Целесообразность постройки моста с точки зрения щуки

За миллиард лет до конца света

С. 7. – Никто не помыл и ничто не помыто. – перифраз последней строки эпитафии О. Берггольц, высеченной на стеле мемориального Пискаревского кладбища: «Никто не забыт и ничто не забыто».

С. 14. И тут он вспомнил Аверченко. – см. главку «На улице» рассказа «День человеческий», где герою на улице бросают на ходу: «Как поживаете, что поделываете?» Тот крепко берет спросившего за руку и дотошно, с подробностями, отвечает.

С. 16. . неслышный миру вопль. – восходит к выражению «невидимые миру слезы» (правильно: «. видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы!»). Н. Гоголь, «Мертвые души», 1, 7.

С. 18. . вспомнил о каком-то монахе, который сунул конечность то ли в огонь, то ли в кипяток, дабы уйти от зла, проистекающего ввиду наличия в непосредственной близости прекрасной женщины, – решительный был малый. – более всего соответствует описанию сцена из «Жития Аввакума» протопопа Аввакума: «Егда еще был в попех, прииде ко мне исповедатися девица, многими грехми обремененна, блудному делу и малакии всякой повинна; нача мне, плакавшеся, подробну возвещати во церкви, пред Евангелием стоя. Аз же, треокаянный врач, сам разболелся, внутрь жгом огнем блудным, и горко мне бысть в той час: зажег три свещи и прилепил к налою, и возложил руку правую на пламя и держал, дондеже во мне угасло злое разжение, и, отпустя девицу, сложа ризы, помоляся, пошел в дом свой зело скорбен». (Приведена так называемая редакция А «Жития. ».) Шире известен эпизод из главы 5 повести Л. Толстого «Отец Сергий».

С. 21. . как гора. Седовласый Шат. – слова из стихотворения М. Лермонтова «Спор»: «Берегись, сказал Казбеку Седовласый Шат. » (Шат – Эльбрус).

С. 22. Есть только одна роскошь на свете – роскошь человеческого общения! – «Единственная настоящая роскошь – это роскошь человеческого общения». Слова из книги А. де Сент-Экзюпери «Планета людей», 2, 1. Приведены в книге М. Мижо «Сент-Экзюпери», М.: Молодая гвардия, 1963, с. 268. Перевод Г. Велле.

С. 24. . Арнольд Палыч рассказывал о себе редко, но смачно. – приблизительная цитата из рассказа И. Бабеля «Как это делалось в Одессе»: «– Беня говорит мало, но он говорит смачно».

С. 26. Где имение, а где вода. – фраза восходит к анекдоту начала 20-го века: «Маклер продаёт имение: – И что особенно хорошо – два шага до реки. Вы сошли по ступенькам крыльца, бросились в воду, плаваете. – Меня как раз смущает близость реки. А вдруг наводнение? – Ну, что вы! Где имение, а где вода. Огромное расстояние». Анекдот неоднократно цитируется в литературе.

С. 45. Глянуть смерти в лицо сами мы не могли, нам глаза завязали и к ней привели. – Р. Киплинг, «Эпитафии войны. Трус». Перевод Ю. Манина. Отдельно от повести Стругацких перевод не публиковался.

С. 75. . какова целесообразность постройки моста через реку с точки зрения щуки? – скрытая цитата из неопубликованного эссе Ю. Манина о «Втором нашествии марсиан» (1969 г.): «. он разворачивает перед нами картину, напоминающую фотографию моста с точки зрения рыбы. Рыба не может включить в свое окружение мост: необходимость перехода с одного берега реки на другой чужда ее миру». Образ навеян первой фотографией Р. Вуда, полученной при помощи изобретенной им камеры «рыбий глаз». (Та же фотография упоминается в статье О. Мандельштама «Выпад» (2): «Однажды удалось сфотографировать глаз рыбы. Снимок запечатлел железнодорожный мост и некоторые детали пейзажа, но оптический закон рыбьего зрения показал все это в невероятно искаженном виде. Если бы удалось сфотографировать поэтический глаз академика Овсянико-Куликовского или среднего русского интеллигента, как они видят, например, своего Пушкина, получилась бы картина не менее неожиданная, нежели зрительный мир рыбы».)

С. 77. Благородное сумасшествие – восходит к фразе, приписываемой Н. Бору: «Ваша теория, конечно, безумна. Весь вопрос в том, достаточно ли она безумна, чтобы оказаться верной».

С. 80. Тау-китяне – персонажи песни В. Высоцкого «В далеком созвездии Тау Кита». (Осенью 1960 г. американский астроном Ф. Дрейк в обсерватории Грин Бэнк пытался получить радиосигналы инопланетного происхождения из систем эпсилон Эридана и тау Кита.)

С. 90. Как у Бодлера. Слишком человеческое, следовательно – животное. – ср. заглавие книги Ф. Ницше: «Человеческое, слишком человеческое», а также «Слова пигмея» Акутагавы Р.: «Человеческое, слишком человеческое – большей частью нечто животное» (перевод Н. Фельдман). У Бодлера подобных слов не найдено.

С. 90. Кто чай пьет – тот отчается – поговорка времён раскола: «Кто чай пьет, тот отчается, а кто каву пьет, тому будут ковы». Упоминается в романе А.Н. Толстого «Петр Первый» (2, 1, 2): «Чай кто пьет – отчается. Кто кофей пьет – у того на душе ков. ».

С. 96. . веревка есть вервие простое. – измененная цитата из басни И. Хемницера «Метафизический ученик» (редакция В. Капниста: «Метафизик»): «Веревка! – Вервие простое!»

С. 101. . не стоит одной иркиной морщинки. – ср. императив из «Братьев Карамазовых» Ф. Достоевского (2, 5, 4): «Да не стоит она [истина. – В. К.] слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка!»

С. 103. Как захотим, так и сделаем. – восходит к рефрену персонажа «Золотого теленка» И. Ильфа и Е. Петрова Ефима Пряхина: «Как пожелаем, так и сделаем» (2, 21).

С. 106. Мерихлюндия – мерлехлюндия – слово, встречающееся в пьесах А. Чехова, например, «Иванов», 1, 2, «Три сестры», 1. Значение этого слова Чехов пояснял в письме к А. Суворину от 24 августа 1893 г.: «. у Вас нервы подгуляли и одолела Вас психическая полуболезнь, которую семинаристы называют мерлехлюндией».

С. 107. Шаланды, полные кефали – песня из к/ф «Два бойца», слова В. Агатова, музыка Н. Богословского.

С. 109. Если не знаешь, что делать, не делай ничего. – совет из «Наставления космонавту» из рассказа А. Кларка «Лето на Икаре» (А. Кларк, «Лунная пыль», М.: Знание, 1965, с. 165). Перевод Л. Жданова.

С. 109. . готовый к смерти и к посмертной славе. – аллюзия на строки В. Маяковского: «. готовые и к смерти / и к бессмертной славе». «Во весь голос», Первое вступление к поэме.

С. 111. Атос, Портос и Арамис. – персонажи трилогии о мушкетерах А. Дюма.

С. 111. Живой пес лучше мертвого льва. – Книга Екклезиаста (9, 4): «Кто находится между живыми, тому есть еще надежда, так как и псу живому лучше, нежели мертвому льву».

С. 113. Дон Кихот – роман М. де Сервантеса Сааведры.

С. 116. Морген, морген, нур нихт хойте. – «Завтра, завтра, не сегодня». Процитирована строка из стихотворения Х. Вейса «Отсрочка».

С. 125. «Не ходите туда, Уормолд. Вас хотят отравить» – цитата из романа Г. Грина «Наш человек в Гаване» (5, 3, 2): «– Не ходите туда, мистер Уормолд. – Они хотят вас там отравить». Перевод Е. Голышевой и Б. Изакова.

Глеб Гусаков писал про них: «. поначалу решили разделить обязанности: часть глав должен писать Аркадий, часть Борис. И что же? Старший брат сразу же ушел далеко вперед, в то время как младший топтался на месте. И в переписке Аркадий Натанович то и дело подгонял: «Ну давай! Я уже вон где, а ты все на первой главе. ». Прошло некоторое время, и стало ясно: пишем вместе. Решено! Так и возник автор — братья Стругацкие, или «писатель Стругацкие». Кипучая, неуемная фантазия Аркадия уравновесилась холодной созерцательностью, философичностью и склонностью к рефлексии Бориса». Несколько цитат самых известных советских и российских фантастов помогут о многом задуматься.

• Что может быть проще примитивного нуль-передатчика? Только примитивный нуль-аккумулятор.
• В каждом человеке намешано всего понемножку, а жизнь выдавливает из этой смеси что-нибудь одно на поверхность.
• Слушайте, книги, а вы знаете, что вас больше, чем людей? Если бы все люди исчезли, вы могли бы населять землю и были бы точно такими же, как люди. Среди вас есть добрые и честные, мудрые, многознающие, а также легкомысленные, пустышки, скептики, сумасшедшие, убийцы, растлители, дети, унылые проповедники, самодовольные дураки и полуохрипшие крикуны с воспалёнными глазами. И вы бы не знали, зачем вы.
• Сказали мне, что эта дорога приведёт к океану смерти и с полпути я повернул обратно. С тех пор все тянутся предо мной кривые глухие окольные тропы.
• Научить не кланяться авторитетам, а исследовать их и сравнивать их поучения с жизнью.
• Разум есть способность использовать силы окружающего мира без разрушения этого мира.
• Все правильно: деньги нужны человеку для того, чтобы никогда о них не думать.
• Есть я, нет меня, сражаюсь я, лежу на диване — никакой разницы. Ничего нельзя изменить, ничего нельзя исправить. Можно только устроиться — лучше или хуже. Все идёт само по себе, а я здесь ни при чем.
• Таково моё общее мнение.
• Манеры любого человека странны. Естественными кажутся только собственные манеры.
• Никогда не следует забывать, что в нашем эвклидовом мире всякая палка имеет два конца.
• Совесть своей болью ставит задачи, разум – выполняет. Совесть задает идеалы, разум ищет к ним дороги. Это и есть функция разума – искать дороги. Без совести разум работает только на себя, а значит – в холостую.
• Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят чёрные.
• И все потому, что раб гораздо лучше понимает своего господина, пусть даже самого жестокого, чем своего освободителя, ибо каждый раб отлично представляет себя на месте господина, но мало кто представляет себя на месте бескорыстного освободителя.
• Какова целесообразность постройки моста через реку с точки зрения щуки?
• Надо было менять всё. Не одну жизнь и не две жизни, не одну судьбу и не две судьбы — каждый винтик этого смрадного мира надо было менять…
• Будущее — это тщательно обезвреженное настоящее.
• Постарайтесь понять. что не существует единственного для всех будущего. Их много, и каждый ваш поступок творит какое-нибудь из них.
• …Я животное, ты же видишь, я животное. У меня нет слов, меня не научили словам, я не умею думать. Но если ты на самом деле такой… всемогущий, всесильный, всепонимающий… разберись! Загляни в мою душу, я знаю — там есть все, что тебе надо. Должно быть. Душу-то ведь я никогда и никому не продавал! Она моя, человеческая! Вытяни из меня сам, чего же я хочу, — ведь не может же быть, чтобы я хотел плохого. Будь оно все проклято, ведь я ничего не могу придумать, кроме этих его слов: «Счастье для всех даром, и пусть никто не уйдет обиженный!».

Какова целесообразность постройки моста через реку с точки зрения щуки?

— За миллиард лет до конца света (Аркадий и Борис Стругацкие), 18 цитат

ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ

ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ

Лежу на диване и ничего не хочу — становлюсь успешным с точки зрения буддизма.

Какова у человека философия, такова и жизнь. Как постелешь, так и выспишься.

Потребительская этика не только оскверняет окружающую среду, создавая нежелательные изменения в биосфере, но также развращает ум и тело, определяя наслаждение с точки зрения владения и поглощения.

Быть на своём месте — не значит быть успешным с коммерческой точки зрения. Но это гарантирует вам духовное удовлетворение.

Упав в реку, вы не утонете. Но останетесь погруженным в неё.

Мудрость — это умение выслушивать противоположную точку зрения, а не доказывать с красным лицом свою правоту, унижая собеседника.

У каждого свои болевые точки, и что сводит с ума одного, вызывает у другого лишь зевоту.

Многие самоубийцы, выжившие после прыжка с моста говорят об одном и том же: «Когда ты летишь, ты вдруг понимаешь, что все твои проблемы решаемы Кроме одной — ты уже летишь с моста.»

С точки зрения пчелы, она просто живёт своей жизнью. И только пасечник знает, что на самом деле она собирает для него мёд. Но пчела никогда не поймёт это, потому что пасечник выходит за пределы её масштабов мышления.

Если человек уверенно продвигается в направлении своей мечты, он неизбежно прийдет к успеху, неожиданному с точки зрения повседневности. Даже если вы строите воздушные замки, ваш труд не пропадет впустую. Главное, что у вас должны быть мечты. А теперь подведите под них фундамент.

Целесообразность постройки моста с точки зрения щуки

14. «. сын Захара, устроившись на тахте в углу, время от времени принимался услаждать общество чтением избранных мест из популярной медицинской энциклопедии, которую Малянов подсунул ему второпях по ошибке, вместо Брема. Вечеровский, особенно элегантный по контрасту с потным и расхлюстанным Вайнгартеном, с любопытством слушал и разглядывал странного мальчика, высоко задирая рыжие брови. Он еще почти ничего не сказал по существу – задал несколько вопросов, показавшихся Малянову (да и не одному только Малянову) нелепыми. Например, он ни с того ни с сего спросил Захара, часто ли Захар конфликтует с начальством, а Глухова – любит ли тот сидеть у телевизора. (Выяснилось, что Захар вообще никогда ни с кем не конфликтует, такой уж у него характер, и что Глухов у телевизора сидеть – да, любит, и даже не просто любит, а предпочитает.)

Малянову Глухов очень понравился. Вообще-то Малянов не любил новых людей в старых компаниях, ему всегда было страшно, что они начнут вести себя как-нибудь не так и за них будет неловко. Но с Глуховым оказалось все в порядке. Был он какой-то удивительно уютный и невредный – маленький, тощенький, курносый, с красноватыми глазками за сильными большими очками. По приходе он с удовольствием выпил предложенный Вайнгартеном стаканчик водки и заметно огорчился, узнав, что это последний. Когда его подвергли перекрестному допросу, он выслушивал каждого очень внимательно, по-профессорски склонив голову к правому плечу и скосив глаза направо же. Нет-нет, отвечал он, как бы извиняясь. Нет, ничего подобного со мной не было. Помилуйте, я даже представить себе такого не могу. Тема? Боюсь, очень далекая от вас: «Культурное влияние США на Японию. Опыт количественного и качественного анализа». Да, по-видимому, какая-то идиосинкразия, я говорил с крупными медиками – случай, по их словам, редчайший. В общем, с Глуховым, по-видимому, получился пустой номер, но все равно, хорошо было, что он здесь. Он был какой-то очень от мира сего: с аппетитом выпил и хотел еще, с детским удовольствием ел икру, чай предпочитал цейлонский, а читать больше всего любил детективы. На странного Захарова мальчика он смотрел с опасливым недоумением, время от времени неуверенно посмеиваясь, бредовые рассказы выслушал с огромным сочувствием, то и дело принимался чесать обеими руками у себя за ушами, бормоча: «Да, это поразительно. Невероятно. » Словом, с Глуховым все было Малянову ясно. Ни новой информации от него, ни, тем более, советов ждать не приходилось.

Вайнгартен, как всегда в присутствии Вечеровского, несколько уменьшился в объеме. Он даже стал как-то приличнее выглядеть, не орал больше и никого не называл отцами и стариками. Впрочем, последние зерна черной икры сожрал все-таки он.

Захар вообще не говорил ни слова, если не считать коротких ответов на неожиданные вопросы Вечеровского. Даже историю его собственных злоключений ему не пришлось рассказывать – за него рассказал Вайнгартен. И странного своего сына он перестал увещевать вовсе и только болезненно улыбался, выслушивая назидательные цитаты о болезнях разных деликатных органов.

И вот они сидели и молчали. Прихлебывали остывший чай. Курили. Горело дрожащее золото окон в Доме быта, серпик молодой луны висел в темно-синем небе, с улицы доносилось отчетливое сухое потрескивание, – должно быть, опять жгли старые ящики. Вайнгартен зашуршал сигаретной пачкой, заглянул в нее, смял и спросил вполголоса: «Сигареты у кого есть еще?» – «Вот, пожалуйста. » – торопливо и тоже вполголоса отозвался Захар. Глухов кашлянул и позвенел ложечкой в стакане.

Малянов посмотрел на Вечеровского. Тот сидел в кресле, вытянув и скрестив ноги, и внимательно изучал ногти на правой руке. Малянов посмотрел на Вайнгартена. Вайнгартен раскуривал сигарету и поверх огонька смотрел на Вечеровского. И Захар смотрел на Вечеровского. И Глухов. Малянову вдруг стало смешно. Елки-палки, а чего мы, собственно, от него ждем? Ну, математик. Ну, крупный математик. Ну, допустим даже, очень крупный математик – мировая величина. Ну и что? Как дети, ей-богу. Заблудились в лесу и с надеждой моргают на дядю: уж он-то нас выведет.

– Вот, собственно, и все соображения, которые у нас имеются, – плавно произнес Вайнгартен. – Как видите, наметились по крайней мере две позиции. – Он говорил, обращаясь как бы ко всем, но смотрел при этом только на Вечеровского. – Митька считает, что следует все это пытаться объяснить в рамках известных нам явлений природы. Я же полагаю, что мы имеем дело с вмешательством совершенно неизвестных нам сил. Так сказать, подобное – подобным, фантастическое – фантастическим.

Эта тирада прозвучала невероятно напыщенно. Ведь нет чтобы просто и честно сказать: дядя, голубчик, заблудились, выведи. Нет, ему, понимаете, резюме нужно, мы-де и сами не лыком шиты. Ну и сиди теперь как дурак. Малянов взял чайник и пошел от Валькиного срама на кухню. Он не слышал, о чем шла речь, пока наливал воду и ставил чайник на газ. Когда он вернулся, Вечеровский неторопливо говорил, внимательно разглядывая ногти теперь уже на левой руке:

– . И поэтому я склоняюсь все-таки к вашей точке зрения, Валя. Действительно, фантастическое, по-видимому, надлежит объяснять фантастическим. Я полагаю, что все вы оказались в сфере внимания. м-м-м. назовем это сверхцивилизацией. По-моему, это уже устоявшийся термин для обозначения иного разума, на много порядков более могущественного, нежели человеческий.

Вайнгартен, глубоко затягиваясь и выпуская дым, мерно кивал с необычайно важным и сосредоточенным видом.

– Почему им понадобилось останавливать именно ваши исследования, – продолжал Вечеровский, – вопрос не только сложный, но и праздный. Существо дела состоит в том, что человечество, само того не подозревая, вызвало на себя контакт и перестало быть самодовлеющей системой. По-видимому, сами того не подозревая, мы наступили на мозоль некоей сверхцивилизации, и эта сверхцивилизация, по-видимому, поставила своей целью регулировать отныне наш прогресс по своему усмотрению.

– Да Фил, да подожди! – сказал Малянов. – Неужели даже ты не понимаешь? Какая, к черту, сверхцивилизация? Что это за сверхцивилизация, которая тычется в нас, как слепой котенок? Зачем вся эта бессмыслица? Этот мой следователь, да еще с коньяком. Бабы эти Захаровы. Где основной принцип разума: целесообразность, экономичность.

– Это частности, Дима, – тихо сказал Вечеровский. – Зачем мерить внечеловеческую целесообразность человеческими мерками? И потом, представь себе: с какой силой ты бьешь себя по щеке, чтобы убить несчастного комара? Ведь таким ударом можно было бы убить всех комаров в округе разом.

– Или, например: какова целесообразность постройки моста через реку с точки зрения щуки?

– Ну, не знаю, – сказал Малянов. – Нелепо это все как-то.

Вечеровский подождал немного и, увидев, что Малянов заткнулся, продолжал:

– Я хотел бы подчеркнуть вот что. При такой постановке вопроса ваши личные неприятности и проблемы отходят на второй план. Речь теперь идет уже о судьбе человечества. – Он помедлил. – Ну, возможно, не о судьбе в роковом смысле этого слова, однако, во всяком случае, о его достоинстве. Так что перед нами стоит задача защитить не просто вашу, Валя, теорию ревертазы, но судьбу всей нашей планетной биологии вообще. Или я ошибаюсь?

Впервые в присутствии Вечеровского Вайнгартен раздулся до своих нормальных размеров. Он самым энергичным образом кивнул, но сказал совсем не то, что ожидал Малянов. Он сказал:

– Да, несомненно. Мы все понимаем, что речь идет не о нас лично. Речь идет о сотнях исследований. Может быть, о тысячах. Да что я говорю – о перспективных направлениях вообще!

– Так! – энергично сказал Вечеровский. – Значит, предстоит драка. Их оружие – тайна; следовательно, наше оружие – гласность. Что мы должны сделать в первую очередь? Известить о событиях своих знакомых, которые обладают, с одной стороны, достаточной фантазией, чтобы поверить нам, а с другой стороны – достаточным авторитетом, чтобы убедить своих коллег, занимающих командные высоты в науке. Таким образом, мы косвенно выходим на контакт с правительством, получаем доступ к средствам массовой информации и можем авторитетно информировать все человечество. Первое ваше движение было совершенно правильным – вы обратились ко мне. Лично я беру на себя попытку убедить нескольких крупных математиков, являющихся одновременно крупными администраторами. Сначала, естественно, я свяжусь с нашими, а потом и с зарубежными.

Он необычайно оживился, выпрямился в кресле и все говорил, говорил, говорил. Он называл имена, звания, должности, он очень четко определил, к кому должен обратиться Малянов, к кому – Вайнгартен. Можно было подумать, что он уже несколько дней сидел над составлением подробного плана действий. Но чем больше он говорил, тем большее уныние охватывало Малянова. И когда Вечеровский с каким-то совсем уже неприличным пылом перешел ко второй части своей программы, к апофеозу, в котором объединенное всеобщей тревогой человечество в едином строю сплоченными мощностями всей планеты дает отпор сверхцивилизованному супостату, – вот тут Малянов почувствовал, что с него хватит, поднялся, пошел на кухню и заварил новый чай. Вот тебе и Вечеровский. Вот тебе и башка. Видимо, тоже здорово перепугался, бедняга. Да, брат, это тебе не про телепатию спорить. А вообще-то мы сами виноваты: Вечеровский то, Вечеровский се, Вечеровский башка. А Вечеровский – просто человек. Умный человек, конечно, крупный человек, но не более того. Пока речь идет об абстракциях – он силен, а вот как жизнь-матушка подопрет. Обидно только, что он почему-то сразу принял сторону Вальки, а меня даже толком выслушать не пожелал. Малянов взял чайники и вернулся в комнату.

А в комнате, естественно, Вайнгартен делал компот из Вечеровского. Потому что, знаете ли, пиетет пиететом, а когда человек несет околесицу, то уж тут никакой пиетет ему не поможет.

. Уж не воображает ли Вечеровский, что имеет дело с полными идиотами? Может быть, у него, Вечеровского, и есть в запасе пара авторитетных и в то же время полоумных академиков, которые после полубанки способны встретить такую вот информацию с энтузиазмом. Лично у него, Вайнгартена, подобных академиков нет. У него, Вайнгартена, есть старый друг Митька Малянов, от которого он, Вайнгартен, мог бы ожидать определенного сочувствия, тем более что сам Малянов ходит в пострадавших. И что же – встретил он его, Вайнгартена, рассказ с энтузиазмом? С интересом? С сочувствием, может быть? Черта с два! Первое же, что он сказал, – это что Вайнгартен врет. И между прочим, он, Малянов, по-своему прав. Ему, Вайнгартену, даже страшно подумать – обращаться с таким рассказом к своему шефу, скажем, хотя шеф, между прочим, человек еще вовсе не старый, отнюдь не закоснелый и сам склонен к некоему благородному сумасшествию в науке. Неизвестно, как там обстоят дела у Вечеровского, но он, Вайнгартен, совершенно не имеет целью провести остаток дней своих даже в самой роскошной психолечебнице.

– Санитары приедут и заберут! – сказал тут Захар жалобно. – Это ж ясно. И вам-то еще ничего, а мне ведь сексуального маньяка вдобавок приклеят.

– Подожди, Захар! – сказал Вайнгартен с раздражением. – Нет, Фил, честное слово, я вас просто не узнаю! Ну, предположим даже, что разговоры о клиниках – это некоторое преувеличение. Но ведь мы тут же кончимся как ученые, немедленно! Рожки да ножки останутся от нашего реноме! А потом, черт побери, если предположить даже, что нам удалось бы найти одного-двух сочувствующих из академии, – ну как они пойдут с этим бредом в правительство? Кто на это рискнет? Это же черт знает как человека должно прожечь, чтобы он на это рискнул! А уж человечество наше, наши дорогие сопланетники. – Вайнгартен махнул рукой и глянул на Малянова своими маслинами. – Налей-ка погорячее, – сказал он. – Гласность. Гласность – это, знаете ли, палка о двух концах. – И он принялся шумно пить чай, то и дело проводя волосатой рукой по потному носу.

– Ну, кому еще налить? – спросил Малянов.

На Вечеровского он старался не смотреть. Налил Захару, налил Глухову. Налил себе. Сел. Ужасно было жалко Вечеровского и ужасно неловко за него. Правильно Валька сказал: реноме ученого – это вещь очень нежная. Одна неудачная речь – и где оно, твое реноме, Филипп Павлович?

Вечеровский скорчился в кресле, опустив лицо в ладони. Это было невыносимо. Малянов сказал:

– Понимаешь, Фил, все твои предложения. эта твоя программа действий. теоретически это все, наверное, правильно. Но нам-то сейчас не теория нужна. Нам сейчас нужна такая программа, которую можно реализовать в конкретных реальных условиях. Ты вот говоришь: «объединенное человечество». Понимаешь, для твоей программы, наверное, подошло бы какое-нибудь человечество, но только не наше – не земное, я имею в виду. Наше ведь ни во что такое не поверит. Оно ведь знаешь когда в сверхцивилизацию поверит? Когда эта сверхцивилизация снизойдет до нашего же уровня и примется с бреющего полета валить на нас бомбы. Вот тут мы поверим, вот тут мы объединимся, да и то, наверное, не сразу, а сначала, наверное, сгоряча друг другу пачек накидаем.

– В точности так! – сказал Вайнгартен неприятным голосом и коротко хохотнул.

– А у меня и вовсе шеф – женщина, – сказал Захар. – Очень милая, умная, но как я ей буду все это рассказывать? Про себя.

И опять все надолго замолчали, прихлебывая чай. Потом Глухов проговорил негромко:

– Чаек какой – просто прелесть! Умелец вы, Дмитрий Алексеевич. Давно такого не пил. Да-да-да. Конечно, все это трудно, неясно. А с другой стороны – небо, месяц, смотрите, какой. чаек, сигаретка. Что еще, на самом деле, человеку надо? По телевизору – многосерийный детектив, очень недурной. Не знаю, не знаю. Вы вот, Дмитрий Алексеевич, что-то там насчет звезд, насчет междузвездного газа. А какое вам, собственно, до этого дело? Если подумать, а? Подглядывание какое-то, а? Вот вам и по рукам – не подглядывай. Пей чаек, смотри телевизор. Небо ведь не для того, чтобы подглядывать. Небо ведь – оно чтобы любоваться.

И тут Захаров мальчик вдруг звонко и торжествующе объявил:

Малянов подумал было, что это он про Глухова. Оказалось – нет. Мальчик, по-взрослому прищурясь, смотрел на Вечеровского и грозил ему измазанным в шоколаде пальцем. «Тише, тише. » – с беспомощным укором пробормотал Губарь, а Вечеровский вдруг отнял ладони от лица и принял свою первоначальную позу – развалился в кресле, вытянув и скрестив длинные ноги. Рыжее лицо его усмехалось.

– Итак, – сказал он, – я рад констатировать, что гипотеза товарища Вайнгартена заводит нас в тупик, видимый невооруженным глазом. Легко видеть, что в точно такой же тупик заводят нас гипотезы легендарного Союза Девяти, таинственного разума, скрывающегося в безднах Мирового океана, и вообще любой р а з у м н о действующей силы. Было бы очень хорошо, если бы вы все сейчас только одну минуту помолчали и подумали, чтобы убедиться в справедливости моих слов.

Малянов бессмысленно болтал ложечкой в стакане и думал: вот стервец, это же надо, как он всех нас купил! Зачем? Что за спектакль. Вайнгартен глядел прямо перед собой видимо, драматизм минуты молчания прошел мимо него.

Потом Вечеровский заговорил снова:

– Обратите внимание. Для объяснения фантастических событий мы попытались привлечь соображения – хотя и фантастические, но тем не менее лежащие внутри сферы наших современных представлений. Это не дало нам ничего. Абсолютно ничего. Валя показал нам это чрезвычайно убедительно. Поэтому, очевидно, вовсе не имеет смысла. я бы сказал – т е м б о л е е не имеет смысла привлекать какие бы то ни было соображения, лежащие вне сферы современных представлений. Скажем, гипотезу бога. или. или иные. Вывод?

Вайнгартен судорожно вытер лицо полой рубашки и принялся лихорадочно хлебать чай. Малянов спросил с обидой:

– Ты что же это, нарочно нас разыграл?

– А что мне оставалось делать? – отозвался Вечеровский, задирая свои проклятые рыжие брови до самого потолка. – Самому вам доказывать, что ходить по начальству бессмысленно? Что вообще бессмысленно ставить вопрос так, как вы его ставите? «Союз Девяти или тау-китяне. » Да какая вам разница? О чем здесь спорить? Какой бы вы ответ ни дали, никакой практической программы действий вы из этого ответа не извлечете. Сгорел у вас дом, или разбило его ураганом, или унесло наводнением – вам надо думать не о том, что именно случилось с домом, а о том, где теперь жить, как теперь жить, что делать дальше.

– Ты хочешь сказать. – начал Малянов.

– Я хочу сказать, – проговорил Вечеровский жестко, – что ничего ИНТЕРЕСНОГО с вами не произошло. Нечем здесь интересоваться, нечего здесь исследовать, нечего здесь анализировать. Все ваши поиски причин есть просто праздное любопытство. Не о том вам надо думать, каким именно прессом вас давят, а о том, как вести себя под давлением. А думать об этом – гораздо сложнее, чем фантазировать насчет царя Ашоки, потому что отныне каждый из вас – ОДИН. Никто вам не поможет. Никто вам ничего не посоветует. Никто за вас ничего не решит. Ни академики, ни правительство, ни даже все прогрессивное человечество. Ну об этом Валя достаточно хорошо говорил.

Он поднялся, налил себе чаю и снова вернулся в кресло – невыносимо уверенный, подтянутый, элегантно небрежный, как на дипломатическом приеме. Он и чашку-то держал – словно какой-нибудь там занюханный пэр на файф-о-клоке у королевы.

Мальчик процитировал на весь дом:

– «Если больной пренебрегает советами врачей, неаккуратно лечится, злоупотребляет алкоголем, то примерно через пять-шесть лет вторичный период сменяется третичным периодом болезни – последним. »

Захар вдруг сказал с тоской:

– Ну почему? Ну почему именно со мной, с нами.

Вечеровский с легким стуком поставил чашку на блюдечко, а блюдечко на стол рядом с собой.

– Потому что век наш весь в черном, – объяснил он, промакивая серовато-розовые, как у лошади, губы белоснежным платочком. – Он носит цилиндр высокий, и все-таки мы продолжаем бежать, а затем, когда бьет на часах бездействия час и час отстраненья от дел повседневных, тогда приходит к нам раздвоенье, и мы ни о чем не мечтаем.

– Тьфу на тебя, – сказал Малянов, а Вечеровский разразился довольным, сытым марсианским уханьем.

Вайнгартен выкопал из переполненной пепельницы чинарик подлиннее, сунул его в толстые губы, чиркнул спичкой и некоторое время сидел так, отрешенно скосив глаза на огонек.

– Действительно. – произнес он. – Не все ли равно, какая именно сила. если она заведомо превышает человеческую. – Он закурил. – Тля, на которую упал кирпич, или тля, на которую упал двугривенный. Только я не тля. Я могу выбирать.

Захар смотрел на него с надеждой, но Вайнгартен замолчал. Выбирать, подумал Малянов. Легко сказать – выбирать.

– Легко сказать – выбирать! – начал было Захар, но тут заговорил Глухов, и Захар с надеждой уставился на него.

– Да ясно же! – сказал Глухов с необычайной проникновенностью. – Неужели не ясно, что выбирать? Жизнь надо выбирать! Что же еще? Не телескопы же ваши, не пробирки же. Да пусть они ими подавятся, телескопами вашими! Диффузными газами. Жить надо, любить надо, природу ощущать надо – ощущать, а не ковыряться в ней! Когда я сейчас смотрю на дерево, на куст, я чувствую, я знаю – это мой друг, мы существуем друг для друга, мы друг другу нужны.

– Сейчас? – громко спросил Вечеровский.

– Простите, – пробормотал он.

– А ведь мы с вами знакомы, Владлен Семенович, – сказал Вечеровский. – Помните? Эстония, школа матлингвистики. финская баня, пиво.

– Да-да, – сказал Глухов, опустив глаза. – Да.

– Вы были тогда совсем другим, – сказал Вечеровский.

– Ну, так когда это было. – сказал Глухов. – Бароны, знаете ли, стареют.

– Бароны также и воюют, – сказал Вечеровский. – Не так уж давно это было.

Глухов молча развел руками.

Малянов ничего не понял в этой интермедии, но что-то в ней было, что-то неприятное, неспроста они все это друг другу говорили. А Захар, видимо, понял, понял как-то по-своему, какую-то обиду для себя он почувствовал в этом небольшом разговоре, какое-то оскорбление, что ли, потому что вдруг с необычайной резкостью, чуть ли не со злобой почти выкрикнул, обращаясь к Вечеровскому:

– Снегового-то они убили! Вам, Филипп Павлович, легко рассуждать, вас-то они за горло не взяли, вам хорошо.

– Да, – сказал он. – Мне хорошо. Мне хорошо, и вот Владлену Семеновичу тоже хорошо. Правда, Владлен Семенович?

Маленький уютный человек с красными кроличьими глазами за сильными стеклами старомодных очков в стальной оправе снова молча развел руками. Потом он встал и, ни на кого не глядя, проговорил:

– Прошу прощения, друзья мои, но мне пора идти. Уже поздно. »

За миллиард лет до конца света

СОДЕРЖАНИЕ.

СОДЕРЖАНИЕ

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий

За миллиард лет до конца света

(рукопись, найденная при странных обстоятельствах)

1. «…белый июльский зной, небывалый за последние два столетия, затопил город. Ходили марева над раскаленными крышами, все окна в городе были распахнуты настежь, в жидкой тени изнемогающих деревьев потели и плавились старухи на скамеечках у подъездов.

Солнце перевалило через меридиан и впилось в многострадальные книжные корешки, ударило в стекла полок, в полированные дверцы шкафа, и горячие злобные зайчики задрожали на обоях. Надвигалась послеполуденная маята — недалекий теперь уже час, когда остервенелое солнце, мертво зависнув над точечным двенадцатиэтажником напротив, просверливает всю квартиру навылет.

Малянов закрыл окно — обе рамы — и наглухо задернул тяжелую желтую штору. Потом, подсмыкнув трусы, прошлепал босыми ногами на кухню и отворил балконную дверь.

Было начало третьего.

На кухонном столике среди хлебных крошек красовался натюрморт из сковородки с засохшими остатками яичницы, недопитого стакана чая и обкусанной горбушки со следами оплавившегося масла. Мойка была переполнена немытой посудой. Не мыто было давно.

Скрипнув половицей, появился откуда-то одуревший от жары Калям, глянул на Малянова зелеными глазами, беззвучно разинул и снова закрыл рот. Затем, подергивая хвостом, проследовал под плиту, к своей тарелке. Ничего на этой тарелке не было, кроме сохлых рыбьих костей.

— Жрать хочешь… — сказал Малянов с неудовольствием.

Калям сейчас же откликнулся в том смысле, что да, неплохо бы наконец.

— Утром же тебе давали, — сказал Малянов, опускаясь на корточки перед холодильником. — Или нет, не давали… Это я тебе вчера утром давал…

Он вытащил Калямову кастрюлю и заглянул в нее — были там какие-то волокна, немного желе и прилипший к стенке рыбий плавник. А в холодильнике, можно сказать, и того не было. Стояла пустая коробочка из-под плавленого сыра „Янтарь“, страшненькая бутылка с остатками кефира и винная бутылка с холодным чаем для питья. В отделении для овощей среди луковой шелухи доживал свой век сморщенный полукочанчик капусты с кулак величиной да угасала в пренебрежении одинокая проросшая картофелина. Малянов заглянул в морозильник — там в сугробах инея устроился на зимовку крошечный кусочек сала на блюдце. И все.

Калям мурлыкал и терся усами о голое колено. Малянов захлопнул холодильник и поднялся.

— Ничего, ничего, — сказал он Каляму. — Все равно сейчас везде обеденный перерыв.

Можно было бы, конечно, пойти на Московский, но там всегда очереди, и тащиться туда далеко по жаре… Это надо же — какой паршивый интеграл оказался! Ну, ладно… Пусть это будет константа… от омеги не зависит. Ясно ведь, что не зависит. Из самых общих соображений следует, что не должен зависеть. Малянов представил себе этот шар и как интегрирование идет по всей поверхности. Откуда-то вдруг выплыла формула Жуковского. Ни с того ни с сего. Малянов ее выгнал, но она снова появилась. Конформное изображение попробовать, подумал он.

Опять задребезжал телефон, и тут выяснилось, что Малянов, оказывается, уже снова был в комнате. Он чертыхнулся, упал боком на тахту и дотянулся до трубки.

— Витя? — спросил энергичный женский голос.

— Какой вам телефон нужен?

— Нет, это квартира…

Малянов бросил трубку и некоторое время полежал неподвижно, ощущая, как голый бок, прижатый к ворсу, неприятно подмокает потом. Желтая штора светилась, и комната была наполнена тяжелым желтым светом. Воздух был как кисель. В Бобкину комнату надо перебираться, вот что. Баня ведь. Он поглядел на свой стол, заваленный бумагами и книгами. Одного Смирнова Владимира Ивановича шесть томов… И вон еще сколько бумаги на полу разбросано. Страшно подумать — перебираться. Постой, у меня же какое-то просветление было… Ч-черт… С этим твоим „Интуристом“, дура безрукая… Значит, я был на кухне, затем меня принесло сюда… А! Конформные отображения! Дурацкая идея. Вообще-то надо посмотреть…

Он кряхтя поднялся с тахты, и телефон сейчас же зазвонил снова.

— Идиот, — сказал он аппарату и взял трубку. — Да!

— Это база? Кто говорит? Это база?

Малянов положил трубку и набрал номер ремонтной.

— Ремонтная? Я говорю с телефона девяносто три девять восемь ноль семь… Слушайте, я вам вчера уже звонил один раз. Невозможно же работать, все время попадают сюда…

— Какой у вас номер? — прервал его злобный женский голос.

— Девяносто три девять восемь ноль семь. Мне все время звонят то в „Интурист“, то в гараж, то…

— Положите трубку. Проверим.

— Пожалуйста… — просительно сказал Малянов уже в короткие гудки.

Потом он прошлепал к столу, уселся и взял ручку. Та-ак… Где же я все-таки видел этот интеграл? Стройный ведь такой интеграшка, во все стороны симметричный… Где я его видел? И даже не константа, а просто-напросто ноль! Ну, хорошо. Оставим его в тылу. Не люблю я ничего оставлять в тылу, неприятно это, как дырявый зуб…

Он принялся перебирать листки вчерашних расчетов, и у него вдруг сладко замлело сердце. Все-таки здорово, ей богу… Ай да Малянов! Ай да молодец! Наконец-то, кажется, что-то у тебя получилось. Причем это, брат, настоящее. Это, брат, тебе не „фигура цапф большого пассажного инструмента“, этого, брат, до тебя никто не делал! Тьфу-тьфу, только бы не сглазить… Интеграл этот… Да пусть он треснет, интеграл этот — дальше поехали, дальше!

Раздался звонок. В дверь. Калям спрыгнул с тахты и, задрав хвост, поскакал в прихожую. Малянов аккуратно положил ручку.

— С цепи сорвались, честное слово, — произнес он.

В прихожей Калям описывал нетерпеливые круги и орал, путаясь под ногами.

— Ка-ал-лям! — сказал Малянов сдавленно-угрожающим голосом. — Да, Калям, пошел вон!

Он открыл дверь. За дверью оказался плюгавый мужчина в кургузом пиджачке неопределенного цвета, небритый и потный. Слегка откинувшись всем корпусом назад, он держал перед собой большую картонную коробку. Бурча нечленораздельное, он двинулся прямо на Малянова.

— Вы… э… — промямлил Малянов, отступая.

Плюгавый был уже в прихожей — глянул направо в комнату и решительно повернул налево в кухню, оставляя за собой на линолеуме белые пыльные следы.

— Позвольте… э… — бормотал Малянов, наступая ему на пятки.

Мужчина уже поставил коробку на табурет и вытащил из нагрудного кармана пачку каких-то квитанций.

— Вы из ЖЭКа, что ли? — Малянову почему-то пришло в голову, что это водопроводчик наконец явился — чинить кран в ванной.

— Из гастронома, — сипло сказал мужчина и протянул две квитанции, сколотые булавкой. — Распишитесь вот здесь…

— А что это? — спросил Малянов и тут же увидел, что это бланки стола заказов. Коньяк — две бутылки, водка… — Подождите, — сказал он. — По-моему, мы ничего…

Он увидел сумму. Он ужаснулся. Таких денег в квартире не было. Да и вообще, с какой стати?

Целесообразность постройки моста с точки зрения щуки

ЗА МИЛЛИАРД ЛЕТ ДО КОНЦА СВЕТА

(РУКОПИСЬ, НАЙДЕННАЯ ПРИ СТРАННЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ)

1. «. белый июльский зной, небывалый за последние два столетия, затопил город. Ходили марева над раскаленными крышами, все окна в городе были распахнуты настежь, в жидкой тени изнемогающих деревьев потели и плавились старухи на скамеечках у подъездов.

Солнце перевалило через меридиан и впилось в многострадальные книжные корешки, ударило в стекла полок, в полированные дверцы шкафа, и горячие злобные зайчики задрожали на обоях. Надвигалась послеполуденная маята недалекий теперь уже час, когда остервенелое солнце, мертво зависнув над точечным двенадцатиэтажником напротив, просверливает всю квартиру навылет.

Малянов закрыл окно — обе рамы — и наглухо задернул тяжелую желтую штору. Потом, подсмыкнув трусы, прошлепал босыми ногами на кухню и отворил балконную дверь.

Было начало третьего.

На кухонном столике среди хлебных крошек красовался натюрморт из сковородки с засохшими остатками яичницы, недопитого стакана чая и обкусанной горбушки со следами оплавившегося масла. Мойка была переполнена немытой посудой. Не мыто было давно.

Скрипнув половицей, появился откуда-то одуревший от жары Калям, глянул на Малянова зелеными глазами, беззвучно разинул и снова закрыл рот. Затем, подергивая хвостом, проследовал под плиту, к своей тарелке. Ничего на этой тарелке не было, кроме сохлых рыбьих костей.

— Жрать хочешь. — сказал Малянов с неудовольствием.

Калям сейчас же откликнулся в том смысле, что да, неплохо бы наконец.

— Утром же тебе давали, — сказал Малянов, опускаясь на корточки перед холодильником. — Или нет, не давали. Это я тебе вчера утром давал.

Он вытащил Калямову кастрюлю и заглянул в нее — были там какие-то волокна, немного желе и прилипший к стенке рыбий плавник. А в холодильнике, можно сказать, и того не было. Стояла пустая коробочка из-под плавленого сыра «Янтарь», страшненькая бутылка с остатками кефира и винная бутылка с холодным чаем для питья. В отделении для овощей среди луковой шелухи доживал свой век сморщенный полукочанчик капусты с кулак величиной да угасала в пренебрежении одинокая проросшая картофелина. Малянов заглянул в морозильник — там в сугробах инея устроился на зимовку крошечный кусочек сала на блюдце. И все.

Калям мурлыкал и терся усами о голое колено. Малянов захлопнул холодильник и поднялся.

— Ничего, ничего, — сказал он Каляму. — Все равно сейчас везде обеденный перерыв.

Можно было бы, конечно, пойти на Московский, но там всегда очереди, и тащиться туда далеко по жаре. Это надо же — какой паршивый интеграл оказался! Ну, ладно. Пусть это будет константа. от омеги не зависит. Ясно ведь, что не зависит. Из самых общих соображений следует, что не должен зависеть. Малянов представил себе этот шар и как интегрирование идет по всей поверхности. Откуда-то вдруг выплыла формула Жуковского. Ни с того ни с сего. Малянов ее выгнал, но она снова появилась. Конформное изображение попробовать, подумал он.

Опять задребезжал телефон, и тут выяснилось, что Малянов, оказывается, уже снова был в комнате. Он чертыхнулся, упал боком на тахту и дотянулся до трубки.

— Витя? — спросил энергичный женский голос.

— Какой вам телефон нужен?

— Нет, это квартира.

Малянов бросил трубку и некоторое время полежал неподвижно, ощущая, как голый бок, прижатый к ворсу, неприятно подмокает потом. Желтая штора светилась, и комната была наполнена тяжелым желтым светом. Воздух был как кисель. В Бобкину комнату надо перебираться, вот что. Баня ведь. Он поглядел на свой стол, заваленный бумагами и книгами. Одного Смирнова Владимира Ивановича шесть томов. И вон еще сколько бумаги на полу разбросано. Страшно подумать — перебираться. Постой, у меня же какое-то просветление было. Ч-черт. С этим твоим «Интуристом», дура безрукая. Значит, я был на кухне, затем меня принесло сюда. А! Конформные отображения! Дурацкая идея. Вообще-то надо посмотреть.

Он кряхтя поднялся с тахты, и телефон сейчас же зазвонил снова.

— Идиот, — сказал он аппарату и взял трубку. — Да!

— Это база? Кто говорит? Это база?

Малянов положил трубку и набрал номер ремонтной.

— Ремонтная? Я говорю с телефона девяносто три девять восемь ноль семь. Слушайте, я вам вчера уже звонил один раз. Невозможно же работать, все время попадают сюда.

— Какой у вас номер? — прервал его злобный женский голос.

— Девяносто три девять восемь ноль семь. Мне все время звонят то в «Интурист», то в гараж, то.

— Положите трубку. Проверим.

— Пожалуйста. — просительно сказал Малянов уже в короткие гудки.

Потом он прошлепал к столу, уселся и взял ручку. Та-ак. Где же я все-таки видел этот интеграл? Стройный ведь такой интеграшка, во все стороны симметричный. Где я его видел? И даже не константа, а просто-напросто ноль! Ну, хорошо. Оставим его в тылу. Не люблю я ничего оставлять в тылу, неприятно это, как дырявый зуб.

Он принялся перебирать листки вчерашних расчетов, и у него вдруг сладко замлело сердце. Все-таки здорово, ей богу. Ай да Малянов! Ай да молодец! Наконец-то, кажется, что-то у тебя получилось. Причем это, брат, настоящее. Это, брат, тебе не «фигура цапф большого пассажного инструмента», этого, брат, до тебя никто не делал! Тьфу-тьфу, только бы не сглазить. Интеграл этот. Да пусть он треснет, интеграл этот — дальше поехали, дальше!

Раздался звонок. В дверь. Калям спрыгнул с тахты и, задрав хвост, поскакал в прихожую. Малянов аккуратно положил ручку.

— С цепи сорвались, честное слово, — произнес он.

В прихожей Калям описывал нетерпеливые круги и орал, путаясь под ногами.

— Ка-ал-лям! — сказал Малянов сдавленно-угрожающим голосом. — Да, Калям, пошел вон!

Он открыл дверь. За дверью оказался плюгавый мужчина в кургузом пиджачке неопределенного цвета, небритый и потный. Слегка откинувшись всем корпусом назад, он держал перед собой большую картонную коробку. Бурча нечленораздельное, он двинулся прямо на Малянова.

Новороссия. «О желаемом и целесообразном»

Размышления донецкого блогера

Коль уж идёт сейчас вторая годовщина «Русской Весны», давайте поговорим о ней.
И вспомним шок от Майдана, сменившийся эйфорией Крыма, в ответ на которую были сначала Одесса и Мариуполь, а потом вовсе загрохотала война.

Но вспомнить следует и другое – настроения и умозаключения той поры. О Новороссии, её границах, ликвидации злокачественного новообразования 404, танках в Киеве и т.п.

Если честно, ещё тогда, всё это было очень приятно слышать и читать, но в реальность вышеперечисленного верилось с большим трудом. Потому что во всём этом не было одного, но главного – ответа на вопрос «как это реализовать»?
То есть, если взмахнуть шашкой, не думать особо, то всё получалось легко и быстро.
Но только при этом условии.

Всё это напоминает мне и заявления некоторых личностей о том, что буквально весь Донбасс просто спал и видел быть в России, и был поголовно уверен в том, что завтра у нас просто волшебным образом появятся российские войска и защитят нас.
– Благоглупости, причём частенько переходящие грань провокации.

Почему? Да потому, что всё это не отвечает на тот же самый вопрос.

То есть, мы сталкиваемся с тем, что в этой системе координат всё желаемое выдаётся за действительное. Вернее, за скорое будущее, буквально — завтрашнее. Уже иногда напоминает и Царствие Небесное, и Светлое Будущее Коммунизма.

Только с той разницей, что обещается уже вот-вот. И, поскольку, в обещанные сроки не реализуется, то у определённого количества доверчивых людей тут же возникает разочарование в идеях с последующей депрессией.

Откуда тут же вытекают рассуждения о том, кто, кого и куда слил.

То есть, что получаем по итогу?
– Подрывную деятельность и провокации, если разобраться.

И очень серьёзный вопрос у меня к тем, кто усиленно втюхивал именно здесь, с трибун, эту мысль. Начиная с товарисча Губарева.
Я лично слышал.
– Вы чем думали, ребята, а? Забываете аксиому – мы ответственны за тех, кого приручили.
Но своих личных целей Вы, в той или иной степени, но добились. Личных. И определённый политический капитал на этом заработали. Возможно, и не только его.

А теперь, давайте думать. О самой идее «Большой Новороссии» и т.п. лозунгах двухлетней давности.
Да, тогда всё это очень окрыляло. А что имеем в сухом остатке?
— Если судить здраво, дончане — народ думающий и прагматичный. Поэтому, очень многие понимали, что просто не будет.

Отправной точкой было понимание простейшего – невозможно более жить в одной стране с кровожадным отребьем.
И не спасёт, по сути, никакая федерализация.
Потому что, так или иначе, а в покое нас не оставят. Всё равно, будут лезть сюда со своим поклонением Бандере и поучениями
– как нам правильно жить.
То есть, по сути, понимание того, что достигнута точка невозврата. Мы их уже увещевали последние десять лет.

Да, присоединение к России решало бы проблемы безопасности, не более. А перестройка всего уклада, начиная с экономики, была бы куда сложнее, чем в Крыму. С которым уже два года работают, и ещё ничего не завершено. А там нет промышленности.

Поэтому, даже при мирном развороте событий, подобное присоединение могло принести не менее разрушительный эффект, чем война. Что вызвало бы вполне нелицеприятные настроения, кстати. Чему бы очень сильно способствовала вся та публика, для которой словосочетание «Едына Краина» было синонимом зарабатывания огромных денег.
Кстати, практика показывает, что они способны на любые мерзости. Стоило ли ожидать от них покорности?

Это сейчас у нас нет другого пути, как строить всё заново. Простите, это может прозвучать чудовищно и цинично, но неизвестно – было бы лучше, если бы всё пошло по пути моментального присоединения Донбасса к России.

Вариант не менее вероятный — переход Донбасса под протекторат России, — означал бы прямую аннексию (нет под это никакой законодательной основы) и войну. Войну здесь. И полномасштабную такую войну, с ракетами, авиацией и прочими ништяками.
На что и был рассчёт с той стороны.

Поэтому, очень многие понимали, что предстоит долгий и тяжёлый путь непризнанных республик. И, заметьте, что по этому поводу до сих пор, за исключением истерических сливщиков, никто особо и не капризничает.

То есть, в сложившейся ситуации, обкатка интеграционных процессов в настоящий момент идёт как раз, в первую очередь, в Крыму.
В условиях более простых и лояльных.
У нас же – система строится заново. В этом тоже можно видеть пробу пера на будущее.

Но сейчас у нас здесь нужно ждать. Не может ничего произойти так быстро, как некоторым этого бы хотелось. Повторяю, «монтажа», как в известном фильме, не будет.

Для нетерпеливых напомню – сколько длилась блокада Ленинграда? Сколько лет занимало восстановление народного хозяйства после войны? Сколько лет приходили в себя все бывшие союзные республики после развала Союза?

Не может быть быстро ничего, кроме разрушения. Самый простой пример – сколько времени нужно, чтобы построить дом, и сколько, чтобы его взорвать? То же самое касается и идеи «Большой Новороссии», о которой сейчас, по случаю второй годовщины событий, раздаются периодические вздохи и всхлипы?

Думаю, тогда она сыграла достаточно важную роль. Потому что была обозначена цель. Которая не рядом, не под носом, а за горизонтом. Кто воспринял всё дословно и буквально – его проблемы. Какова целесообразность постройки моста через реку, с точки зрения щуки?, как писали АБС в своём «Миллиарде лет»?

Кстати, о мостах. На данный момент куда проще достроить мост в Крым, чем пробивать туда сухопутную дорогу. Потому что территории – это даже задача не следующая. И для начала, следует до конца решить вопросы с тем, что уже есть, а уж потом – смотреть на конкретную ситуацию, которая будет на тот момент. После чего думать о дальнейших действиях.

А что до танков в Киеве…. Ой, как бы их там не было раньше. Правда, украинских. Потому что, по определению Дракона, они получили свою свободу, и, посему уже и сейчас, откровенно душат друг друга.

Оригинал взят у deadman_alive в О желаемом и целесообразном

Реакции на статью

Понравился наш сайт? Присоединяйтесь или подпишитесь (на почту будут приходить уведомления о новых темах) на наш канал в МирТесен!

Комментарии

Реакции на комментарий

Реакции на комментарий

Реакции на комментарий

9 апреля 16, в 14:43 «Поэтому, очень многие понимали, что предстоит долгий и тяжёлый путь непризнанных республик. И, заметьте, что по этому поводу до сих пор, за исключением истерических сливщиков, никто особо и не капризничает.»
____________________________

Какую роль играет выражение «непризнанные республики»?
Жители Донбасса могут это расценивать как незаконность своего существования и местные обстоятельства, как следствие этого. Но это полная чепуха и я уже два года пишу о том, что после законного ухода Крыма, единственным законным Субъектом Государственного права на бывшей Украине времён Януковича является именно Новороссия! А Киевская Хунта, которая контролирует территорию Distrikt Ukraina — по замыслу, по образу и по прецеденту Distrikt Galizien 1941 года, является оккупационной властью Государственных преступников — Узурпаторы. Но преступниками по отношению к прежней Украине, является и население, которое поддерживает Государственных преступников или «Лжевласть». И каждый житель Донбасса должен это понимать не только для внутреннего успокоения, но и понимать с кем он имеет дело, когда видит солдат ВСУ или отморозков из Гвардии Авакова — реальных уголовников. По власти и национальные гвардейцы и другого отношения к себе, чем есть, ожидать не следует.
Но что здесь важно, учитывая, что весь Мир в лице ЕС и США до сих пор долдонят о сепаратистах и террористах Юго-Востока и Крыма?

Во-первых, нужно понимать, что, если в результате Революции — Захвата Власти, вопрос собственности не меняется, то это обыкновенный Государственный Переворот и не более того.
Во-вторых, если Переворот — Захват Власти поддержан всем населением — народом, то вопрос нарушений отпадает, поскольку Единственный Субъект Власти — народ, не возражает, но такая смена власти может войти в привычку, что не есть хорошо.
В-третьих, но, если какие-то территории не признали Новую Власть, а Донбасс и Крым, это четверть населения Украины времён Януковича, то это «непризнание» является объявлением состояния Гражданской Войны и революционеры сразу обретают статус Государственных преступников — узурпаторов, а их Власть становится «Лжевластью» без права апелляции к Конституции и к правовому полю свергнутого государства.
В-четвёртых, с этого момента Государство в Расколе, а Конституция парализована, Переворот не завершён, а верные Конституции территории имеют право подавить мятеж путчистов, что исключает какие-либо АТО со стороны путчистов, если только под АТО не подразумеваются Американские Террористические Операции на территории Украины, частью которых Хунта и является.
В-пятых, итак, непризнание Законной Власти на Украине в лице Новороссии совершенно чётко нам указывает на заказчика украинских дел и на то, что в различных урегулированиях этого дела Хунта не может быть ведущим или доминирующим звеном, у неё есть только одна привилегия: выторговать для себя щадящие условия содержания в Тюрьме.

Понимая всё это, можно и план реализации разрабатывать, но первое, что нужно сделать, это поставить условие перед представителем Заказчика Мятежа в Киеве — ОБСЕ, условие: либо они распределяются по всему фронту и ВСУ при обстрелах могут в них попасть, либо они покидают территорию из-за сомнительности своих функций.
Одновременно с этим, Новороссия уже давно могла бы поставить вопрос перед ООН вопрос: как долго с трибуны ООН Преступник из Киева будет представлять интересы и выступать от имени «жертвы своего преступления» — Украины времён Януковича?
Стрелять ведь можно не только из Градов! Текст скрыт развернуть