Исторически сложилось так, что почти повсеместно формирование экономической науки чаше всего увязывается с именем и творчеством Адама Смита (1723-1790) — величайшего английского ученого-экономиста конца XVIII в. Эта «человеческая слабость» будет преодолена, очевидно, нескоро, ибо в отличие от естественных наук, требующих, как правило, представления о современном уровне знаний, экономическую науку едва ли можно постичь, не познакомившись с теоретическими воззрениями выдающихся экономистов классической политической экономии. В их числе Адам Смит является, несомненно, центральной фигурой. И хотя экономическая наука начинается действительно не с этого автора, но именно он, как сказал М. Блауг, стал тем, кто создал «первый в экономической науке полноценный труд, излагающий общую основу науки».
Адам Смит родился 5 июня 1723 г. в Шотландии в городке Кир-колде, расположенном неподалеку от ее столицы Эдинбурга, в семье таможенного чиновника. С детства проявив способности к учебе, в 14 лет поступил в Глазговский университет, который закончил спустя три года, в 1740 г. в числе лучших студентов он был удостоен стипендии для завершения своего образования в Оксфордском университете, где учился вплоть до 1746 г. Уровень преподавания здесь не устраивал его, в том числе по той причине, что большинство профессоров даже не читали своих лекций. Из Оксфорда А. Смит вернулся в Эдинбурге намерением заняться самообразованием и чтением публичных лекций по английской литературе и политической экономии. Уже тогда, судя по его лекциям, он придерживался принципов экономического либерализма, и особенно принципа свободы торговли. В 1751 г. А. Смит был назначен профессором логики в Глазговском университете, а в конце того же года перешел на кафедру моральной философии, на которой преподавал до 1764 г. Крупная научная работа «Теория моральных чувств», изданная им в 1759 г., принесла ему широкую известность. Но в дальнейшем научный интерес А. Смита все более смешается к экономической науке, что было связано отчасти с активным его участием в своеобразном Глазговском клубе политической экономии, а отчасти — дружбой с философом и экономистом Давидом Юмом.
В 1764 г. в жизни А. Смита произошло переломное событие: он оставил кафедру (как окажется, навсегда) и принял предложение сопровождать во время заграничного путешествия молодого лорда, пасынка видного политического деятеля — герцога Баклю. Материальный интерес от этого путешествия имел для А. Смита не последнее значение; поездка гарантировала ему 800ф.ст. ежегодно до конца жизни, что было явно больше его профессорского гонорара. Путешествие длилось с 1764 по 1766 г., т.е. более двух лет, из которых полтора года он провел в Тулузе, два месяца — в Женеве, где ему довелось встретиться с Вольтером, и девять месяцев в Париже. Тесное знакомство за время поездки с французскими философами д’Аламбером, Гельвецием, Гольбахом, а также с физиократами, в том числе с Ф. Кенэ и А. Тюрго, отразилось впоследствии в его главном труде «Исследование о природе и причинах богатства народов», к которому он приступил еще в Тулузе.
По возвращении в Шотландию А. Смит решает поселиться у своей матери, где с 1767 г. уединяется для завершения работы над «Богатством народов». Книга вышла в свет в 1776 г. и упрочила и без того широкую известность ее автора. Она четырежды переиздавалась при жизни А. Смита и еще три раза со дня его смерти (1790) и до конца века.
Влияние А. Смита на своих современников было настолько велико, что даже английский премьер-министр У. Питт-шадший объявлял себя его учеником. Они неоднократно встречались и обсуждали вместе ряд финансовых проектов. Одним из результатов этих контактов с ученым явилось подписание У. Питтом в 1786 г. первого Либерального торгового договора с Францией — договора Эдена, который существенно изменил таможенные тарифы. Результатом влияния творческого наследия автора «Богатства народов» можно также признать то, что один из его учеников Дугалл Стюарт в 1801 г. стал читать в Эдинбургском университете самостоятельный курс политической экономии, который прежде входил в состав дисциплин курса нравственной философии.
В январе 1778 г. А. Смит был назначен комиссаром таможни в Эдинбурге, оставаясь в этой должности до своей кончины в 1790 г.
Из особенностей характера А. Смита известно, что ему были присущи подчеркнуто деликатное поведение и одновременно легендарная рассеянность.
Предмет и метод изучения А. Смита
Знакомство с творчеством А. Смита начнем с того, что он понимал под предметом изучения экономической науки.
В своей книге «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776) в этом качестве он выделил ее центральную проблему, а именно экономическое развитие общества и повышение его благосостояния.
Как полагает Н. Кондратьев, «весь классический труд Смита о богатстве народов написан под углом зрения, какие условия и каким образом ведут людей к наибольшему благосостоянию, как он его понимал».
Уже первые слова, с которых начинается книга: «Годичный труд каждого народа представляет собою первоначальный фонд, который доставляет ему все необходимые для существования и удобства жизни продукты», — позволяют понять, что экономика любой страны, по Смиту, развиваясь, приумножает богатство народа не потому, что этим богатством являются деньги, а потому, что его надо видеть в материальных (физических) ресурсах, которые доставляет «годичный труд каждого народа».
Таким образом, А. Смите первой же фразы своей книги осуждает меркантилистское мышление, выдвигая для этого, казалось бы, совсем не новый аргумент о том, что сущностью и природой богатства является исключительно труд. Далее данную мысль он развивает весьма интересной концепцией роста разделения труда, а по сути доктриной технического прогресса как основного средства роста богатства «любой страны во все времена».
Однако на вопрос о том, в какой сфере экономики богатство растет быстрее, соображения А. Смита оказались небесспорными. С одной стороны, в своей теории о производительном труде (об этом речь пойдет ниже) он убеждает читателя в том, что не торговля и другие отрасли сферы обращения, а сфера производства является основным источником богатства, а с другой — особенно это видно во второй книге его пятикнижия, — что для приумножения богатства предпочтительнее развитие сельского хозяйства, а не промышленности, ибо, по мнению ученого, капитал, вкладываемый в земледелие, добавляет гораздо большую стоимость к действительному богатству и доходу. При этом Л. Смит полагал, что с развитием экономики цены на промышленные товары имеют тенденцию снижаться, а на сельскохозяйственные продукты — подниматься, поэтому, по его мысли, в странах, где сельское хозяйство представляет собою самое выгодное из всех приложений капитала, капиталы отдельных лиц будут прилагаться самым выгодным для всего общества образом. Понять это упущение автора «Богатства народов» тем труднее, что в ту пору в Англии процвела мануфактурная промышленность и начинали появляться первые высокопроизводительные фабрики, работавшие от водяного колеса. Поэтому едва ли А. Смит может считаться «буржуазным ученым» или «апологетом буржуазии», если он утверждал о роли землевладельцев в обществе так: «Интересы первого из этих трех классов (землевладельцев) тесно и неразрывно связаны с общими интересами общества. Все, что благоприятствует или вредит интересам первого, неизбежно благоприятствует или вредит интересам общества».
Между тем величие А. Смита как ученого состоит в его экономических прогнозах и фундаментальных теоретико-методологических позициях, которые более чем на целое столетие предопределили и последующую экономическую политику многих государств, и направление научного поиска огромной когорты ученых-эконо- мистов. Чтобы объяснить феномен успеха А. Смита, прежде всего необходимо обратиться к особенностям его методологии.
Центральное место в методологии исследования А. Смита занимает концепция экономического либерализма, в основу которой, как и физиократы, он положил идею естественного порядка, т.е. рыночных экономических отношений. В то же время в отличие, скажем, от Ф. Кенэ в понимании А. Смита, и он это постоянно подчеркивает, рыночные законы лучшим образом могут воздействовать на экономику, когда частный интерес стоит выше общественного, т.е. когда интересы общества в целом рассматриваются как сумма интересов составляющих его лиц. В развитие этой идеи автор «Богатства народов» вводит ставшие затем знаменитыми понятия «экономический человек» и «невидимая рука».
Сущность «экономического человека» освящена в статье сайта, где особо впечатляет положение о том, что разделение труда является результатом определенной склонности человеческой природы к торговле и обмену. Напомнив вначале читателю, что собаки друг с другом сознательно костью не меняются, А. Смит характеризует «экономического человека» как стремящегося к личному обогащению совершенного эгоиста, а именно: «Он скорее достигнет своей цели, если обратится к их (своих ближних. — Я.Я.) эгоизму и сумеет показать им, что в их собственных интересах сделать для него то, что он требует от них. Всякий предлагающий другому сделку какого-либо рода, предлагает сделать именно это. Дай мне то, что мне нужно, и ты получишь то, что тебе нужно, — таков смысл всякого подобного предложения. Не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов. Мы обращаемся не к их гуманности, а к их эгоизму, и никогда не говорим им о наших нуждах, а об их выгодах»
О тенденциозности понятия смитовского «экономического человека» в современной экономической литературе упоминают довольно часто. Например, по оценке Л. Мизеса, после А. Смита экономическая наука вплоть до нашего времени в сущности «изучает не живых людей, а так называемого «экономического человека», фантома, имеющего мало общего с реальными людьми. Абсурдность этой концепции, — продолжает он, — становится вполне очевидной, как только возникает вопрос о различиях между человеком реальным и экономическим. Последний рассматривается как совершенный эгоист, осведомленный обо всем на свете и сосредоточенный исключительно на накоплении все большего и большего богатства».
Без особых комментариев А. Смит преподносит читателю и положение о «невидимой руке». При этом нельзя исключить, что идею о ней автор «Богатства народов» заимствовал в памфлетах меркантилистов XVII в., где проводилась мысль о том, что экономическое поведение предопределяет прежде всего прибыль, а для этого государству необходимо защищать свободную конкуренцию в эгоистических интересах отечественных предпринимателей.
Но А. Смит ничуть не повторяет меркантилистов. В его книге смысл «невидимой руки» заключается в пропаганде таких общественных условий и правил, при которых благодаря свободной конкуренции предпринимателей и через их частные интересы рыночная экономика будет наилучшим образом решать общественные задачи и приведет к гармонии личную и коллективную волю с максимально возможной выгодой для всех и каждого. Он говорит о ней как бы между прочим, обращая внимание читателя на то, что «каждый отдельный человек имеет в виду свою собственную выгоду, а отнюдь не выгоды общества, причем в этом случае, как и во многих других, он невидимой рукой направляется к цели, которая совсем и не входила в его намерения», и что, «преследуя свои собственные интересы, он часто более действенным образом служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремится сделать это».
Другими словами, «невидимая рука» независимо от воли и намерений индивида — «экономического человека» — направляет его и всех людей к наилучшим результатам, выгоде и к более высоким целям общества, оправдывая как бы тем самым стремление человека-эгоиста ставить личный интерес выше общественного. Таким образом, сми- товская «невидимая рука» предполагает такое соотношение между «экономическим человеком» и обществом, т.е. «видимой рукой» государственного управления, когда последняя, не противодействуя объективным законам экономики, перестанет ограничивать экспорт и импорт и выступать искусственной преградой «естественному» рыночному порядку. Стало быть, рыночный механизм хозяйствования, а по Смиту — «очевидная и простая система естественной свободы», благодаря «невидимой руке» всегда будет автоматически уравновешиваться. Государству же для достижения правовых и институциональных гарантий и обозначения границ своего невмешательства остаются, как пишет А. Смит, «три весьма важные обязанности». К ним он относит: издержки на общественные работы (чтобы «создавать и содержать определенные общественные сооружения и общественные учреждения», обеспечивать вознаграждение преподавателей, судей, чиновников, священников и других, кто служит интересам «государя или государства»); издержки на обеспечение военной безопасности; издержки на отправление правосудия, включая охрану прав собственности, т.е., говоря словами Н. Кондратьева, смитов- ский «общественно-хозяйственный строй опирается на игру частных интересов в пределах и под защитой права».
Итак, «в каждом цивилизованном обществе» действуют всесильные и неотвратимые экономические законы — в этом лейтмотив методологии исследования Л. Смита. Приверженность этой идее была затем очевидна в трудах всех лучших представителей классической политической экономии, в том числе у Д. Рикардо, объявившего главной задачей экономической науки необходимость «изучить законы, которые управляют» всем, что произведено на земле, а также у К. Маркса, озадачившего себя исследованием «законов движения капитализма».
Непременным условием для того, чтобы экономические законы действовали, является, по убеждению А. Смита, свободная конкуренция. Только она, считает он, может лишить участников рынка власти над ценой, и чем больше продавцов, тем менее вероятен монополизм, ибо, по словам ученого, монополисты, поддерживая постоянный недостаток продуктов на рынке и никогда не удовлетворяя полностью действительный спрос, продают свои товары намного дороже естественной цены и поднимают свои доходы. В защиту идей свободной конкуренции в главе 10 книги I
А. Смит осуждает исключительные привилегии торговых компаний, законы об ученичестве, цеховые постановления, законы о бедных, полагая, что они (законы) ограничивают рынок труда, мобильность рабочей силы и масштабы конкурентной борьбы. Он также убежден, что, как только представители одного и того же вида торговли и ремесла собираются вместе, их разговор редко не заканчивается заговором против публики или каким-либо соглашением о повышении цен.
Выше уже была отмечена позиция А. Смита, согласно которой первейшим источником богатства является сельскохозяйственное производство и лишь затем промышленное. Это, вероятно, связано с его реакцией на сентенции меркантилистов, ставивших на первый план внешнюю торговлю, а затем национальную промышленность. Но что касается структуры самой торговли, то и здесь автор «Богатства народов» делает свои акценты, противоположные принципам меркантилизма, ставя на первое место внутреннюю, на второе внешнюю, на третье транзитную торговлю. В последней части аргументы А. Смита таковы: «Капитал, вкладываемый во внутреннюю торговлю страны, обычно поошряет и содержит большое количество производительного груда в этой стране и увеличивает стоимость ее годового продукта в большей мерс, чем таких же размеров капитал, занимающийся внешней торговлей предметами потребления, а капитал, занятый в этой последней, имеет в обоих этих отношениях еше большее преимущество над одинаковой величины капиталом, вложенным в транзитную торговлю». В этой же связи А. Смит счел даже уместным сформулировать главную задачу политической экономии следующим образом: «И главная задача политической экономии каждой страны состоит в увеличении ее богатства и могущества; поэтому она не должна давать преимуществ или оказывать особое поощрение внешней торговле предметами потребления предпочтительно перед внутренней торговлей или же транзитной торговлей предпочтительно перед той и другой».
«Богатство народов» А. Смита начинается с проблематики разделения труда вовсе не случайно. На ставшем хрестоматийным примере, показывающем, как в булавочной мануфактуре разделение труда по меньшей мере трояко* повышает производительность труда, он фактически подготовил «почву» для будущих рассуждс- ний и споров по многим ключевым теоретическим проблемам политической экономии.
Одной из таких теорий, имевших неоднозначное толкование еще до Л. Смита, была теория стоимости (ценности) товаров и услуг. Эта теория впоследствии вплоть до конца XIX в. оставалась центральной теорией экономической науки.
Познакомимся с теорией стоимости А. Смита, вокруг которой более всего полемизировали его последователи и противники. Отметив наличие у каждого товара потребительной и меновой стоимости, первую А. Смит оставил без рассмотрения. Причина здесь в том, что в понятие «потребительная стоимость» А. Смит вкладывал смысл полезности не предельной, а полной, т.е. возможность отдельного предмета, блага удовлетворить потребность человека, причем не конкретную, а общую. Поэтому для него потребительная стоимость не может быть условием меновой стоимости товара.
Как заметил в этой связи М. Блауг, «во времена Смита отвергали теорию ценности, основанную на понятии полезности, поскольку казалось невозможным установить количественную связь между полезностью и ценой — об этой трудности тогда просто не задумывались.Скорее, в то время просто не видели связи между полезностью в том смысле, в каком мы ее понимаем, и ценой (стоимостью. — Я.Я.)».
Отмежевавшись от рассмотрения потребительной стоимости, А. Смит обращается к выяснению причин и механизма обмена, сущности меновой стоимости. Он отмечает, что поскольку товары чаще всего обмениваются, то «более естественным является оценивать их меновую стоимость количеством какого-нибудь товара, а не количеством труда, которое можно на них купить». Но уже на следующей странице автор «Богатства народов» опроверг и версию определения стоимости «количеством какого-нибудь товара», подчеркнув, что «товар, который сам постоянно подвергается колебаниям в своей стоимости, никоим образом не может быть точным мерилом стоимости других товаров». Затем А. Смит заявляет, что стоимость одинакового количества труда рабочего «во все времена и во всех местах» одинакова и поэтому «именно труд составляет их действительную цену, а деньги составляют лишь их номинальную цену».
Что касается смитовской сентенции о постоянстве стоимости труда, которая, по сути, означает условие производства каждой единицы товара при постоянных издержках, то она, конечно, не выдерживает никакой критики, так как в зависимости от объема производства удельные издержки, как известно, подвержены изменению. А другой свой тезис, согласно которому труд «составляет действительную цену» товаров, А. Смит развивает с двойственных позиций, следуя которым впоследствии одни смитианцы увидели «трудовую» природу происхождения стоимости товаров, а другие — через издержки. Сама же двойственность позиций состоит в следующем.
Автор «Богатства народов» будто бы сделал окончательный вывод, говоря, что «труд является единственным всеобщим, равно как и единственным точным, мерилом стоимости или единственной мерой, посредством которой мы можем сравнивать между собою стоимости различных товаров во все времена и во всех местах». Но буквально через несколько страниц последовали два уточнения. В соответствии с первым из них — только «в обществе первобытном и малоразвитом, предшествовавшем накоплению капитала и обращению земли в частную собственность, соотношение между количествами труда было, по-видимому, единственным основанием для обмена их друг на друга». В соответствии со вторым уточнением стоимость определяется как сумма доходов (заработная плата, прибыль и рента), поскольку, как пишет ученый «в каждом развитом обществе все эти три составные части в большей или меньшей мере входят в цену громадного большинства товаров».
Итак, по приведенным выше уточнениям, связанным с теорией стоимости (ценности), можно было бы предположить, что Л. Смит был склонен не к трудовой теории, а к теории издержек. Но в двойственности его позиции не остается сомнений, когда в главе 8 книги 1 он утверждает о трудовом происхождении всех доходов, из которых складывается цепа, а не о сумме издержек, обусловливающих эти доходы как составляющие цены. Ведь, по словам автора «Богатства народов», рента — это «первый вычет из продукта труда, затраченного на обработку земли»; прибыль — «второй вычет из продукта труда, затрачиваемого на обработку земли»; заработная плата — «продукт труда», который «составляет естественное вознаграждение за труд».
В числе теоретических проблем, охваченных А. Смитом, нельзя обойти его концепцию о производительном труде. Это важно, несмотря даже на то, что современная экономическая наука отвергает ее основные постулаты. Дело в том, что автор «Богатства народов» вводит в главе 3 книги II понятие производительного труда, сформулировав его как груд, который «увеличивает стоимость материалов, которые он перерабатывает», а также «закрепляется и реализуется в каком-либо отдельном предмете или товаре, который можно продать и который существует, по крайней мере, некоторое время после того, как закопчен труд». Соответственно, непроизводительный труд, по Смиту, — это услуги, которые «исчезают в самый момент их оказания», а труд для выполнения (оказания) которых «ничего не добавляет к стоимости, имеет свою стоимость и заслуживает вознаграждения, не закрепляется и не реализуется в каком-либо отдельном предмете или товаре, пригодном для продажи».
К сожалению, почти все экономисты классической политической экономии (кроме Дж. Мак-Куллоха, Н. Сениора и некоторых других) безоговорочно приняли смитовское разграничение труда на производительный и непроизводительный виды, которое затем от К. Маркса перешло в так называемую марксистско-ленинскую политическую экономию. В этом главная причина того, что в Советском Союзе «источником создания национального дохода считался труд, занятый в сфере материального производства».
Между тем различие производительного и непроизводительного труда по принципу: создает или не создает данный вид труда осязаемый материальный продукт (объект) — имеет не просто идей- но-политическое значение. В этом, в частности, особенно убеждают доводы английского экономиста Лайонелла Роббинса в книге «Эссе о природе и значении экономической науки» (1935).
В главе «Предмет экономической науки» указанной работы Л. Роббинс пишет, например, что «современная теория настолько отдалилась от точки зрения Адама Смита и физиократов, что не признает производительным даже труд, создающий материальные объекты, если последние не имеют ценности». На его взгляд, даже «труд оперного певца или балетного танцовщика» должен рассматриваться как «производительный» потому, что он ценится, потому что он обладает специфической ценностью для различных «экономических субъектов», ибо, продолжает ученый, «услуги балетного танцовщика составляют часть богатства и экономическая наука исследует образование цен на них точно так же, как, например, на услуги повара».
Вот, наверное, почему М. Блауг сделал весьма нелицеприятный вывод по поводу теории производительного труда автора «Богатства народов», заявив следующее: «Разграничение производительного и непроизводительного труда, введенное Смитом, — это, пожалуй, одна из самых пагубных концепций в истории экономической мысли. Но при всем критическом отношении к изложению этой идеи у Смита нельзя не признать, что она ни в коем случае не двусмысленна и не нелепа».
Теория денег А. Смита не выделяется какими-либо новыми положениями. Но, как и другие его теории, она привлекает масштабностью и глубиной анализа, логически аргументированными обобщениями. В главе 5 книги I он отмечает, что деньги сделались общепринятым средством торговли с тех пор, «как прекратилась меновая торговля», но, «подобно всем другим товарам, золото и серебро меняются в своей стоимости». Затем в главе 11 книги I мы видим историко-экономический экскурс в пользу количественной теории денег. Здесь, в частности, говорится, что «труд, а не какой- либо особый товар или группа товаров является действительным мерилом стоимости серебра»; осуждается меркантилистская система взглядов, согласно которой «национальное богатство заключается в изобилии золота и серебра, а национальная бедность — в их недостаточном количестве».
Однако специально проблематике денег А. Смит посвятил вторую главу книги II. Именно в ней содержится одна из его крылатых фраз: «Деньги — это великое колесо обращения». А высказанное в этой главе положение о том, что «падение курса бумажных денег ниже стоимости золотой и серебряной монеты отнюдь не вызывает падения стоимости этих металлов», конечно, небезынтересно для читателя и в наше время. Наконец, следует подчеркнуть, что автор «Богатства народов» рассматривает деньги, как и все классики, не иначе как техническое орудие для обмена, торговли, ставя на первое место их функцию средства обращения.
Если говорить о теории доходов, то очевидно, что у А. Смита она базируется исключительно на классовом подходе. По Смиту, годичный продукт распределяется между тремя классами (рабочие, капиталисты и землевладельцы). При этом, как уже отмечалось выше, экономическое благополучие страны он считал зависимым главным образом от деятельности землевладельцев, а не промышленников. Но справедливости ради надо отметить реплику М. Блауга о том, что первые в глазах А. Смита «непременно моты».
Доход рабочих, заработная плата, в смитовском рассмотрении находится в прямой зависимости от уровня национального богатства страны. Достоинство его теории заработной платы состоит прежде всего в том, что в отличие, скажем, от У. Пстти, физиократов, а затем и Р. Рикарло он отрицал так называемую закономерность снижения величины оплаты труда до уровня прожиточного минимума. Более того, по его убеждению, «при наличии высокой заработной платы мы всегда найдем рабочих более деятельными, прилежными и смышлеными, чем при низкой заработной плате». Разве что, предупреждает автор «Богатства народов», «хозяева всегда и повсеместно находятся в своего рода молчаливой, но постоянной и единообразной стачке с целью не повышать заработной платы рабочих выше ее существующего размера».
Прибыль как доход на капитан определяется, пишет А. Смит в главе 9 книги I, «стоимостью употребленного в дело капитала и бывает больше или меньше в зависимости от размеров этого капитала» и ее не следует путать с заработной платой, устанавливаемой в «соответствии с количеством, тяжестью или сложностью предполагаемого труда по надзору и управлению». По его мнению, сумма прибыли «предпринимателя, рискующего своим капиталом», — это часть созданной рабочими стоимости, направляемая «на оплату прибыли их предпринимателя на весь капитал, который он авансировал в виде материалов и заработной платы».
Еще одному виду доходов — ренте, специально посвящена статья. Рента, конечно, гораздо слабее исследована, чем, скажем, у Д. Рикардо, но отдельные положения все же заслуживают внимания. В частности, по Смиту, пищевые продукты являют собой «единственный сельскохозяйственный продукт, который всегда и необходимо дает некоторую ренту землевладельцу». Оригинальна здесь и его подсказка читателю: «Стремление к пище ограничивается у каждого человека небольшой вместимостью человеческого желудка».
В теории капитала А. Смита (глава 1 книги II) очевидна его более прогрессивная позиция по сравнению с физиократами. Капитал характеризуется им как одна из двух частей запасов, «от которой ожидают получать доход», а «другая часть, — пишет он, — эта та, которая идет на непосредственное потребление». В отличие от физиократов, по Смиту, производительным является капитал, занятый не только в сельском хозяйстве, но и во всей сфере материального производства. Кроме того, им вводится деление капитала на основной и оборотный, показывается различие в соотношении между этими частями капитала в зависимости от отрасли хозяйства. Основной капитал — и это, не лишне отметить, — по мнению автора «Богатства народов», состоит в числе прочего «из приобретенных и полезных способностей всех жителей или членов общества», т.е. как бы включает в себя «человеческий капитал».
Не осталась не затронутой А. Смитом и теория воспроизводства, блистательно впервые введенная до него в научный оборот Ф. Кенэ. Известно, что позицию А. Смита по этой проблематике К. Маркс оценил критически и назвал ее «баснословной догмой Смита». Критика К. Маркса на этот счет действительно значима, поскольку автор «Богатства народов», характеризуя то, из чего состоит подлежащая распределению «вся цена годичного продукта труда», целиком сводит последнюю к доходам, из которых складывается, как он полагает, цена товара. При этом он заявляет так: «Цена всякого товара в конечном счете должна все же сводиться ко всем этим трем частям, так как всякая доля цены должна по необходимости оказаться чьей-либо прибылью». Иными словами, по Смиту, речь идет не о расширенном, а о простом воспроизводстве, при котором потребление исключает накопление на возмещение стоимости (амортизацию) средств производства.
Адам Смит и современность
Адам Смит и современность
А. Сен профессор Гарвардского университета лауреат Нобелевской премии по экономике
Быть в родном университете Адама Смита в Глазго, чтобы вместе с другими учеными отмечать юбилей первого издания важнейшей книги — «Теории нравственных чувств» (1759) — огромная честь для меня. Значимость воздействия этой книги на философию, политику, социологию и экономическую науку в течение нескольких веков не подлежит сомнению. Ее влияние еще будет рассмотрено, но сегодня важнее говорить об актуальности идей и аналитических достижений Смита. Роль «Исследования о природе и причинах богатства народов» (1776) ни у кого не вызывает сомнений, а вот «Теорию нравственных чувств» почти не обсуждают. Это упущение мы попытаемся восполнить. В чем актуальность идей Смита? На этот вопрос трудно ответить, потому что мысли Смита сегодня можно понимать слишком широко. Многие предложенные Смитом стратегии рассуждения еще не изучены, хотя его часто цитируют. Мы будем исходить из того, что именно эти идеи сегодня имеют значение.
Особый вклад Смита, который, безусловно, не был упущен и сегодня вполне осознан, заключается в том, что его идеи помогли придать новую форму предмету экономической теории. Смита принято называть отцом современной экономической науки, и общепризнанно, что он внес наибольший вклад в ее становление как научной дисциплины. Возможно, говорить об экономике как «научной дисциплине» несколько странно, учитывая, с чем профессиональные экономисты сталкиваются сегодня. Действительно, «наука» — не первое слово, которое приходит на ум в период гигантского кризиса, предсказать который и предложить способы экстренно спасти «плохо залатанный» мир экономики представители экономической науки не смогли. Этот новый скепсис основан на давних сомнениях по поводу правомерности категории «социальная наука». Экономика или социология могут быть достойным предметом для размышлений и раздумий, но можно ли их считать научными дисциплинами? Нельзя не вспомнить совет У. Х. Одена:
Всего, В чем есть частица «социо», Не делай ты 1 .
Смит, безусловно, делал социальную науку, и не одну. Многое о социальных науках вообще и об экономической науке, а также о рыночной экономике в частности нам известно именно из его работ. Долг Смиту щедро воздается в современных экономических публикациях, но, к сожалению, не все рассуждения почитателей отражают подлинный смысл его идей. Многие хотят видеть в Смите только гуру рыночной экономики — человека одной идеи, пропагандирующего лишь совершенство и самодостаточность рынка. Мне представился случай «поворчать» в недавнем очерке в «New York Review of Books» о том, что индекс цитируемости Смита значительно превышает индекс его читаемости 2 . Такое упрощенное восприятие идей Смита, конечно, очень далеко от того, что классик в действительности утверждал. В своих исследованиях Смит объяснил, почему (а в особенности — как) развитие рыночной экономики оказалось эффективным, но он также выявил необходимость поддерживать рынок с помощью других институтов, чтобы обеспечить его жизнеспособность. Смит показал условия, при которых рынкам могут потребоваться ограничение, корректировка и дополнение со стороны других социальных институтов, чтобы предотвратить неустойчивость, неравноправие и устранить бедность.
Один из более тонких аспектов теории Смита, который ныне, похоже, почти предан забвению, — это его указание на невозможность объяснять бедность, не рассматривая проблему неравенства. Уровень доходов, необходимых индивиду для достижения минимальной работоспособности и получения возможностей, растет по мере общего прогресса экономики и увеличения доходов других членов общества. Например, по мнению Смита, чтобы «появиться на людях без стыда» в богатом обществе, человеку могут потребоваться более высокие стандарты в одежде и применительно к другим видам публичного потребления, чем в более бедном. Это относится и к другим личным ресурсам, необходимым для участия в жизни общества, а во многих случаях — даже для элементарного самоуважения. В огромном массиве современной литературы на тему социологии «относительной депривации», по существу, разрабатываются идеи, обозначенные Смитом в «Богатстве народов» 3 . Это имеет важные последствия для борьбы с бедностью и, несомненно, для оценки процесса экономического развития. Популярная сегодня позиция в публичном секторе экономики — говорить, что следует сконцентрироваться на устранении бедности, не решая проблему неравенства,— нежизнеспособна. Смит, опровергая этот тезис, показывал, что бедность влечет за собой неравенство, — мысль, безусловно, значимая для современной политической дискуссии. С другой стороны, Смит с поразительной проницательностью выявил пагубное влияние тех, кого он называл «расточителями и спекулянтами». Сегодня, в свете кризиса в финансовом мире, такой анализ приобретает колоссальное значение. Молчаливая уверенность в «мудрости» рыночной экономики, из-за которой в основном и были свернуты устоявшиеся нормы регулирования в США, привела к тому, что на деятельность «расточителей» и «спекулянтов» не обращали внимания, но степень такого пренебрежения потрясла бы основоположника рациональной аргументации в пользу рыночной экономики. Интересно в данном контексте отметить, что И. Бентам написал Смиту пространное письмо, в котором высказывал сомнения по поводу этой стороны его анализа, оспаривая, в частности, замечания Смита о «расточителях и спекулянтах» 4 . По мнению Бентама, те, кого Смит называл «спекулянтами», были также инноваторами и пионерами экономического прогресса. Однако Бентам не смог переубедить Смита, хотя выражал надежду на это, однажды убедив себя, что взгляды Смита теперь сходны с его собственными 5 . Смит понимал различие между деятельностью инноваторов и дельцов, и нет свидетельств того, что его взгляды изменились. Если мы попытаемся понять природу и причины финансового кризиса, то обнаружим, что даже сейчас, спустя более чем два века, эта различие остается значимым.
Смит не считал чистый рыночный механизм абсолютным идеалом. Не говорил он и о том, что имеет значение лишь мотив личной выгоды. В «Теории нравственных чувств» Смит чрезвычайно ясно и убедительно продемонстрировал важность мотивов, которые выше своекорыстия, и даже вышел за пределы более утонченной мотивации, которую он называл «благоразумием». В этой книге есть два важных утверждения. Первое (эпистемологическое): человеком управляют не только личная выгода или даже благоразумие. Второе (из области практического разума): имеются весомые этические и практические причины поощрять мотивы, отличные от своекорыстных (в грубой или более утонченной форме). Последнее утверждение — одно из самых актуальных в современных дебатах по поводу глобальной финансовой катастрофы. Пожалуй, наиболее отчетливо оно выражено в том разделе «Теории нравственных чувств», где Смит утверждает, что хотя «благоразумие» есть «добродетель, приносящая человеку наибольшую пользу [. ], человеколюбие, справедливость, великодушие, желание общественного блага суть добродетели, весьма полезные для прочих людей» 6 . Последний экономический кризис ясно показал, что для достижения нормального общественного устройства необходимо отказаться от нерегулируемого и неограниченного своекорыстия. Даже Дж. Маккейн, кандидат в президенты США от республиканской партии, летом 2008 г. в своих предвыборных выступлениях указывал на «жадность Уолл-Стрит». Действительно, в последние годы к тому, что мы уже знали из прошлых исследований о недостатках мотивационной ограниченности, прибавились и другие весомые доводы. Хотя Смит часто обсуждал значимость мотивов, отличных от личного интереса, он заслужил репутацию наиболее ярого сторонника идеи личного интереса как центральной для каждого человека. Например, представляя в двух известных и содержащих подробную аргументацию статьях свою «теорию личного интереса», в которой предполагается, что этот интерес «преобладает у большинства людей», известный чикагский экономист Дж. Стиглер утверждал, что придерживается идей Смита 7 . При этом Стиглер не был единственным — многие авторы постоянно ссылаются на Смита, обосновывая свои социально-теоретические взгляды. Очевидно, многих экономистов привлекала теория рационального выбора, в которой рациональность отождествляется с разумно преследуемым личным интересом, а некоторые по-прежнему находятся под влиянием этой концепции. Следуя такой моде в современной экономической теории, целое поколение политических аналитиков и специалистов по «экономическому анализу права» продолжают практиковать все то же примитивное мастерство, цитируя Смита и претендуя на то, что нашли у него поддержку своих ограниченных и упрощенных теорий человеческой рациональности. Кто-то с самого рождения ни на что не претендует, кто-то становится непритязательным со временем, но ясно, что многое из непритязательных положений Смиту было навязано 8 . Причина вольного толкования его идей в том, что вопрос о рациональности и адекватности личного интереса как мотивации сводят к гораздо более узкому вопросу, какая мотивация необходима для объяснения стремления людей к обмену в рыночной экономике. Смит утверждал, что нет никакой другой мотивации для экономического обмена на рынке, кроме личного интереса. В наиболее известном и широко цитируемом абзаце из «Богатства народов» он писал: «Не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов. Мы обращаемся не к гуманности, а к их эгоизму» 9 . Мясник, пивовар и булочник хотят получить наши деньги в обмен на мясо, пиво и хлеб, которые они изготавливают, а мы — потребители — хотим их мяса, пива и хлеба и готовы заплатить за это свои деньги. Обмен приносит пользу всем, и нам не нужно быть неистовыми альтруистами в стремлении к такому обмену. Это частный вопрос о мотивации при сделке, но не утверждение об уместности своекорыстия для экономического успеха в целом. К сожалению, нередко при изучении экономической теории из работ Смита приводят лишь процитированный абзац, хотя здесь Смит обсуждает только обмен (а не распределение или производство) и, в частности, мотивацию, лежащую в основе обмена (а не то, что делает нормальный обмен устойчивым: например, доверие и уверенность друг в друге). В других текстах Смит подробно рассматривает роль иных мотиваций, которые влияют на человеческое поведение. Например, он утверждал: «Бумажные деньги, состоящие из банкнот, которые выпускаются лицами, обладающими безупречным кредитом, и подлежат оплате по требованию без всяких условий и фактически всегда оплачиваются немедленно по предъявлении, во всех отношениях равны по стоимости золоту и серебру, поскольку в любой момент в обмен на них можно получить золото и серебро» 10 . Смит показал, почему такая уверенность не всегда имеет место. И если сторонники устоявшейся интерпретации Смита в духе «мясника—пивовара—булочника» не способны понять причины последнего кризиса (поскольку у людей по-прежнему есть основания стремиться к обмену даже сегодня, когда для этого гораздо меньше возможностей), то Смит не удивился бы, увидев чудовищные последствия взаимного недоверия среди людей. Он также показал, что иногда наше моральное поведение тяготеет к простому соблюдению устоявшихся конвенций. Смит отмечал, что человеку, «способному к размышлению», легче увидеть силу некоторых моральных аргументов, чем «большинству людей» 11 . Но в его работах нет никакого указания на то, что люди при выборе своего поведения в целом систематически уклоняются от влияния иных побуждений — более широких, чем преследование личного интереса. Важно учесть: Смит осознавал, что даже когда на поступки человека влияют соображения морали, он может не замечать этого и считать свой выбор действием, которое соответствует твердо установленным социальным практикам. Вот что он отмечает в «Теории нравственных чувств»: «Большинство людей поступают прилично и в продолжение всей жизни не совершают ни одного поступка, заслуживающего порицания, вовсе не испытывая при этом чувства, которое заставляет нас одобрять такой образ действий. Они поступают единственно на основании общепринятых правил» 12 . Это внимание Смита к силе «общепринятых правил» играет существенную роль в анализе человеческого поведения и его социальных последствий. Но ни осознанный выбор, ни следование установленным правилам поведения не должны приводить, по мнению Смита, к неизменной погоне за личным интересом. Это обстоятельство имеет важнейшие последствия для практического разума в добавление к его эпистемологическим достоинствам. И рассуждения индивидов, и социальная конвенция могут существенно повлиять на то, в каком обществе мы живем. Мы не заключены в какие-либо жесткие рамки безусловного приоритета эгоизма. Мошенническая верхушка нечистоплотного бизнеса (такого как, например, American International Group, Inc.) не обречена на неотвратимое стремление к воровству; она выбирает воровство в соответствии со своими наклонностями, не пускаясь при этом в рациональные рассуждения, не говоря уже о соображениях морали.
Мысли Смита очень важны для объяснения нынешнего глобального кризиса и для выработки способов не только выхода из него, но и строительства приемлемого, порядочного общества. Однако в его трудах освещаются и такие фундаментальные понятия, как справедливость и беспристрастность. Так как моя книга «Идея справедливости» 13 , в значительной степени основанная на концепции Смита, завершена, возможно, я смогу показать, какие из моих аналитических рассуждений заимствованы у Смита. Хотя тема социальной справедливости обсуждалась веками, она стала особенно популярной в XVIII—XIX вв. благодаря европейскому Просвещению. Такому развитию способствовал политический климат, связанный с социальными и экономическими трансформациями в Европе и Америке. В области теории справедливости ведущие мыслители Просвещения разделились на два лагеря, различиям между которыми уделяется гораздо меньше внимания, чем они того заслуживают. Первый подход был введен Т. Гоббсом в XVII в. и унаследован в разных аспектах такими выдающимися мыслителями, как Дж. Локк, Ж.-Ж. Руссо и И. Кант. Эти авторы сосредоточились на определении идеально справедливых институциональных структур для общества. Такой подход можно назвать «трансцендентальным институционализ-мом», и он имеет две отличительные черты. Во-первых, основное внимание уделяется идеалу справедливости, а не соотношениям справедливости и несправедливости в сравнительной перспективе. Речь при этом идет не о сравнении возможных обществ, каждое из которых может быть несовершенным, а о характеристиках общества, которое нельзя превзойти (transcended) в смысле справедливости. Исследование направлено на определение природы «справедливого», а не на поиск критерия, согласно которому что-то одно «менее несправедливо», чем другое. Во-вторых, в поисках совершенства трансцендентальный институ-ционализм сосредоточен на исправлении институтов, а не на том, какие общества реально возникнут после этого. Природа общества, которое возникает из любого данного набора институтов, должна зависеть и от неинституциональных характеристик — от реального поведения людей и их социального взаимодействия. При разработке возможных последствий одного набора институтов, а не другого, принимаются некоторые особые поведенческие предпосылки, причем довольно жесткие. С этими допущениями в рамках трансцендентального институциона-лизма осуществляется поиск идеально справедливых институтов, а не путей и способов исправления реальной ситуации в обществе. Обе эти черты имеют отношение к способу мышления в рамках общественного договора, который был инициирован прежде всего Гоббсом и которому далее следовали Локк, Руссо и Кант. Гипотетический «общественный договор», который должен быть заключен, связан с идеальным набором институтов как альтернативой хаосу, который в противном случае возникнет в обществе. Итоговый результат заключается в построении теории справедливости, которая фокусируется на трансцендентальном определении идеальных институтов и правил. Но некоторые теоретики эпохи Просвещения — Смит среди них был, возможно, главным — в отличие от трансцендентального инсти-туционализма использовали набор сравнительных подходов, связанных с формами социальной реализации справедливости (ставшими следствием реально существующих институтов, поведения и других факторов). Разные версии такого сравнительного анализа можно найти, например, в работах Смита и маркиза де Кондорсе 14 , И. Бентама и М. Уолстонкрафт, К. Маркса и Дж. Ст. Милля, не говоря о ряде других новаторов мысли XVIII—XIX вв. Все они хорошо знали подход Смита. Маркс даже упрекал Милля за то, что тот осмелился выразить свою солидарность со Смитом: как далеко пойдет маленький человек, удивлялся Маркс, стремясь поместить себя в один ряд с великим. Хотя у этих авторов были различные представления об условиях справедливости и они предлагали разные способы сопоставления обществ, можно утверждать, рискуя лишь немного преувеличить, что все они сравнивали общества, которые существуют в реальности или могут появиться, но не ограничивали свой анализ трансцендентальными поисками идеального справедливого общества. Сосредоточившись на сопоставлении реальных социумов, они часто были более всего заинтересованы в устранении очевидной несправедливости, которую обнаруживали в мире: рабства или нищеты, вызванной неправильной политикой, бессмысленно жестоких уголовных кодексов или растущей эксплуатации, унизительного положения женщин. Различия между двумя подходами — трансцендентальным институционализмом, с одной стороны, и сопоставлением реализовавшихся последствий, с другой — весьма существенны. Первая традиция в значительной степени стала основой сегодняшнего мейн-стрима политической философии в рамках теоретических исследований справедливости. Наиболее убедительное и авторитетное описание такого подхода к справедливости можно найти в работах ведущего политического философа наших дней, Дж. Ролза 15 . Действительно, в своей «Теории справедливости» (1971) он сформулировал «принципы справедливости», предназначенные для определения идеально справедливых институтов. Ряд других выдающихся современных теоретиков справедливости также двигались в направлении трансцендентального институционализма (в широком смысле слова). Я имею в виду Р. Дворкина, Д. Готье, Р. Нозика и других философов. В их теориях представлены разные — но неизменно важные — идеи, касающиеся необходимых условий «справедливого общества». Все эти теории объединены общей целью: определить справедливые правила и институты (хотя такое определение имеет разные формы). Характеристика абсолютно справедливых институтов стала главной целью современных теорий справедливости. Эта традиция не соответствовала духу Смита, целью которого были реальные последствия реформ (а не справедливые институты и установления), и сопоставления (а не трансценденция). Различие двух подходов выражается в вопросах, на которые теория справедливости должна дать ответы. Главная задача для Смита — понять, как можно достичь справедливости в жизни, а Ролз стремился прежде всего ответить на вопрос о том, как определить идеально справедливые институты. Подход Смита имеет двойной эффект. Во-первых, Смит идет по сравнительному, а не трансцендентальному пути, во-вторых, он сосредоточивается на формах действительной реализации справедливости в исследуемых обществах, а не только на институтах и правилах. Учитывая современный баланс сил в политической философии, можно утверждать, что подход Смита предполагает радикальное переформулирование теории справедливости. Детально теорию справедливости я рассмотрел в книге «Идея справедливости» 16 . Здесь выделю для обсуждения одну специфическую черту подхода Смита, центральную для предложенной мною теории. Речь идет об интеллектуальной сфере, которая должна стать частью теории справедливости: что нужно сделать, чтобы добиться беспристрастности как одного из основных требований теории справедливости?
Мысленный эксперимент Смита связан с методикой «беспристрастного наблюдателя», который может быть и знакомым, и незнакомым. Этим предложенная идея отличается от иных допустимых позиций в рамках теории общественного договора, согласно которым необходимо знать взгляды людей в том обществе, где этот договор заключается. Хотя исследование «рефлексивного равновесия», проведенное Ролзом, может затрагивать взгляды иностранцев, в его структурированной теории «справедливости как честности» соответствующих точек зрения придерживаются члены общества, в котором осмысливается так называемое «исходное положение». Метод «беспристрастного наблюдателя» Смита тяготеет к «открытой беспристрастности», в противоположность тому, что можно назвать «закрытой беспристрастностью» 17 традиции общественного договора, ограничивающей спектр возможных точек зрения сторонами договора, то есть согражданами суверенного государства. Разумеется, и Смит, и Кант многое могли сказать о значении беспристрастности. Представление этой идеи Смитом менее значимо для современной моральной и политической философии, но все же существенные точки соприкосновения между подходами Смита и Канта имеются. В сущности, методика «беспристрастного наблюдателя» играет ключевую роль в анализе понятий беспристрастности и честности, столь важных для мыслителей европейского Просвещения. Идеи Смита повлияли не только на философов Просвещения. Из переписки М. Герца с И. Кантом в 1771 г. известно, что последний хорошо знал «Теорию нравственных чувств» (хотя, увы, называл убежденного шотландца «англичанин Смит» 18 ). Эта переписка состоялась до выхода классических работ Канта по этике («Основоположения к метафизике нравственности» и «Критика практического разума»), и вполне возможно, что Смит оказал воздействие на Канта. В данном контексте меня интересуют не столько сходство между идеями Смита, с одной стороны, и позицией Канта и Ролза — с другой, сколько их различия. Смит счел бы внутренний диалог между членами общества темой, заслуживающей более тщательного изучения, в связи с необходимостью абстрагироваться от мнения других людей даже в пределах одного общества. Смит писал: «Мы не можем судить о причинах, побудивших нас к поступку или вызвавших в нас соответствующее чувство, если мы не отрешимся, так сказать, от самих себя и не постараемся посмотреть на них с некоторого расстояния. Необходимо, стало быть, взглянуть на них глазами постороннего человека и с такой точки зрения, с которой он, вероятно, посмотрел бы на них» 19 . Ролз на первый план выводит отношение личности к социальным нормам, свое исследование он ограничивает рамками локальной социальной группы. Но практическая реализация такого подхода потребовала бы большего, чем абстрагирования от идентичности в пределах локальной группы. В этом отношении методика закрытой беспристрастности в теории Ролза может показаться ограниченной. Можно спросить: почему мы вообще говорим о недостатках такого подхода? Действительно, поскольку критика в адрес Ролза поступала и от философов-коммунитаристов, и от сторонников культурного партикуляризма, можно считать узость теории Ролза ее достоинством, а не недостатком. Однако я бы отметил два существенных основания в пользу того, что публичная дискуссия о справедливости должна выходить за рамки отдельно взятого общества. Первое из них касается важности интересов других людей — соседей как далеких, так и близких — для предотвращения несправедливости в отношении тех, кто не относится к одной из сторон общественного договора. Второе связано с наличием у других людей перспектив для расширения взглядов на соответствующие принципы. Эти перспективы необходимо учитывать, чтобы избежать непродуманного сужения ценностных горизонтов в пользу представителей данной локальной группы. Первый довод — о взаимозависимости интересов — мог быть очевиден для Смита. Об этом свидетельствует, например, его интерес к истории злодеяний во времена британского владычества в Индии, включая голод 1770 г. Здесь не могла сработать концепция справедливости, основанная на общественном договоре между британцами. Эти проблемы актуальны и сегодня. Экономическая политика США влияет как на жизнь американцев, так и на жизнь граждан других стран. Если какую-то тему на саммите «большой двадцатки» в Лондоне в апреле 2009 г. и можно назвать определяющей, то это необходимость учитывать взаимозависимость государств в глобальном мире. Реакция США на варварские теракты 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке повлияла на жизни сотен миллионов людей по всему миру — не только в Ираке и Афганистане. Приведем другой пример: СПИД и подобные ему эпидемии перемещаются с континента на континент, из страны в страну, но лекарства, изобретаемые и производимые только в определенных странах, важны для жизни и свободы людей на всей планете. Здесь можно вспомнить, скажем, о политике в области охраны окружающей среды, направленной на смягчение последствий глобального потепления. Взаимная зависимость проявляется, когда чувство несправедливости в одной стране воздействует на жизнь и свободу жителей других государств. «Несправедливость где-либо — это угроза справедливости повсюду» — писал Мартин Лютер Кинг в апреле 1963 г. в письме из Бирмингемской тюрьмы 20 . Недовольство, вызванное несправедливостью в одном государстве, может быстро распространиться и на другие страны. Отношения, которые раньше существовали только между соседями, сегодня характерны для удаленных друг от друга регионов, имеющих торговые, культурные и научные связи. Поэтому в современном мире рассмотрение многообразных интересов и ценностей вряд ли можно ограничивать представителями какого-то отдельно взятого общества.
Говоря о взаимозависимости интересов, нельзя не упомянуть и второй довод в пользу «открытого» подхода к анализу требований беспристрастности — такой подход помогает избежать возможной узости и локальной интерпретации ценностей. Очевидно, что если мы рассматриваем требования справедливости в пределах конкретной территории (страны или региона), то упускаем контраргументы, которые едва ли возникли бы в рамках локальной политической дискуссии, но возможны за пределами данного региона и допустимы с позиции беспристрастного наблюдателя. Именно такому ограниченному взгляду, связанному с национальными традициями, Смит противопоставил свою доктрину «беспристрастного наблюдателя», рассматривая ее как мысленный эксперимент: задавать вопросы о том, как некая практика или процедура выглядела бы с точки зрения незаинтересованных людей как в далеких, так и в более близких к ним странах. Особенно активно Смит стремился избегать национальной зашоренности в юриспруденции, а также в моральных и политических рассуждениях. В «Теории нравственных чувств» в главе «О влиянии обычая и моды на чувство одобрения или неодобрения в деле нравственности» он приводит различные примеры того, насколько опасной может быть узость взглядов в дискуссиях, замкнутых внутри некоторого общества: «[. ] убийство новорожденных младенцев было делом обыкновенным почти для всех племен Древней Греции, даже для афинян, самых просвещенных среди них. Если по каким-либо причинам отец встречал затруднения в воспитании ребенка, то никем не порицался, если губил его голодом или выбрасывал на съедение диким зверям. Подобный обычай мог возникнуть, вероятно, только во времена самого дикого варварства. Воображение свыклось с ним, а затем всеобщая привычка к нему уже мешала видеть всю его чудовищность. Он существует и в настоящее время у диких народов, и, разумеется, только у них его можно понять и извинить. Дикарь до такой степени лишен необходимейших для существования предметов, что ему часто грозит голодная смерть, и он оказывается не в силах прокормить ни ребенка, ни самого себя: поэтому нет ничего удивительного, что он зачастую покидает его. Человек, убегающий от неприятеля, с которым нет возможности бороться, и бросающий своего ребенка, чтобы бежать быстрее, разумеется, заслуживает нашего прощения, ибо, пытаясь спасти дитя, он мог бы доставить себе только одно утешение — умереть вместе с ним. Нет поэтому ничего удивительного, что у диких народов родители сохраняли за собой право решать, могут они или нет воспитывать своих детей. Но в более поздние века Греции это ужасное право было предоставлено родителям исходя из соображений интереса и пользы, которые ничем не могли быть оправданы в ту эпоху. Непрерывавшийся обычай до такой степени укрепил это ужасное право, что оно не только допускалось извращенными правилами нравственности обыкновенных людей, но против него по общественным соображениям не смели выступать даже философские учения. Так, Аристотель полагал, что гражданские власти должны в некоторых случаях поддерживать его. Платон придерживался того же мнения: в сочинениях его, хотя и проникнутых чувством глубокого человеколюбия, не встречается в этом отношении никакого опровержения» 21 . Смит считал, что нужно наблюдать чувства как бы с «некоторого расстояния», чтобы изучать не только влияние безусловного интереса, но и власть укоренившихся традиций и обычаев. К сожалению, обсуждать практику детоубийства в Древней Греции можно и сегодня, пусть применительно не ко всем обществам, но другие примеры, которые приводил Смит, актуальны для всего современного мира. В частности, Смит настаивал, что наказание должно быть справедливо «в глазах всего человечества» 22 . Еще не так давно на юге Америки было распространено линчевание, там эту практику считали совершенно справедливой. Методика наблюдения «на расстоянии» может быть полезна сегодня при рассмотрении различных проблем: от побивания камнями женщины, виновной в нарушении супружеской верности, в талибанском Афганистане, до выборочного прекращения беременности, если зародыш женского пола, в Китае, Корее и некоторых частях Индии 23 , широкого применения смертной казни в Китае и США (неважно, сопутствуют ли ей публичные празднества, по-прежнему проводимые в некоторых регионах страны). США сегодня, вслед за Китаем, Ираном и Саудовской Аравией, занимают четвертое место по количеству казней, опережая Пакистан. Закрытой беспристрастности явно не хватает качества интеллектуальной работы, благодаря которой беспристрастность и честность приобретают такое значение для теории справедливости. Вопрос о перспективах оценки со стороны особенно важен в контексте сегодняшних дискуссий в США. Например, в Верховном суде не так давно состоялся спор о правомерности смертного приговора за преступления, совершенные несовершеннолетними. Требования справедливости, реализуемые даже в такой стране, как США, не могут не зависеть от оценки этого вопроса в других частях мира — от Европы и Бразилии до Индии и Японии. Незначительным большинством голосов Верховный суд вынес решение не назначать смертный приговор несовершеннолетнему лицу, даже если казнь совершится после наступления совершеннолетия. Комментируя вынесенный вердикт, судья Скалиа заявил, что большинство при вынесении решения было склонно «следовать совету сходно мыслящих иностранцев». Большинство американских судей действительно ссылались на мнение представителей других стран по этой проблеме, в связи с чем может возникнуть вопрос об объективности решения. Говоря о подобных проблемах, нельзя не вспомнить Смита, утверждавшего, что необходимо внимательно рассматривать вопрос «на расстоянии» — именно в этом состоит неотъемлемое свойство техники «беспристрастного наблюдателя». Мнимая убедительность узконациональных ценностей часто связана с неведением по поводу того, что вполне достижимо и допустимо в опыте других людей. На оправдание детоубийц в античной Греции, о котором писал Смит, очевидно, повлиял недостаток знаний об опыте других обществ, где подобные деяния запрещены, но при этом общество не сползает в хаос. Помимо локального знания, ценность которого неоспорима, имеет значение и глобальное знание, которое может пригодиться в дискуссиях о локальных ценностях и практиках. По Смиту, методика «беспристрастного наблюдателя» не требует, прислушиваясь к чужим голосам, почитать при этом каждое суждение, приходящее извне. Готовность изучить аргументы, предложенные где-либо, не тождественна готовности согласиться с каждым из них. Мы можем отвергать многие из таких суждений — иногда даже все, но противоположные мнения, способные изменить наше отношение к традициям, укоренившимся в нашей культуре, все равно будут существовать. Доводы, которые сначала можно воспринять как «чужеземные» (особенно если они действительно изначально исходят из других государств), могут обогатить наши суждения, если мы постараемся воспринять их правильно. Многие граждане США или Китая могут относиться равнодушно к тому, что смертная казнь запрещена в других странах, например, в большей части Европы и в большинстве американских стран (фактически США — единственная страна американского мира, где осуществляются систематические гражданские казни). И все же, если аргументы против применения смертной казни серьезны, имеет смысл принять их во внимание 24 .
В заключение хочу сказать, что можно рассматривать идеи Смита с точки зрения как современного ему общества, так и их значимости для природы человеческого общества в целом, то есть и для современности. Здесь я следовал последнему направлению и никогда не перестану восхищаться широтой взглядов Смита, не теряющих своей актуальности. Возможно, сравнение Смита с Шекспиром покажется преувеличением, но, на мой взгляд, все же кое-что общее у них есть: они протягивают нам руку сквозь времена. Если мы действительно видим здесь необычайную глубину мысли, то необходимо воздать классикам по заслугам.
- http://studfiles.net/preview/1731607/