преступников. В этом случае коренное переосмысление претерпевает наше понимание того, что есть душа. Французский мыслитель уверен в том, что в ней следует видеть современный коррелят определенной технологии власти над телом. «Неверно было бы говорить, что душа — иллюзия или результат воздействий идеологии, — считает М. Фуко. — Напротив, она существует, она имеет реальность, она постоянно создается вокруг, на поверхности, внутри тела благодаря функционированию власти, воздействующей на наказываемых — вообще на всех, кого контролируют, воспитывают, муштруют и исправляют, на душевнобольных, на детей в школе и дома, на заключенных в колониях, на тех, кто пришпилен к производственной машине и подвергается контролю на протяжении всей остальной жизни. Душа в ее исторической реальности, в отличие от души в представлении христианской теологии, не рождается греховной и требующей наказания, но порождается процедурами наказания, надзора и принуждения. Эта реальная и нетелесная душа не есть субстанция; она элемент, в котором соединяются и выражаются проявления определенного типа власти и предметная область определенного знания, она механизм, посредством которого отношения власти порождают возможное знание, а знание распространяет и укрепляет воздействия власти».[109]

В конечном итоге М. Фуко утверждает, что правильнее говорить не о гуманизации наказаний, а об изменении в характере власти. Появление души на сцене уголовного правосудия, а вместе с тем внедрение в судебную практику корпуса «научного» знания является, по мысли французского философа, следствием преобразования способа захвата тела как такового отношениями власти.

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском:

Философское осмысление преступления

Читайте также:

1. Виды объектов преступления.
2. Вменяемость, как обязательный признак субъекта преступления.
3. Вопрос 2. Структура и основные черты криминологической характеристики лиц, совершивших преступления.
4. Вопрос 3. Соотношение и взаимодействие социального и биологического в структуре личности субъектов, совершивших преступления.
5. Вопрос №51. Философское обоснование материалистической концепции развития общества. Учение о коммунизме.
6. Добровольный отказ от преступления.
7. Материалистическое переосмысление гегелевской диалектики в философии марксизма
8. Причины и условия конкретного преступления. Ситуация и ее роль в механизме конкретного преступления
9. Уг отв-ть за эк преступления.
10. Философское понимание сознания.
11. Философское понятие «материя» как исходная характеристика материального бытия

Следует четко разграничивать правовую, социологическую и философскую трактовку такого многогранного феномена как преступление.

Правовой подход отличается от социологического тем, что определенные явления действительности с разных позиций признаются преступлением. Иначе говоря, преступность – есть то, что делает преступление преступлением, общее свойство, но таковое свойство — быть преступным — по-разному трактуется в рамках социологической и юридической науки.

В правовом отношении определение преступления дается в нормативно-правовых документах. Уголовные кодексы, начиная с французского (Кодекс Наполеона), стали признавать преступлениями деяния, запрещенные уголовным законом под страхом наказания. Такое определение, исходившее из запрета внезаконодательного и несудебного наказания, из признания преступными лишь деяний, а не образа мыслей, из формального равенства всех граждан перед законом независимо от классовой или сословной принадлежности правонарушителя, явилось огромным достижением права как социальной науки. Не исключение и действующий УК РФ, где в ст. 14 установлено, что «преступлением признается виновно совершенное общественно опасное деяние, запрещенное настоящим Кодексом под угрозой применения наказания».

Социологический подход рассматривает преступление как особый социальный феномен. С этих позиций внимание обращается на специфически складывающиеся общественные отношения, некоторые из которых влекут за собой применение государственной монополии на насилие. Здесь происходит раскрытие социальной сущности преступления. Анализу подвергается такой признак как общественная опасность, с указанием на то, каким социальным интересам причиняет вред преступление. Общественная опасность — материальный признак (внутреннее свойство) преступления, раскрывающий его социальную сущность, закрепленный в законе и, следовательно, имеющий правовое значение.

С философских позиций речь идет об онтологической проблеме преступления, т.е. о том характере бытия, которым обладает преступление. Основной вопрос будет заключаться в том, имеет ли преступление материальную определенность или же его бытие формируется чисто формальными факторами. Все дело в том, что именно характеристика общественной опасности преступления имеет центральное значение в рамках рассмотрения общетеоретических аспектов учения о преступлении. Действительно, неоспорим тот факт, что в мировоззренческом отношении огромное значение имеет, возникает ли преступление только с его утверждения таковым государством, или же некоторые общественные отношения объективно носят общественно опасный характер, и будут таковыми во все времена для всех людей.

При анализе данной позиции можно выделить несколько подходов. В рамках первого преступление является объективно представленным в системе социальных отношений. В настоящее время подобной точки зрения придерживается, скажем, такой видный исследователь, как Ю.М. Антонян. Он вообще признает за преступлением вечный характер. «Преступления совершались всегда, – пишет он. – Даже в первобытном обществе и на этапах его перехода в иные формации, причем эти этапы были весьма длительными. Исследования историков и этнологов не оставляют в этом никакого сомнения. »[16].

В общем и целом сущность подобной позиции можно свести к следующему. Все социальные отношения могут осуществляться в норме и с нарушением нормы. Норма же в социальных отношениях есть всегда. Нарушения нормы – не обязательно должно быть сделано в отрицательную сторону. Вполне возможно и положительное отклонение. Преступность же будет формировать сверхотрицательное поведение.

То, что на до государственных этапах развития и становления общества не было уголовных законов не смущает представителей данного направления. По их мнению это еще не свидетельствовало об отсутствии преступности, просто общество еще не достигло необходимого для этого уровня. Вплоть до того, что Ю.М. Антонян утверждает, что «люди попросту еще не умели писать»[17]. Однако уже в то время действовали известные всему обществу запреты, которые и выполняли функции таких законов, которые и нарушались.

Эти правила были либо обычаями, освященными традициями, авторитетом предков, магическими либо примитивными религиозными предположениями, одним словом сугубо житейской практикой тех лет. Без подобных обычаев общество не могло развиваться и жить, они обеспечивали его целостность, ограждали от наиболее опасных посягательств на жизнь, здоровье и достоинство членов общества, имущественные интересы общины в целом или ее отдельных членов, на все те ценности, которые носили сакральный характер и составляли духовную основу всего их существования. Последние имели исключительное значение, поскольку первобытный человек немыслим без своих идолов, духов предков и духов природы, духов животных и неодушевленных предметов, своих тотемов и табу. Посягательства на такие ценности таили величайшую социальную и психологическую угрозу, в том числе и для жизни дикарей, которые при лишении их собственного анимистического мира и его символов могли просто погибнуть. Поэтому покушения на указанные ценности карались весьма сурово.

Все то же самое можно сказать и о современных дикарях, считает Антонян. «Они практически безграмотны и воспринимают уголовные и прочие законы государства на территории которого проживают (если они вообще. конечно, знакомы с ними) в качестве правил, многие из которых противоречат их обычаям, но которым они вынуждены подчиняться. Вместе с тем система собственных запретов у них сохраняется, а механизм их функционирования примерно такой же, что и в далекие времена первобытной дикости»[18]. Нарушение последних влечет за собой санкции, которые накладывает не только вождь племени, но и шаманы, колдуны, само сообщество.

В конечном итоге представители данной точки зрения приходят к утверждению, что основной набор преступлений существовал всегда. Самые древние уголовные законы (законник Хамурапи, Законы Ману) зафиксировали то, что уже давно существовало в жизни и вызывало реакцию общества. Эти законы не выдумали, например, убийство или кражу, а лишь в письменном виде изложили то, что уже давно рассматривалось обществом в качестве опасного для него. Авторы учебника по Криминологии обобщают: «Вообще же перечень преступлений не так уж и разнообразен в разных государствах и в разные исторические периоды. Посягательство на жизнь и здоровье, честь и достоинство людей, установленный в государстве конституционный строй, общественный порядок, порядок осуществления служебных обязанностей, экономической деятельности, кражи и иные формы завладения чужой собственностью помимо воли собственника – эти деяния почти исчерпывают содержание уголовных законов»[19].

Недостатки данной позиции лежат на поверхности. Действительно, скажем, хищение чужого имущества без согласия собственника существовало, кажется, всегда. Но это утверждение будет глубоко ошибочным. Во-первых, отношения собственности, тем более частной зародились достаточно поздно. Во-вторых, то, что в одних культурах называлось кражей и подвергалось порицанию, в других считалось нормой. Воровство в ряде народов составляло стиль жизни. То же самое можно сказать и о разбое, скажем. А как быть с тем фактом, что в определенные исторические периоды убийство не считалось таковым, если наличествовали определенные условия, скажем неравенство статусов действующих лиц. Очевидно же, что нельзя подводить под одну категорию абсолютно разные явления. Скажем, сегодня «убийство есть умышленное причинение смерти другому лицу»[20]. Подразумевается, любому лицу. Можно ли считать, что это убийство равно умышленному причинению смерти рабу господином. Если раб умерщвляет – это убийство, если господин – то нет. Тогда на каком основании мы приравниваем эти абсолютно разные социальные действия к одному знаменателю и говорим, что убийство было всегда. Ведь не считается же умерщвление другого человека на войне убийством с точки зрения уголовного права. Тогда почему убийство господином раба – убийство? А если это не убийство, то и убийство рабом господина не может быть признано убийством и следует найти иной категориальный эквивалент для этого деяния. Значит то, что мы подразумеваем под убийством, было не всегда. Самые наглядные примеры приводит отечественный этнограф Л.Н. Гумилев[21], утверждающий в частности, что были, скажем, целые народы, которые официально и постоянно практиковали проституцию, считали ее нормой.

Данные антропологов и этнографов вообще расплывчаты и едва ли могут служить оправданием той или иной позиции. Так Ю.М. Антонян приводит набор фактов, подтверждающих, казалось бы, его теорию повсеместного распространения преступлений. В противоположность этому Ч. Ломброзо, стремясь оправдать свою натуралистическую концепцию, сущность преступности, приводит столь же солидные исследования, доказывающие отсутствие понятия ряда преступлений, а то и полностью преступности у некоторых племен.

«Спенсер также цитирует несколько племен, – пишет Ломброзо, — отличающихся своей честностью, как, например, тодосов, айно и бордосов. Они не любят войны и занимаются исключительно меновой торговлей. Они почти никогла не ссорятся между собой. В случае споров обращаются к своим начальникам и настолько добросовестны, что возвращают половину из взятых в обмен товаров, если им кажется, что они получили слишком много. Им незнаком долг мести; они не проявляют никакой жестокости и относятся с уважением к женщинам, и при всем том – удивительное дело – совсем не отличаются религиозностью»[22].

Мы не будем сейчас касаться подробностей концепции самого Ломброзо. Приведенные построения лишь иллюстрируют критику вышеприведенных воззрений криминологов.

Последний аргумент в этом споре заключается в том, что подобная широкая трактовка преступления не позволяет отграничить правовой регулятор социальной жизни от иных. Стоит признать, что общество всегда является обществом постольку и в той степени, в какой у этого общества есть общее, то есть какие то нормы, которые воспринимаются всеми членами общества. Однако столь же очевидно, что все эти нормы нельзя воспринимать как правовые. Между тем понятие преступности следует рассматривать как понятие, прежде всего правовое. Нормы могут быть религиозными, традиционными и пр. и их нельзя смешивать с правом.

Иной попыткой доказать материальную укорененность преступления, действительное наличие общественной опасности предпринял Ч. Ломброзо. Он исходил уже не из онтологической характеристики преступности определенных социальных отношений, а из антропологической предназначенности ряда личностей, биологических типов к совершению преступлений. Серьезной критики эта концепция, взятая в своей чистоте, также не выдерживает, а рассматриваемая в единстве с социальными параметрами общественной жизни, она может и имеет право на существование, но ни как уже не может обосновать объективное наличие самого преступления. Иначе говоря, если мы признаем факт криминализации определенного народа в определенной стране, но объясним это с точки зрения общественного строя, то мы вынуждены будем признать, что нет преступления вообще, а есть преступность постольку, поскольку она есть в этой стране при данных законах.

Из иных концепций, объясняющих преступность как социальное явление, следует выделить ряд школ зарубежной криминологии.

Огромное значение получила концепция аномии. Ее основателем следует признать Р. Мертона, который в своей работе «Социальная структура и аномия» обосновывал идею, что основной причиной преступности является противоречие между ценностями, на достижение которых общество нацеливает людей и возможностями их достижения по установленным обществом правилам. Это противоречие приводим к тому, что человек, не сумевший получить определенные ценности по всем правилам, стремится получить их любой ценой и начинает отрицать правила. Данная точка зрения была развита в работах последователей Мертона Р. Кловарда, Т. Селлина, А. Коэна.

Серьезное внимание привлекла также разработанная прежде всего в работах Ф. Танненбаума теория стигмы. Он достаточно убедительно доказал, что неправильное реагирование общества на преступления является одним из наиболее значимых криминогенных факторов. Отрицательные оценки имеют две стороны: они удерживают от антиобщественных поступков, но при неумелом их применении они могут инициировать криминализацию личности. Наклеивание негативных ярлыков нередко приводит к тому, что этот ярлык становится компасом в жизни молодого человека.

На развитие теории стигмации значительное влияние оказала гипотеза Т. Селлина о том, что в поисках отличия преступников от не преступников криминологи исследуют отличия между осужденными и не осужденными. В действительности же среди несудимой части общества преступников также немало, и среди не осужденных различия между преступниками и не преступниками несущественны. Эту гипотезу в значительной мере подтвердил Э. Саттерленд. Главный вывод из его положений заключается в том, что карательные меры необходимо ограничивать, поскольку они неэффективны, несправедливы и путем стигмации обрекают человека на преступную карьеру.

Последующие исследование латентной преступности подтвердили выводы Э. Саттерленда. И. Валлерстайном, К. Вайлом, Р. Портфельдом и другими был установлен факт практически тотальной криминализации взрослого населения. Эти данные, помимо того, что заставляют серьезно задуматься, имеют ли одни нарушители осуждать других, влекут за собой еще один важный вывод, а именно, снова и снова отрицается наличие преступности как бытийственной характеристики социальных отношений. И теория стигмации, и концепция аномии каждая по-своему, но все же гласят о том, что быть или не быть преступником определяется государством. Оно вырывает определенные действия из всего набора социальной активности и карает за них, часто при этом порождая новый виток преступности.

Заключение.

Основными проблемами философии наказания является осмысление наказания как неотъемлемого составляющего правовой реальности, утверждение его цели. Проблема наказания есть глубоко философская проблема, затрагивающая такие вечные вопросы философии как свобода и ответственность, человека, такие категории как грех, вина, добро и зло, раскаяние и искупление. Как философия наказания эта отрасль философского знания неразрывно связана с философией преступления.

С философских позиций речь идет об онтологической проблеме преступления, т.е. о том характере бытия, которым обладает преступление. Основной вопрос будет заключаться в том, имеет ли преступление материальную определенность или же его бытие формируется чисто формальными факторами. Все дело в том, что именно характеристика общественной опасности преступления имеет центральное значение в рамках рассмотрения общетеоретических аспектов учения о преступлении. Действительно, неоспорим тот факт, что в мировоззренческом отношении огромное значение имеет, возникает ли преступление только с его утверждения таковым государством, или же некоторые общественные отношения объективно носят общественно опасный характер, и будут таковыми во все времена для всех людей.

Нерсесянц В.С. Философия права: Учебник для вузов. – М., 2010.

Чукин С.Г., Сальников В.П., Балахонский В.В. Философия права. – М., 2008.

Малахов В.П. Философия права. – М., 2009.

Иконникова Г.И., Ляшенко В.П. Основы философии права. – М., 2010.

Алексеев Н.Н. Основы философии права. – СПб., 2010.

Алексеев С.С. Теория права: поиск новых подходов. – Екатеринбург, 2009.

Бачинин В.А. История философии и социологии права. – СПб., 2010

Дата добавления: 2014-01-07 ; Просмотров: 1428 ; Нарушение авторских прав? ;

Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет